Куколка (СИ) - Воробей Ирина Леонидовна. Страница 34

Но потом одна строгая фраза Прохорова: «Ну, все прекрати быть тряпкой» привела ее в чувство. Татьяна утерла последнюю слезу. Она была шокирована. Она пыталась понять этот внезапный разговор и мотивы ректора. В голове кружилась уйма вопросов: зачем отец это делал, зачем искусственно заставлял ее верить, что у нее все получается, зачем унижался перед Прохоровым, почему сам ректор решил поговорить с ней, едва удавшейся выпускницей, почему говорил про отца и его неумение любить? Вопросы выстреливали в хаотичном порядке из темноты подсознания, и она не успевала их ловить.

Прохоров еще раз грустно улыбнулся и пошел своей типичной походкой, положа руки за спину, немного покачиваясь из стороны в сторону. И только теперь Татьяна поняла, почему тот мужчина в торговом центре показался ей знакомым. Это был Прохоров. У него была точно такая же походка и такая же лысина.

«Все эти 8 лет они, что, встречались?» – с ужасом осознала Татьяна, а затем, опомнившись, убежала в туалет, чтобы привести себя в порядок, пока ее кто-нибудь не увидел.

Остальная часть вечера прошла скучно. Татьяна много думала, мало ела. Она наблюдала за отцом, который выглядел счастливым и беззаботным, стоял в окружении матерей других выпускников и развлекал их одной из своих всегда работающих закулисных историй. Он получал удовольствие от такого внимания и одобрения, о чем свидетельствовал ликующий огонек в глазах. Плавно двигая кистями рук то вперед, то назад, то в стороны, он как обычно много жестикулировал. За этот вечер она не видела даже, чтобы они с ректором хоть раз переглянулись, не то, чтобы общались. Они, в целом, вели себя так, будто и не знали друг друга. И это было странно. Только теперь она заметила это. Каждый родитель подходил к каждому преподавателю, благодарил его, чаще они делали это вместе со своими детьми. Отец же подошел ко всем, кроме Прохорова. Хотя, по утверждению ректора, благодарить стоило именно его. Татьяна половину оставшегося вечера пыталась свыкнуться с этой мыслью, а вторую половину абстрагироваться от нее, но ни то, ни другое ей так и не удалось.

Она ни с кем особенно не разговаривала. С Дашей и близняшками ей не хотелось общаться, но она все равно сделала с ними фото на память, хотя бы в знак уважения их многолетней дружбы. Хотя теперь она сомневалась, что это можно считать дружбой, скорее, просто ежедневным общением, вынужденным и рутинным. После того случая с Муравьевой Даша вела себя отчужденно, но продолжала фальшиво улыбаться и делать вид, будто ничего не было. Муравьева даже смотреть в ее сторону не хотела, а Даша продолжала на нее фыркать и огрызаться, как моська на слона.

Ни отец, ни подруги не заметили Татьяниных слез. Только Муравьеву что-то навело на подобные мысли, но угрюмое молчание Татьяны быстро отвадило желание задавать неуместные вопросы. Радовало только то, что на следующий день она должна была увидеться с Вадимом.

Как и предполагалось, отец ничего не заподозрил. Татьяна взяла с собой косметику, гигиенические принадлежности, свою любимую пижаму и тапочки, уложила все это в небольшой рюкзак, а сверху засунула олимпийку от костюма. На себя надела спортивные штаны, простую белую футболку и кроссовки. Уже хотела выйти из комнаты, но вспомнила про подарок. Она схватила с полки статуэтку маленькой балерины с ее лицом, вгляделась в фарфоровую себя в последний раз и бросила в рюкзак.

Перед выходом отец уточнил время ее возвращения, а потом обнял и пожелал хорошего отдыха. Сам он тоже куда-то собирался, поскольку тщательно выбрился несмотря на выходной день. Татьяна догадалась, что на свидание. Ей даже показалось, что отец рад ее отъезду на целых два дня.

Она взяла рюкзак и на автобусе доехала до дома Вадима. Конечно, она немного опоздала. К ее удивлению, он уже стоял у подъезда и курил. Одет он тоже был в серые хлопковые штаны и приталенную белую футболку без принтов, которая выразительно обтягивала мышцы груди и рук. В Татьяне проснулось жгучее желание упасть ему на упругую грудь в объятия сильных рук, но парень без всяких приветствий сказал ей делать другое.

– Кидай вещи на заднее сиденье, – бросил он перед затяжкой, указывая на припаркованный возле дома старый немецкий хэтчбек грязно зеленого цвета. Татьяна, взглянув на полу ржавую колымагу, засомневалась, что на ней можно куда-то уехать.

– Да, не Бентли, конечно, – усмехнулся парень. – Но еще ездит. Пару часов еще протянет. Надеюсь.

Он нехорошо усмехнулся, и сомнения укрепились в Татьяне, но она из вежливости ничего не сказала. Докурив, Вадим сел на водительское сиденье, пригласив Татьяну сесть рядом на пассажирское. Несмотря на длительный срок эксплуатации (Татьяна подозревала, что машина даже старше ее) в салоне было чисто и аккуратно. Обустройство и обивка салона, конечно, были обшарпанными, бардачок сломан, кресла просижены, но пыли внутри не было, до всего можно было без неприязни дотронуться рукой. В салоне даже не пахло куревом. Татьяна, покатавшись в самых разных салонах такси, встречала и в относительно новых автомобилях ужасные неприглядные последствия их нещадной эксплуатации. Здесь же было приятно находиться. Вадим строго-настрого наказал Татьяне пристегнуться, что ей удалось далеко не с первого раза, и попытался завести автомобиль. У него это тоже получилось не сразу. Татьяну это немного беспокоило, но самоуверенная улыбка Вадима все стирала.

Машина все-таки завелась, и они двинулись в путь. Как сообщил Вадим, ехать им предстояло два часа, но по пути надо было заехать в гипермаркет, накупить продуктов и других принадлежностей для праздника.

– Ты только классику слушаешь? – спросил он, потянувшись правой рукой к круглому переключателю радио.

– Что за стереотипное мышление? – укорила его Татьяна, улыбнувшись. – Мы, балерины, такие же люди, как и все. Разумеется, я в 21 веке живу, а не в 19. И слушаю обычную музыку.

– Ну, просто ты первая балерина, с которой я знаком. До тебя некому было развеять эти мифы, – оправдывался Вадим. – Ладно, значит, послушаем «Дорожное» радио.

Он переключил радио на нужную волну, и вскоре в салоне заиграла попсовая музыка. Поначалу они ехали молча. Вадиму приходилось останавливаться на каждом светофоре и внимательно следить за дорогой, потому что им попадалось множество нерегулируемых пешеходных переходов, внезапно выныривающих из дворов велосипедистов и полу разрушенных лежачих полицейских. Татьяна слушала музыку и думала о своем. Ей не было неловко от этого молчания. Наоборот. Она любовалась утренним городом, бурлящим проснувшейся жизнью как муравейник. Солнечное небо поблескивало в разноформатных окнах многоэтажек. На километры вокруг распространялись ароматы цветения сирени и яблонь. Сквозь приоткрытое окно и до нее доносились эти терпко-сладкие запахи, подтверждающие, что город теперь полностью под юрисдикцией лета. На улицах уже было много людей и много машин. На долгих светофорах даже образовывались небольшие пробки. Суббота кипела с самого утра.

Татьяна дышала прохладой июньского ветра, вливающегося сквозь узкую прощелину окна, и наслаждалась свободой. Именно свободу она сейчас ощущала. В первую очередь, свободу от отца, потому что не надо было напрягаться и придумывать, что ему соврать по возвращении домой, потому что он никогда не узнает об этой ее поездке к Вадиму на дачу, потому что у них впереди было целых два дня. Казалось, этого так много. Они еще не проводили вместе столько времени. И тем более не проводили его так, когда им никто не мог помешать. Во вторую очередь, она полноценно осознала, что с академией покончено. Сегодня ей можно было не заниматься репетицией и тренировками, можно было посвятить этот день себе, провести его легко и весело без постоянного чувства долженства. Она просто радовалась этому дню, наслаждаясь примитивной, но легкой песней, что звучала из динамиков.

– А у меня вчера выпускной был, – сказала Татьяна, почувствовав, что теперь его можно немного отвлечь.

– Поздравляю! – широко улыбнулся парень и посмотрел на нее. – У тебя в дипломе так и написано «Балерина2?