232 (СИ) - Шатилов Дмитрий. Страница 33

Он увидел, что все это время был просто-напросто дураком, и люди, которых он увлек за собой, безвинно ответят за его дурачество. Он увидел, что поступок его был детским, безответственным и безумным, что он держался лишь на пылких и блестящих натяжках, на предположении, будто капитан Глефод есть нечто большее, чем он есть. Лгать не осталось сил, ему нужна была только правда, пусть даже и такая жалкая, какую в состоянии представить он сам.

И он увидел своего врага, эти могучие бесконечные ряды солдат с современным оружием и техникой, против которой бессильны любая храбрость и любые слова. И он почувствовал, что его охватывает холод, как если бы на него надвигалась великая глыба льда. Он подумал обо всем, кроме самого важного, он задумал дело, но КАК ЕГО ДЕЛАТЬ – это в голову ему не пришло.

И он увидел своих людей, эту Когорту Энтузиастов, в которой не было ничего от стройности настоящей когорты, и чей энтузиазм питался лишь уверенностью в том, что ничего плохого с ней не случится. Жалость охватила Глефода, он взглянул на их лица, некрасивые и неправильные, на костюмы, аляповатые и смешные. В бой шли одни дураки, потому что никто больше не идет в бой за любовью и точкой опоры, никто не ищет себя в месте, предназначенном для того, чтобы себя потерять.

Цветные лохмотья против униформы, мечи и копья против лазерных ружей, и крейсеров, и танков, и смерти, и логики, и всего, что только может быть.

Ложь против правды, а еще....

Яркое пятно перед лицом надвигающейся серой стены. Она раздавит его, это несомненно.

И Глефод покачнулся.

— Вот что, друзья, – сказал он. – Только что мне в голову пришла одна мысль.

-- Какая? – воззрились на капитана двести тридцать две пары глаз.

– Для меня она очень неожиданная, – продолжил капитан, – да и вас, думаю, тоже обескуражит. Я понял вдруг, что мы не cможем победить. Это невозможно.

– П-почему? – воскликнул Най Аксхильд. – Мы же через столько п-п-п… Мы же столько всего сд-д-д… Д-да как же так, Глефод? Это п-потому, что нас – д-двести тридцать д-два, а их – в-в-вон сколько?

– Нет, дело не в количестве, – сказал Глефод. – Не помешало же оно воинам из легенды. Дело в том, что мы – не они. Мы недостойны победы. Я – недостоин. Если бы здесь стоял подлинный сын моего отца, усвоивший все его уроки – разве он испугался бы? А я боюсь – боюсь поражения, боюсь смерти. Хотя этого не видно, у меня трясутся поджилки, и по спине бежит пот. Я все это время врал себе, что могу стать великим человеком. И вы, вы тоже… Кто-нибудь скажет правду? Кто-нибудь скажет уже, что я привел вас на верную гибель? Что я только что упустил наш единственный – нет, наши единственные шансы на победу?

– Аарван, – сказал Хосе Варапанг. – Ты просто устал. Забудь про бумажку, забудь про Щит. Сейчас мы одолеем врага, отдохнем, и это пройдет.

– Да, Аарван, – сказал Теодор Боллинген. – Может быть, ты и усомнился, но мы-то сильны по-прежнему. У нас есть и отвага, и решимость, и связь с прошлым, и все остальное, о чем ты говорил. Все будет, как в твоей легенде, не волнуйся.

– Я так не думаю, – помотал головой Глефод. – В легенде говорится о том, что двести тридцать два воина победили врага доблестью и отвагой, но все же там не сказано, КАК ИМЕННО они это сделали. Все, что им потребовалось – это стоять плечом к плечу и петь гимн. Остальное произошло как-то само собой.

– Так может нам спеть? – предложил Пнагель Янгерстрем. – Споем, и что-нибудь случится.

– Что? – повернулся к нему Глефод. – Что должно случиться, друг мой? Разверзнутся небеса, и Господь явится нам на помощь? Народ Гураба одумается и выйдет единым фронтом на бой? Если у героев древности в такой ситуации что-то вышло – так это оттого, что они обладали чем-то, чего у нас нет. Дело не в легенде, с ней-то как раз все в порядке. Просто я взглянул на нашего врага по-настоящему. Взгляните и вы – кто противостоит нам? Могучая армия, к которой присоединились все лучшие люди нашего времени, и с ними мой отец, примыкающий только к сильным и справедливым. А мы, мы? Кучка неудачников в музейных обносках, и только. Ни силы, ни храбрости. А ведь одеться в эту рухлядь представлялось мне жестом символичным, красивым, значительным… Да нас даже не двести тридцать два, как в легенде, а больше! Боже, сколько чудесных и важных слов я произнес – и насколько мы не в силах им соответствовать!

Глефод поник головой, и в тот же миг сквозь тихий шелест ветра Когорта отчетливо услышала зубовный скрежет. Нет, то был не капитан, ибо яростью, горечью, гневом преисполнился вместо него другой – тот, кого слова однажды подняли на недосягаемую высоту, заставили бросить вызов поработителю и предложить все лучшее в себе – безвозмездно, от чистого сердца.

Погибни иллюзия – и ничего не осталось бы от Дромандуса, кроме маленького шпиона, жалкого неудачника, незадачливого карточного игрока.

Но что он мог сказать в поддержку сияющей выдумки? Лишь правду, разрушающую ее окончательно.

Чем мог он вдохнуть жизнь в Когорту, падшую духом? Лишь предательством, завещанным ему Конкидо.

Все смешалось на этом свете, когда Дромандус Дромандус вышел перед двумястами тридцатью двумя с намерением установить мир на своей точке опоры.

– Слова! – воскликнул, почти закричал он своим слабым голосом, – Слова, слова и слова! Такие большие и важные, такие глубокие и красивые! И так хочется на них равняться, а коли не выходит – так ты недостоин, вини одного себя! Как если бы существовала некая незыблемая правда, до которой никак не можешь дотянуться – и все потому, что слаб, глуп, ничтожен, а подрастешь – так планка поднимется, и все по новой! Хватит! – Дромандус затрясся и затопал ногами. – Хватит верить, что существует какая-то правда! Если бы она была, все делалось бы совсем иначе! Есть только вранье, одно вранье, и ничего больше!

Сказав так, он немедленно поведал Когорте и Глефоду лично правду о легенде и гимне, что вдохновляли и поддерживали их все это время.

Реакция была различная.

– Божечки, божечки, божечки! – заверещал Лавдак Мур. – Так мы действительно можем умереть? Я же обещал маме вернуться домой в девять!

– А я догадывался, – пожал плечами Хосе Варапанг. – Мне просто хотелось верить во что-то хорошее.

– И не скажешь, что гимн о шлюхах, – заметил Ян Вальран. – Благородное звучание, воинский мотив. Ты хорошо пел его, Аарван.

– Сколько сделано во имя лжи… – вздохнул Эрменрай Чус, вспомнив и шествие через плевки, и бой с батальоном Гирландайо, и тяжесть товарища, которого вынес из-под обстрела. – Но я отчего-то не жалею. А должен ли?

– Ну и что вы теперь будете делать? – продолжил Дромандус. – Все кончено, все вранье, все обмануло, все предало! А только все, что есть на свете, из вранья и делается, иначе никак! Сперва пустышка, форма, ничто, ничего не дает – а затем приходит кто-то и вкладывает в нее и кровь, и сердце, и ум, и уже получается что-то. И знаешь что, Глефод? – повернулся он к капитану. – В нашу пустышку я свою кровь вложу с радостью! Пусть она живет, потому что в ней я – не раб и не шпион, не трус и не ничтожество. Ты ведь сам показал мне это в дурацком стриптиз-клубе – показал, и я захотел отдать все! А теперь, теперь… Ты такой хороший и правильный, Глефод, такой честный, что просто зависть берет! Если хоть чуть-чуть не дотягиваешь до собственной выдумки, то сразу назад, в дерьмо и ничтожество, и сидеть там до скончания века! А я не хочу, слышишь – не хо-чу! Ты сперва дал мне подлинного меня, а теперь забираешь! Чем ты лучше своего отца, а? Мне ведь показывали твои секретные файлы, когда я шпионил для Конкидо. Я знаю, почему ты все это затеял! Знаю! Знаю! Знаю! Зна…

Дыхание иссякло, голос оборвался, Дромандус стоял перед Когортой, как сдутый воздушный шарик, и все нарастающий ветер теребил его редкие соломенные волосы. Сердца воинов замерли, когда Глефод подошел к поникшему предателю и положил ему руку на плечо.

– Я понял, – сказал он. – Спасибо. Это важно – все, что ты сказал. Ведь если правдой жизнь делает это, – капитан показал на грудь, – и это, – дотронулся он до лба, – то мне действительно не нужно никому ничего доказывать. Потому что в уме моем и сердце я – всегда сын своего отца, а он – всегда мой родитель.Всегда, что бы ни случилось, какая бы пропасть непонимания меж нами ни пролегла. И я знал это с самого начала, просто мне требовалось пройти через боль, и стыд, и надежду, пройти, чтобы…