Казань (СИ) - Вязовский Алексей. Страница 19
– Я никак не уразумею – покачал головой Хлопуша – Зачем сие?
– Ну вот представь себя на месте тайника Катькиной – начал я объяснять – Ты приставлен к армии наблюдать за генералами. И вдруг перехватываешь подозрительное письмо к Суворову. Что будешь делать?
– К Румянцеву пойду – ответил за Афанасия Шешковский – Как вот с этим письмом Ефимовскому.
Степан Иванович ткнул в бумагу, которую мы обсуждали час назад в полковой школе.
– А Румянцев что сделает? – повернулся я к “палачу Екатерины”.
– Заарестует Суворова для начала – пожал плечами Шешковский – На время разбирательств.
– Вот! – я назидательно поднял палец – А разбирательство долго длятся?
– Точно – согласился Степан Иванович – Пока снесутся с Москвой, да Питером, узнают, что никакие людишки к родственинкам не приходили, да денег не приносили…
– Полгода пройдет – закончил я мысль за Шешковского – И мы выиграем время пока военачальники в дрязгах своих будут…
– Ох, ну и голова у тебя, царь-батюшка – восхитился Хлопуша. Степан Иванович тоже посмотрел с уважением.
– А насчет заговора – я задумался. Агентурной сети нет, специалистов по слежке тоже… Что же делать?
– Устройте покель облавы в городе. Пущай новики попробуют себя в вашем деле. Обыски подозрительных людишек, допросы задержанных…
– Дозволяешь пытать, царь-батюшка? – живо поинтересовался Шешковский.
В эти времена со средствами расследования не церемонились. Людей подвешивали на дыбе, выворачивая суставы, били кнутом. После этого отправляли в камеры отлежаться, чтобы через несколько дней подвергнуть истязаниям снова. По установленному порядку обычно пытали три раза. Если не находили в ответах противоречий или изменений – появлялся шанс избежать дальнейших допросов. Презумпция невиновности не работала, да и не изобретена она еще даже в Европе.
Я задумался. Следственные порядки надо облегчать – под пыткой люди оговаривали и себя и других, что прибавляло следователям бессмысленной работы. Причем в ситуации цейтнота.
– Лучше б по иному расспросы вести, людишек не отягощая понапрасну – сказал я.
– Как же по иному-то? – пожал плечами опытный Хлопуша, побывавший лично не под одним следствием – Кто ж без прямых оговорщиков, да без пытошного страху сам на себя вину скажет?
– Ежели похватали сразу несколько подозрительных – ответил я – Надо по одному за един день опросить, да сказать им о том, что кто первый без утайки всё расскажет – ему облегчение в приговоре будет. Ежели кому запираться захочется – тому за всех ответ держать. Токмо расспросы надо вести таковым видом, чтоб не смогли договориться меж собой.
– Хитро – оценил идею Шешковский.
– Впрочем пытка також не исключена – тяжело вздохнул я. Местные нравы быстро не исправишь, надо двигать вперед маленькими шажками.
– Плохие они люди, злые!
– Что? – я оглянулся.
Сзади меня стояла Акулька в новом овчинном тулупчике и смотрел на меня ясными глазами. Я же разглядывал Колю Харлова и Васю-птичника, которые раскладывали на площади казанского Кремля наш воздушный шар. За время приезда из Оренбурга, Харлова с новой артелью швей из бывших дворянок умудрилась сделать из красной ткани огромную надпись ПЕТРЪ III и теперь нужно было пришить ее на шар. Следом должна была последовать на другой стороне монгольфьера изображение Богоматери с младенцем-Христом.
– Люди они злые.
– Кто?
– К коим Колька бегает. Видела у ворот одного. Глаза страшные, черные…
У меня внутри тревожно екнуло.
– Какие люди?
– А я поди знаю – пожала плечами девочка – Но дух от них идет смрадный, смертельный!
– Николай, подь сюды – я махнул рукой парню.
Харлов младший подбежал, поклонился.
– Звал царь-батюшка?
– Что за люди, с коими ты встречался у ворот? – я обернулся, но Акульки сзади уже не было. Стояли лишь казаки конвоя, поправляя сбруи на лошадях.
– Так это возчики были – глаза парня бегали, но ответил он твердо – Сестра послала денег им за дрова отдать.
Ответ Николая мне не понравился, я поставил в себе памяти зарубку узнать у Харловой, что за возчики приезжали в Кремль.
– Голубятню обустроили? – перевел я разговор на волнующую меня тему.
– Да – парень вытер сопли рукавом теплого кафтана – Споймали новых голубей по дворам. Как только Васька приучит их к месту, раздадим с фурьерами в полки.
– Молодец! – я тронул Победителя каблуками.
– Петр Федорович! – парень замялся – Я правду говорят, что вы немцам продались?
– Кто сие лжет? – я натянул поводья.
– Так генерал Чернышев десять лет тому назад почти победил Фридриха. А вы повелели воротить полки домой.
– Откуда ты это слышал? – я подал лошадь ближе к Харлову.
– Слыхал как двое мужей болтали у лавки, что на торгу. Сестричка с поручением посылала, случайно подслушал – Коля покраснел, отвел глаза.
Мнда… К самозванцу добавилось предательство. Кто-то хитрый все это вкидывает.
– Меньше слухай сплетен. Полки я велел воротить ибо не наша это война была. Русскую кровь лили за хранцузов, да англичашек. А те добра не помнят!
Казаки подъехали ближе, важно закивали.
– Чем больше европцы друг другу чубы рвут – я обернулся к конвою, добавил еще немного геополитики – Тем нам лучше. А ежели они объединятся, да союз учинят – пиши пропало. Нападут и разорвут нас на части.
Церковь по-прежнему живет по Юлианскому календарю, поэтому первым наступает Рождество Христово. Предпразничные богослужения начались за пять дней до праздника. Я присоединился к ним лишь в предпоследний день, когда ко мне слишком зачастили святые отцы в главе с митрополитом с напоминаниями. Мне как царю, практически по должности полагалось присутствовать на всех торжественных богослужениях. Так что один из главных русских праздников мне запомнился практически безвыходной двухдневной службой в Благовещенском соборе казанского Кремля. Рождественский сочельник с литургией и чтением Царских часов, всеношные бдения, литии и праздничные заутрени, литургия Иоанна Златоуста, в общем, вся мои дела остановились, ноги бесконечно гудели от усталости.
За прошедшие два дня я так утомился от церкви, что на третий день, на праздник Собора Пресвятой Богородицы, меня тащили чуть ли не силком. Я просто кожей чувствовал, как утекает время – армия не готова, тайная служба только-только приступает к своей работе…
Следующие дни святок я просидел в губернаторском доме, лишь изредка выходя на улицу посмотреть на гуляющий ряженый народ. Священники были весьма довольны моим благочинным отказом от переодеваний, видимо убедить в греховности этих традиций им удавалось весьма мало прихожан. Я же больше всего страдал оттого, что совершенно не возможно было уговорить кого-либо начать работать. Приходил лишь глава города – мы час сидели вместе и обсуждали прототип конки на деревянных рельсах. Каменев соглашался, что Казань будет расти и понадобится общественный транспорт, но опасался народного возмущения.
– Ежели дама в платье, поднимется на второй ярус конки – сомневался бургомистр – Так это же любой подлец ей под юбку сможет заглядывать!
Мнда… Вот что волнует чиновника!
Наступил новый, 1774-й год. Праздновали его широко, красочно. На улицах Казани жители по моему указу нарядили елки, со стен палили пушки. Иоган Гюльденштедт, оторвавшись от своих химических опытов с бензином, в самый последний момент умудрился сделать цветные фейерверки и шутихи.
Разумеется, закатываю в губернаторском доме новогодний бал, который также проходит “на ногах”. Сразу, как только часы на Спасской башне бьют 12, мы высыпаем на улицы, кричим “ура”. Раскрасневшиеся на морозе женщины – прекрасны, кавалеры, казаки – бравы и веселы.
После бала, не ложусь спать, а устраиваю с Харловой интимный вечер. Поздравляем друг друга, дарим подарки. Татьяна очень рада рубиновому перстню из моей оренбургской “коллекции”, в ответ девушка презентует мне расшитую двуглавыми орлами красную рубаху.