232 (СИ) - Шатилов Дмитрий. Страница 32

Но кто нуждается в этой красоте? Для кого предназначена ее бесполезность?

Глефод был одним из многих, кто пытался растопить великий лед теплом своей жизни. И он растопил его – достаточно для того, чтобы самому вмерзнуть в образовавшуюся яму. Это не сделало его умнее, храбрее или значительнее, чем он был, однако для историка – или человека, ищущего в прошлом вдохновения своему «сейчас»– отыскать его среди мертвецов окажется проще.

Это случится еще нескоро – когда кровь мира вновь остынет, и от всех его прежних сил останутся лишь слова. Найдется человек, которого собственные боль, любовь и отчаяние – все эти импульсы, обреченные на угасание – двинут против великого льда. Ища оправдание своему замыслу – ибо он будет прекрасно сознавать, что замысел его безумен – человек этот обратится к мифу, как если бы тот был истиной, а не красотой, окружающей факт.

Он перечтет немало книг, этот человек, он поднимет пыль с древнейших архивов. И со страниц Малой Гурабской энциклопедии, что в его времени будет называться совсем иначе, из пыльных строк забытого романа Томлейи поднимется странный и величавый образ – горстка людей, бросающих вызов неодолимой силе, нелепый, живой и яркий маскарад, преграждающий путь великому единообразному войску.

Человек будущего будет мечтателем, он вдохновится этим образом, иллюзия покажется ему важнее, чем правда или жизнь. Он соберет своих друзей, а те соберут своих, он распалит их красивыми словами и вообразит подвиг там, где возможны только позор и смерть.

Они поверят ему.

Он поведет их на битву.

И мы – другие «мы», но похожие на нас нынешних, как две капли воды – скажем: все повторится заново.

12. Поднимается ветер. В бой идут одни дураки. Двести тридцать четвертый

Когда батальон Гирландайо растаял, как сон, и Глефод сменил испорченные брюки на фланелевые штаны, любезно предложенные Лавдаком Муром, с востока, со стороны Освободительной армии, подул такой холодный и упругий ветер, что даже наиболее ушедшие в иллюзию герои вспомнили о реальности и об осени, что начиналась в ней. Закутался в пальто берсерк Дромандус Дромандус, обмотал шарфом стальной ворот доспеха могучий Хосе Варапанг, натянул поверх кольчуги замызганный свитер Эрменрай Чус. То был негласный компромисс с легендой, в которой никакого ветра не было, и все события происходили в некоем статичном, залитом светом мире, где стойкости и мужеству двухсот тридцати двух суждено было проявиться контрастно и четко, как на фотографии.

Но легенда была уже завершена, а жизнь Когорты лишь приближалась к своему завершению. Ветер нес шум приближающейся армии, он дул так сильно, словно хотел сдуть старый Гураб со всеми его династиями, позорным прошлым и несуществующим будущим. Ветер не служил Джамеду, как не служил никому на свете — однако казалось, будто его родили бесчисленные легкие Освободительной армии, и он — суть невидимый авангард ее неотвратимого наступления.

Дыхание времени коснулось Когорты Энтузиастов, когда она вышла на поле перед столицей и преградила путь светлому будущему, которому хотела принадлежать. Здесь нет никакой ошибки, пишет Томлейя, ибо превращение в легенду и было для Когорты пропуском в завтра, в новый мир, предназначенный не для них. Беспомощные и слабые, они должны были завоевать свое право, в отличие от сильных, кто обладал им согласно порядку вещей.

Как и в начале, вообразим себе картину: ровная полоска горизонта, превосходно видимая сквозь холодный и чистый пузырь ветра — вот она слегка дрожит, разбухает облачками пыли, и в поле зрения заползает враг, словно сама земля повернулась и вынесла его вперед своим движением. Он заполняет горизонт повсюду, куда ни кинь взгляд, и хотя кажется, что Освободительная армия не подходит ближе, ощущение противостояния нарастает с каждой минутой. Еще не столкнулись люди с людьми, но миры, старый и новый, уже нащупывали горло друг друга. Это была неравная борьба, но другой в схватке прошлого с будущим и не бывает.

Это была неравная борьба, потому что Глефод не имел в своем распоряжении ничего, кроме слов, да и эту силу он по большей части придумал. Словами был договор о капитуляции, записанный на чистой бумаге и хранящийся в грязном файле, словами были заверения Дромандуса Дромандуса о могуществе неодолимого Щита.

И вся эта история — она тоже всего лишь слова, и возможны они стали только потому, что Освободительная армия ничего не знала о Когорте, а Когорта ничего не знала об Освободительной армии, а то, что узнала — не захотела знать. Слова не имели значения, поскольку все самое важное происходило за их пределами. Две армии из плоти и крови встали друг напротив друга, и прошлое приветствовало будущее, и старый мир салютовал новому, уходя в ничто.

Он говорил, этот старый мир: «Я жил, я был счастлив и совершал ошибки, у меня были причины для того и другого. Теперь пришло твое время. Ты молод и силен. Ты лучше меня во всем. Прости меня: я старался не допустить, чтобы ты вырос — хотя и знал, что рано или поздно это произойдет. Надеюсь, ты сможешь меня понять, ведь твоя жизнь означает мою смерть, а все мы хотим жить, неважно, насколько целесообразно это желание. Теперь я знаю, что время мое подошло к концу, и пришло время прощаться. Мы не можем любить друг друга, но нам под силу отдать дань уважения. Ты выслал мне навстречу лучшие свои силы, а я выслал свои. Взгляни на них: это слепок с эпох, это концентрат моего времени, здесь и сейчас я отдаю тебе свои сердце и душу. Они смешны и нелепы, потому что и я был смешон и нелеп. Я знаю, сперва ты отвергнешь их, этого потребует твоя гордость, твое желание выглядеть первым там, где многие прошли до тебя. Ты назовешь их трусами и ничтожествами, безумцами и дураками. Ты постараешься забыть их, как глупый и бестолковый сон. И все же они будут с тобой, готовые прийти на помощь, когда твоя точка опоры поколеблется, когда тебе потребуются нелепые и смешные люди, так хорошо складывающие слова. Вот и все, я сказал что хотел, пусть они сами довершат свою историю, пусть мир ускользнет у них из рук, потому что их время устало и может лишь отдавать то, что скопило до осени».

Две армии встали друг напротив друга, и Глефод поднял руку с договором о капитуляции, и поднес к губам мегафон, намеренный требовать от Освободительной армии честной сдачи, добиться невозможного там, где оно казалось ему необходимым. И вот в тот самый миг, когда он положился на главную свою надежду, ветер времени налетел на него, вырвал договор из рук и понес, тормоша, по полю.

— Лови! Лови! — отчаянно закричал Глефод, не веря, что это действительно произошло, настолько стремительно улетучилась призрачная возможность победы.

Когорта бросилась ловить, каждый старался изо всех сил, и, как это часто бывает, сумма стараний привела к прямо противоположному результату. Там, где один человек поднял бы бумажку и отряхнул от грязи, двести тридцать два растеребили и втоптали ее в землю, так что от бумажки ничего не осталось.

Завоевав победу словом, Когорта похоронила ее делом. Это не противоречило природе Когорты, а было естественным продолжением ее сущности.

Все было так, как должно было быть. Оставался еще Щит в ящике у Дромандуса, и Глефод вспомнил о нем с быстротой человека, интуиция которого говорит: осталось недолго.

— Действуй, Дромандус, — уцепился капитан за последнюю возможность. — Пусть нас защищает твой Щит, с ним нам ничего не страшно.

Еще одна ложь упала в копилку, Дромандус открыл свой ящик, и все увидели странное устройство, в котором никто не заподозрил бы орудие спасения. И прежде чем кто-то успел усомниться, оно, это устройство, зашипело и выбросило в лицо Дромандусу целый сноп искр.

— Не сработало, – прошептал стоящий рядом с Глефодом Хосе Варапанг – а вслух сказал:

– Ничего, не расстраивайся. Если бы твой Щит работал, он бы обязательно всех нас спас.

Он думал так не один, то же Дромандусу сказали и остальные. Что-то случилось с ними после победы над Гирландайо, что-то, чего Глефод видеть не мог, ибо зрение его, окутанное покровом иллюзии, начало постепенно проясняться. Потерянный договор и сломанный Щит, две эти вещи, что Когорте казались не столь уж существенными, будто бы подломили ножки стула, на котором Глефод сидел все это время, и вот, упав на действительность и крепко ударившись о нее задом, он встряхнулся и увидел вещи такими, какие они есть.