Узел (СИ) - Сергеева Оксана Михайловна. Страница 33

Мать не любит говорить об отцовском прошлом. Это удар ниже пояса, но едва ли меня будет мучить совесть.

— Я замужем за уголовником, потому что я забеременела тобой, — тихо и четко проговаривает она.

— И ты боишься, что, если такое же случится со мной, я буду счастлива? Вдруг мне повезет, да?

— Думай, что говоришь! Не боюсь! Для любой матери счастье ребенка на первом месте!

— Вот и вспомни об этом. Польку воспитывай, а меня оставь в покое. Это моя жизнь, ты не будешь решать, кого мне любить, с кем мне жить.

— Тогда с этого момента пусть тебя твой мальчик и содержит, — зло бросает она и поднимается, сочась удовольствием, что последнее слово остается за ней.

— Это не проблема. — Леднёв широким жестом распахивает дверь и застывает на пороге.

Все внутри меня сворачивается в тугой узел. Я так увлеклась ссорой, что не заметила, как Ник пришел домой, и не знаю, как долго он находится в квартире. Много ли слышал из того, что мы успели наговорить. Одно радует: мать тоже немного смущена.

— Вам пора. Я провожу, — говорит он, и тут я замечаю, что в руках у него плащ матери.

— Я смотрю, ты тут совсем освоился, — пытается язвить она, но сует руки в рукава и нервно застегивает пуговицы.

— Стараюсь, — снова невозмутимо отзывается Ник.

В который раз восхищаясь его выдержкой, я подскакиваю со стула и иду в прихожую. На мать не смотрю, не прощаюсь — молча захлопываю за ней дверь и прислоняюсь к ней спиной, потеряв возможность двигаться. Меня будто парализовало.

— Климова, только не вздумай реветь, — предупреждает Ник, но почему-то после этих слов именно это и хочется сделать — разреветься. — Не вздумай, слышишь! — подхватывает меня на руки, закидывает на плечо и тащит в спальню.

— А что делать? — всхлипываю я, хватаясь за его спину.

— Я скажу тебе, что делать, — выдыхает он и сбрасывает меня на кровать.

Я смеюсь, мне хорошо и плохо одновременно. Плакать хочется, но радостно, что Леднёв у меня такой. Непробиваемый.

— Пойдешь к родителям и заберешь свои вещи…

— Нет! — обрываю его на полуслове. Даже думать об этом противно.

— Пойдешь! — настаивает он. — Забери все, в чем ты нуждаешься. Машину, дорогие шмотки, золото, шубу. Все, что ты тогда оставила.

— Обойдусь! — упрямо твержу я. — Ни за что! Я не собираюсь уступать!

— Ты уже уступила.

— Почему это?

— Потому что мать тупо манипулирует тобой. Она тебя на слабо взяла, а ты поддалась и отказалась от своего. Я бы свое не отдал. И насрать, что они там себе думают.

— Ты не понимаешь…

— Слушай меня! — обрывает мой скулеж. — Ты должна пойти и забрать свое. И не надо извиняться или объясняться. Не надо оправдываться. Забери свое, и все. Не надо доказывать свою инакость. Человек пытается доказать, что он «не такой», либо когда не уверен в своих словах и ему нужно убедить в этом себя… либо когда ему нужно убедить в этом остальных. Но в обоих случаях это просто смешно. Смысл, знаешь, в чем? В том, что твоя мать никогда не скажет: «Нет, я ошибалась, Настя хорошая». Она так не скажет никогда! Ты всегда будешь плохой. Хоть пешком, хоть на машине…

Глава 19

Может быть, Леднёв прав. Может быть… Ему легко говорить, это же не его семья. Не его отец, не его мать, не его сестра. Они ему никто, и он не испытывает к ним ничего, кроме неприязни. Судить просто, когда лично тебя это не касается. Но мне, чтобы пойти и забрать свое, приходится делать над собой невероятное усилие. Этот шаг показывает, как далеко мы зашли. Все мы. Никто не хочет понимать другого, но каждый готов доказывать свою правоту.

Я вынуждена буквально переступать через себя, чтобы переступить порог собственного дома. Буря чувств раздирает меня. И обида, и разочарование, и надежда. Неужели ничего нельзя изменить? Никто не знает, как этот конфликт разъедает меня изнутри. Никому я не могу объяснить, что каждая стычка с родственниками убивает частичку меня. Потому что семья — не пустой звук. Семья — это то, с чем я росла. Семья — это то, где я росла.

Семья — то, что у меня внутри.

Моя семья меня убивает…

С огромной неохотой поворачиваю ключ в замке, стараясь делать это тихо. Полька трепалась, что они с матерью собираются уехать из города на выходных. Хоть бы дома никого не было. Я быстро соберу вещи и уйду. Но мои мечты и чаяния не оправдываются.

— Настя? Что ты здесь делаешь? Что ты хотела? — глупо звучат вопросы отца, лишь подчеркивая несуразность ситуации.

Я — в свой собственный дом пробирающаяся, будто воровка.

Отец — глядящий на меня, словно я здесь никто.

— Что? Или мне уже специальное разрешение нужно, чтобы в свою квартиру войти? Если так, то вам стоит поменять замки.

Поначалу я не распознаю странный взгляд, каким он окидывает меня. Пытаюсь пошутить, но мои задетые чувства, — потоптанная матерью гордость, уязвленное самолюбие, — как фильтр, просеивают только злость.

— Кто дома? — спрашиваю, слыша шум воды в ванной.

Отец медлит с ответом, топчась в прихожей. Когда дверь в ванную распахивается и из нее выплывает полуголая девица, стыдливо завернувшаяся в полотенце, все становится предельно ясным.

— Вот это да, — стою столбом, забыв снять второй ботинок. — Полагаю, нет нужды, спрашивать, кто это.

На минуту мой родитель скрывается в спальне и что-то рявкает своей девке. Я быстро скидываю обувь и бегу в комнату. Выгребаю кое-какие оставленные вещи, стягиваю с вешалки шубу. Утрамбовываю в сумки все, что собираюсь забрать.

Черт, не могу найти золото.

— Настя…

— Где золото? — Стараюсь не смотреть на отца.

— Давай кое-что проясним, — нервно говорит он, застыв в дверях.

— Где золото? Ты не знаешь? Часы, кольца, цепочка. Что вы мне подарили. Я раньше держала все в шкатулке, а сейчас не могу найти, — говорю так быстро, что не хватает дыхания. Не даю ему сказать ни слова, потому что не хочу слушать его нелепые оправдания, пусть перед матерью оправдывается.

— Мать в сейф убрала. — Он отправляется в кабинет за моими побрякушками, а я мысленно благодарю Ника за то, что так долго не хотел выпускать меня сегодня из постели. Немногим раньше я стала бы свидетельницей отцовской измены.

От этой мысли мне хочется плеваться. Меня откровенно тошнит от этой пошлости. Нет, не от обиды за мать — от грязи и лицемерия, в которых утонуло мое семейство.

Отец возвращается и кладет на стол бархатный мешочек. Раскрыв его, обнаруживаю все то, что искала.

— Настя, ты уже взрослая, и я могу говорить откровенно…

— Ключи. Где ключи от моей машины? Я машину забираю. Покаталась Полька и хватит.

— Машина у дома, — вздохнув, отец уходит за ключами.

Я беспорядочно заталкиваю вещи в сумку и застегиваю молнию.

— Мы с твоей матерью так давно знакомы, что уже наскучили друг другу.

— Не надо. Тебе нет нужды объясняться. Я ничего не спрашиваю. Я ничего не хочу знать. Умоляю, избавь меня от этого.

— Ты не спрашиваешь, но я хочу сказать.

— Ладно. — Я бросила шубу, которую пыталась аккуратно сложить во вторую сумку, и встала, подбоченившись. — Какого черта ты ее притащил домой? Какого черта она рассекает по квартире в моем полотенце? Какого черта ты не поволок ее в гостиницу? — Мной овладевает сильное волнение. Начинают дрожать руки, и срывается голос. Наверное, так рушится привычный мир. Одно дело знать, что все плохо. Другое дело — видеть своими глазами. Почти трогать, почти прикоснуться.

— Послушай, я не собираюсь бросать вас. Не собираюсь разводиться, я никогда не оставлю твою мать.

— Ты знаешь, после увиденного меня это слабо утешает. Сколько этой девке лет? Она не старше меня, по-моему.

Молчание разоблачает отца.

— Господи, меня реально от вас тошнит. Еще меня жизни учите.