Призрачная любовь (СИ) - Курги Саша. Страница 83

Хранительница обернулась к спутнику.

— Она размотала мою историю до самого начала. Все, что я мог еще припомнить. Показала мне дядю, отца и мать, всех людей, которые меня когда-либо любили, и попросила представить, как им больно было бы видеть то, чем я стал. Именно это я сейчас и делаю. Беда аномалий в том, что им не за что зацепиться. В их жизни не осталось добра. Но в сердце каждого живого существа дремлет стремление к свету. Если удается до него докопаться, можно убедить человека исчезнуть, не разрушая. Спасти аномалию крайне трудно. На счастье я был всеобщим любимчиком до того как Лиля начала колоть мне морфий — прочитав мое дело, Вера рассчитывала именно на то, что моя личность распалась не до конца. У Абаряна была цель спасти дочь, да и мы с ним провели не один сеанс, работая с чувством вины. У Любы нет ничего. Она отталкивала терапевта.

— Почему это с ней случилось сейчас? — произнесла Вера.

Иннокентий выдохнул.

— Увидела мое кольцо.

— Что? — вырвалось у Веры.

Но Иннокентий поднял руку в предупреждающем жесте.

— Похоже вот.

На лестнице сидела полноватая веснушчатая девушка, Люба, и молча смотрела на свои старые разбитые ботинки. Вдалеке терлась стайка симпатичных студенток, они бросали на одинокую девушку взгляды, о чем-то перешептывались и смеялись.

— Швабра! — долетело оттуда.

Вера вздрогнула. Ведь именно так она сама Любу в мыслях-то и звала. На плечо неказистой студентке положил руку высокий брюнет.

— Ну чего, пойдем оттянемся? — предложил он.

Люба поднялась. Двое засеменили в темный коридор.

— Давай на твои, — по дороге говорил парень. — Я сегодня опять без денег.

Люба кивнула. Иннокентий и Вера пошли следом. В грязном заплеванном пролете, куда почти никто не ходил, сидели несколько студентов. Наркоманы — поняла Вера. Она слышала от старожилов института о таком. В девяностые, в разгар наркомании, дурь была в свободном доступе почти повсюду, в том числе и в институте. Тогда на одной из лестниц между парами собиралось общество укурков. Сама она эти времена не застала. В ВУЗе если и ширялись чем-то, то довольно незаметно, не так как тогда. Вера никогда не видела там обдолбанных воочию.

Люба и ее спутник пришли на место, и хранительница невольно скривилась, глядя на царившее тут разложение. Почему этих молодых людей так тянуло к пассивному способу самоубийства? Вера не обманывалась: наркомания существовала всегда, будет жива и впредь. Всегда найдется кто-то, кому нравится себя разрушать. Но здесь это было ярче, куда более отчаянно и страшно. Молодая кровь, будущие доктора… они как будто заразились странным безумием. Словно страна, распавшаяся у них на глазах, их ранила, украла смысл жизни, неспособные найти себя в новых течениях они горели как мотыльки, бросившиеся на призрачный свет не знавшей ограничений капиталистической жизни.

Иннокентий поморщился, глядя на разбросанные по полу инсулиновые шприцы и отвернулся. Вера могла его понять. Она крепко сжала руку возлюбленного.

— Если не хочешь, не смотри, — прошептала хранительница.

— Как это можно делать с собой добровольно? — сквозь зубы произнес психиатр.

— От безысходности.

Губы Иннокентия дрогнули. Он заставил себя вернуться к сцене.

Люба раскурила косяк и прислонилась спиной к стене.

— Откуда у тебя столько денег? — спросил ее товарищ, принимая из руки студентки самокрутку.

— Беру у бабки.

— Как? — усмехнулся тот.

— Просто ворую.

Вскоре студентов уже накрыло и Люба начала откровенничать.

— Эта чертова сука ненавидит меня. Ни разу я не слышала от нее доброго слова, пока росла. Она колотила меня так, что я думала мне придется расстаться с жизнью. Однажды ее хватил инсульт прямо во время драки. Теперь, когда эта тварь прикована к постели, я считаю, что ее пенсия моя зарплата… за то, что я ее еще не удушила.

Собеседник посмотрел на Любу мутным взглядом, и она приняла это движение за интерес.

— Она была большая партийная шишка. Выставила мамашу из дома, обозвав ее дурой, когда мне было три года. Сказала, что сама воспитает достойного отпрыска. Ха!

Приятель Любы тоже прыснул и произнес:

— А получилась чокнутая психопатка! — заржал он. — Вик, признайся, ведь это ты грохнула бабусю?

Губы Любови разъехались в презрительной ухмылке.

— Да ладно, я ничего нового не сказал. Тебя до усрачки боится вся группа. Твой дядя, он…

— Не говори про моего дядю.

Приятель снова заржал.

— Главный нарколог. Прикольно, что его племянница наркоманка.

Люба рывком поднялась и схватила приятеля за шиворот.

— Слышишь ты, животное, я не хочу больше никогда слышать из твоих уст о моем дяде. Это единственный нормальный человек из всех, кого я знаю. Ты недостоин произносить имя этого человека ни в каком контексте.

— Вот за это тебя никто и не любит… — выдохнул парень.

Люба вышла из пролета и пару раз молча ударила кулаком в стену с такой силой, что на костяшках выступила кровь.

— Если б не этот мужик, кто тебя вообще стал бы держать в институте! — неслось с лестницы. — Но такую, как ты, не вытянуть даже на психотропных потому, что ты ненавидишь весь мир. Все, на что ты способна с таким настроением, это старчиваться, Вика!

Следующим воспоминанием была работа. Люба числилась участковым терапевтом при рядовой поликлинике. Об этом говорил ее внешний вид: белый, накинутый под пальто халат, разбитый фонендоскоп на шее, затертая сумка и блокнот с адресами вызывающих. Девушка была уже какая-то тощая и изможденная. Под глазами залегли тени, было видно, что она выгорела. Доктор звонила в дверь. На миг из-под длинного рукава выглянуло предплечье, синие ленты вен были исколоты черными точками — следами инъекций. Люба на миг отпустила звонок и одернула рукав. Но тут открыли. В дверях стояла измученная женщина. Глаза у нее были красными, заплаканными.

— А, проходите, Виктория Игоревна, — произнесла она. — Сегодня еще хуже. Мечется от боли, не может уснуть и мы тоже не спали.

Люба молча прошла в квартиру. Сняла обувь, помыла руки и прошагала к больному. На постели лежал высохший, желтоватый мужчина, почти что скелет. Люба откинула одеяло. На животе плохо подживляющийся шрам от лапаротомии, выведена колостома. С первого взгляда Вере стало понятно, что Любовь смотрела ракового больного. Встретившая ее женщина схватила на руки маленького ребенка, по виду трех лет и вдруг заплакала.

— Ну сколько он еще будет мучиться? — произнесла она. — Врачи говорят никаких шансов. Быстрей бы уже, а. Я просто не могу слушать эти крики. У меня сердце рвется на части и не у одной меня.

Люба вернула одеяло на место, поморщившись от вида разложения, которое являл собой больной. Она обвела комнату взглядом. Две детские кровати. Как же им тесно тут с умирающим от рака.

— Что у вас там из обезболивающего? — строго спросила врач. — Золдиар? Несите сюда.

Женщина поставила на пол ребенка и метнулась за ампулами на кухню. Люба набрала несколько шприцев и ввела больному в вену один за другим, так, что ни один мускул не дрогнул на ее лице. Летальная доза. Потом она встала и молча опустила оставшуюся коробку в свою сумку.

— Теперь все, — обратилась к хозяйке Люба. — Поспит спокойно. И вы ложитесь спать.

Выходила из квартиры доктор в молчании. Почти гробовом.

Люба недалеко ушла от дома больного. Всего лишь поднялась на несколько этажей и, обнаружив незапертый ход на крышу, вышла наружу и села там на покрытый рубероидом выступ. Доктор вынула из сумки ампулы, шприцы и, набрав дозу, безупречно вколола лекарство себе в вену. Какое-то время Люба молча смотрела на оставшиеся ампулы и, видимо, решала, стоит ли ввести и себе летальное количество опиатов, так, чтобы ее мозг забыл, как дышать? Сделать то же самое, что она только что сотворила с беззащитным человеком. Но потом передумала. Вместо этого Люба достала и кармана сигареты. Наркотик, видимо, уже начинал действовать. Люба немного откинулась и обратилась к городу, над которым алело закатное небо, возможно представляя себе какого-то собеседника: