Второгодник (СИ) - Литвишко Олег. Страница 89

— А ты не хочешь? Только подумай прежде, чем отвечать первое, что приходит в голову. — вкрадчиво ответил Александр Николаевич.

За столом надолго повисла тишина.

— Нет, не понимаю плюсов от этого шага. Расшифруй! — наконец произнес Семичастный.

— Тебя заботит собственная безопасность и положение или контроль за организацией под названием КГБ? Ее ведь могут использовать в своих целях разные люди, начиная от наших лидеров и кончая всякими разведками. Ты уверен, что полностью контролируешь Комитет?

— Не уверен. Я, думаю, понял тебя. Тогда… как будет выстраиваться личная безопасность от всех тех, кто сможет использовать КГБ в своих целях?

— Сдержки и противовесы. Ты, я, еще кто-то — все могут друг другу насолить, но и помочь могут. Иными словами, помогать должно быть выгоднее, чем ввязываться в непредсказуемую войну. Примерно так строятся наши отношения. Без тебя я никто. Без меня ты слетишь с должности почти мгновенно, нет?

— Наверное, наверное…, - Семичастный сделал задумчивый глоток пива. — А что Косыгин?

— Он старался всегда держаться в стороне от партийных группировок. Сейчас он увлечен своими реформами, прям искры из глаз! Суслов, по сути, хотел подвинуть его с позиции отца и распорядителя реформ. Николаевич смахнул его, как надоевшего слепня. Силен, старик, старая школа, сейчас таких не производят. Собственно, Михаил тоже из таких, но заметно глупее, что ли. Он сидел, пока Косыгину, Громыко, Устинову не мешал. Эти ребята были ему не по зубам, а он забыл об этом. Короче, я так скажу. Пока мы помогаем ему делать реформы, он будет наш союзник, а в противном случае…

— Как-то не очень устойчиво. Ему тоже могут напеть в уши, только уже против нас…

— Мы к его уху, как минимум, всегда будем ближе, чем кто-то другой.

— Ну-у, — протянул Владимир Ефимович. — Давай, по сто водочки дунем? Что-то на сухую не заходит.

Выпили, закусили первоклассной классической квашеной капусткой, которую втихаря делает чья-то бабушка. Под такой разносол выпили еще и продолжили дела государственные, которые очень часто переплетались с личными.

— По поводу Косыгина… Ты слышал, он разворачивает свободную экономическую зону где-то в ленинградской области? — спросил Александр.

— Да, слышал, но не очень отчетливо.

— Так вот, все успехи его реформ связаны с этой зоной, СЭЗ, как он ее называет. В рамках СЭЗ проводят какие-то дела, нащупывают спрос и включают государственные обороты.

— И что? По-моему, грамотно, — Семичастный смотрел на Шурика, не мигая, потому что чувствовал, что разговор подошел к чему-то важному.

— Есть непонятка, почему выбрали именно Кингисеппский район. Что лучше не нашлось?

— И почему? Не тяни, знаешь ведь, почему, — похоже от напряга у председателя КГБ даже хмель вышел.

— Мне удалось понять, что все уши растут из поселка Октябрьск.

— Из поселка? Ты серьезно?

— Нет, анекдот рассказываю, — слегка сорвался Шурик. — Там есть генератор идей, который вроде как что-то делает и без всякого правительства. Во всяком случае, идеи рыночного социализма и СЭЗ — это его придумка.

— Ну, не хрена себе, пьянка началась.

— Ты, вообще, с дивана упадешь, когда я тебе скажу, кто этот генератор. Сидишь? Крепко? — Шелепин оскалился, но, глядя на него, как-то не хотелось до смеяться.

— Сижу, давай!

— Это пацан, которому восемь лет!

— Все-таки ты хохмишь… — с облегчением выдохнул Семичастный, глядя на друга с надеждой.

— Ладно, загибай пальцы. К нему в поселок ездил Косыгин и пробыл там целый день, после этого начался запуск СЭЗ.

— Случайность. А парень чей-то родственник? — отбрил Володя.

— Его дважды вызывал в Кремль Суслов, а потом началась разработка идеи рыночного социализма в институте марксизма-ленинизма, — Семичастный промолчал, загнув второй палец. — Вчера на заседании Политбюро принято решение наградить его Звездой Героя соц. труда и орденом Ленина.

— Ну, ни хрена ж себе!!! — Семичастный хлопнул еще один стопарь водки, забыв закусить.

— Косыгин собрал научный консилиум, который после нескольких часов собеседования с этим пареньком выдал ему аттестат зрелости и диплом об окончании пединститута им. Герцена. Это сделали, чтобы он не отвлекался от развертывания школы хозяйственников, которым планируется передавать в частную собственность открываемые предприятия.

— Убедил.

Председатель всесильного КГБ откинулся на диване и задумался так глубоко, что не заметил постукивание Шелепина по стакану. Тот пожал плечами и выпил в одиночестве.

— И последнее. Я его видел два раза. Вчера на Политбюро он доказывал, что у нас в стране нет социализма, очень убедительно доказывал, между прочим. Я бы ему поверил, если бы социализм не был для меня гораздо большим, чем просто знанием. А второй раз я пил с ним чай сегодня у себя на даче. А в данную минуту он находится на даче у Лени.

— Ты понимаешь, что так не бывает…, даже в романах Александра Беляева? — Семичастный продолжал пребывать в раздумье и говорил откуда-то изнутри себя.

— Да, понимаю, но он кто угодно, но только не ребенок.

— Да и неважно, парень он или старик. Так не бывает ни в каком случае. Сядь в глухой деревеньке и попробуй заманить к себе Косыгина…

— Я понимаю, что нереально. Ты думаешь, что им кто-то двигает?

— Восьмилетним пацаном?

— На Политбюро и у меня на даче был восьмилетний пацан с речами глубокого старца. Кстати, его исследовал твой Симонов, из лаборатории мозга. Без толку.

— Это уже кое-что! Так что с этими сказками делаем? — Владимир Ефимович потихоньку начал оживать.

— Суслова валим, с Косыгиным пока дружим, Октябрьск и пацана изучаем. Пошли туда какого-нибудь зубра предпенсионного возраста, пусть поселится и раскинет щупальца. Только подбери лучшего кадра, а то этот пацан и мной вертел, как хотел. К слову, не поверю, что там нет человека Суслова.

— Наверняка. У меня есть нужный нам человек. Резерв Ставки, так сказать. Его никто не знает, кроме очень узкого круга людей. Очень серьезный спец.

Утром в мой номер ввалился великий и ужасный Борис Аркадьевич Мозовецкий, лидер наших "Виражей". Наверное, каждый человек встречал в своей жизни такое существо, которое двигалось, говорило, трясло вас за руку одновременно. Этакая, знаете ли, незамутненная энергия с сильным зарядом положительного оптимизма. В той жизни мы называли их по-разному: огонь, ураган, энерджайзер…

Именно такая шаровая молния залетела в мой номер, когда я в плановом порядке насиловал гитару.

— Игорь, ты что тут сидишь, такая погода? Хочешь посмотреть, как снимают "Голубой огонек"? Ты когда уезжаешь? Новых песен нет?

Остановку этого потока вопросов удалось сделать не с первой попытки, но в конце концов, мы сошлись на посещении студии Центрального телевидения, которая в тот исторический момент совмещалась со студией Останкино, новой и самой высокой телебашней в тогдашней Европе.

— Ребята обрадуются. Мы тут куролесим уже изрядно, домой хочется. Вот снимемся на Огоньке и все, на этот год планы кончились — домой. Там много ленинградских снимается, после съемок все вместе поедем.

— А кто? Кто снимается?

— Пьеха, Райкин, точно, а кто еще — плацкарт покажет, — расхохотался Мазовецкий.

— Борис Аркадьевич, слушай, а ты кто по национальности: поляк или еврей?

— И то и другое — польский еврей, с изрядной долей русской крови, а что?

— Я думал, что ты еврей, а тут вдруг понял, что фамилия у тебя такая аристократически-польская, вот и спросил.

— Да, там всякого намешано. В семье всякие байки передаются, не знаю, чему верить. Наверное, все-таки еврей, потому что мама — чистая еврейка. У нас же все по маме считают. А тебя это нервирует?

— Совсем нет, скорее даже наоборот. То, чем вы занимаетесь, никто лучше еврея не сделает. Там, куда мы идем, половина, а то и больше — евреи, разве нет? А ты на идише или иврите говоришь?