Точка невозврата - Банцер Сергей. Страница 18
Панно вырезал неизвестный резчик по дереву, чутко распознанный Целкиным среди арестованных солдат. Но главным детищем Целкина был даже не мозаичный камин, а служебный туалет. Необычным в туалете было то, что там на обеих стенах по бокам висели книжные полки. Литература на полках была тщательно подобрана самим Целкиным. Здесь стоял трехтомный справочник по артиллерийским орудиям, роман Хемингуэя «Прощай, оружие!», два тома Ремарка, томик стихов Гумилева и «Война и мир» Льва Толстого.
В кресле за небольшим письменным столом сидел сам начальник гауптвахты старший лейтенант Целко и просматривал иллюстрированный американский журнал «Soldier of Fortune» [23]. На цветной картинке была изображена грудастая девица в расстегнутом пятнистом комбинезоне и армейском берете. Девица была перемотана пулеметными лентами, а в руках держала ручной пулемет «Браунинг-М2». Сам Целкин был одет в комуфляжный десантный комбинезон, а на ногах его были сапоги, усовершенствованные Носом во время прошлой отсидки. Сапоги имели высокие каблуки, которые еще утончались книзу, как в фильмах про ковбоев. Фуражка на Целкине была обычная, артиллерийская, но с вытащенной пружиной.
Разглядывая цветные фотографии обвешенных различным инвентарем американских коммандос, Целкин размышлял о своем армейском статусе. Вот, скажем, кто имеет такой кабинет, как у него? Получается, что мало кто. Даже командир дивизиона, майор, не имеет. Командир бригады — да, имеет, но такого камина с трубой все равно у него нет. Сапоги командир бригады вынужден носить уставные, а у Целкина фасонные. Придет зима, и Целкин будет ходить в настоящих унтах. Опять же, одна библиотека в служебном сортире чего стоит. Такой нет, наверное, и у командующего округом.
Конечно, есть и минусы. Если лейтенанту-стартовику есть куда расти, хоть до командира дивизиона, а хоть и выше, то Целкину расти некуда, разве что на место Рымаря, начальника комендатуры. Опять же — классный офицер-стартовик, прошедший боевые стрельбы на полигоне, субъект крайне ценный в армии. Такими не бросаются. А Целкина вместе с его ковбойскими сапогами могут снять с этой должности по мановению руки подполковника Рымаря или по мановению левого мизинца генерала Котлярова — никто даже не заметит. А путь вниз совсем простой — назад в свою часть, освобожденным секретарем комсомольской организации дивизиона. Каковым, например, числится младший лейтенант Лосев. Расстроившись от этих неприятных рассуждений, Целкин взял два лежащих в углу кабинета вещмешка с песком и вышел во двор гауптвахты.
Если арестантов с каким-либо выраженным талантом Целкин уважал, то бесталанных, наоборот, всячески третировал и заставлял выполнять разные физические упражнения или учить наизусть устав гарнизонной службы. Для дозирования нагрузки у Целкина служили вещмешки с песком, которые он лично надевал на солдат, а для мониторинга — секундомер, как у спортивного тренера, которым Целкин мерял у солдат пульс. Нормальным считался пульс в 120 ударов. Если меньше — Целкин увеличивал нагрузку вещмешком, если больше — упражнение прекращается, он же не садист.
Доставив плененного во время свидания рядового Куликова на гауптвахту, Паренек зашел навестить находившегося здесь уже третьи сутки лейтенанта Круглова. Круглов был как и он двухгодичником и причины своего помещения на офицерскую гауптвахту не знал, хотя размышлял об этом немало. Приказ об определении Круглова на гауптвахту отдал капитан Галимов, комбат третьей батареи. Вообще-то Галимов не был непосредственным начальником Круглова и поэтому не мог отправить его под арест. Но случилось так, что Галимова поставили замещать заболевшего командира дивизиона майора Кузьмина. С этой должности, хоть и временной, он вполне мог распорядиться судьбой Круглова и огласил приказ относительно его в первый же день своего командования дивизионом. А все дело было в том, что двухгодичник Круглов при встрече в части с Галимовым отдавал ему честь и протягивал для рукопожатия руку. А иногда еще и говорил: «Привет, Ринат». Галимов, загнанный в тупик наглым поведением студента, уже и так и сяк избегал встреч с Кругловым, а тот знай себе: «Привет, Ринат», — и руку тянет. Ну и доприветствовался, теперь пусть на нарах отдохнет, подумает. Если бы первым протянул руку Галимов, это было-бы естественно, он капитан и комбат, захотел и поздоровался. Ну, если бы Бас или Висляков тянули первыми руку, тоже с известной натяжкой можно, вроде свои, хоть они и лейтенанты, а Галимов целый капитан. А тут какой-то студент недоразвитый. Вот как этот Паренек из его батареи, хуже самого распоследнего солдата. Галимов ему так прямо и сказал:
— Ты ж, Мальцев, задержался в своем развитии, как в умственном, так и в физическом, понимаешь?
А это чмо болотное отвечает:
— Ну да, задержался. Я к вам в армию не набивался.
И вообще, батарейку ему Бог послал ту еще — Дима-дурачок, Паренек, Плейшнер малохольный. Кошмар… Хотя вон у капитана Козлова — Лось. Секретарь комсомольской организации дивизиона, но троих стоит, а то и четверых. Как ни старались тогда замять тот факт, что температура зимой в казарме на харанорском угле может быть 25 градусов по Цельсию, а он просочился аж в штаб округа. А какой-то стукачок вообще написал в Москву в «Красную Звезду». Это ж из-за одного сумасшедшего младшего лейтенанта экономика целого региона под угрозой!
Вместе с Кругловым в камере офицерской гауптвахты находился еще один лейтенант из их части, мариец Янцыбаев. Небольшого роста, краснолицый, с бесцветными ресницами, Леня Янцыбаев был тишайшим и ничем не примечательным человеком. Среди его особенностей можно было, пожалуй, отметить только одну — в состоянии алкогольного опьянения, в которое он приводил себя регулярно, в среднем два раза в неделю, тихий лейтенант Янцыбаев возвращался домой в офицерское общежитие и начинал молча душить своего соседа по комнате старшего лейтенанта Боброва по прозвищу Бобр. Из-за этой своей особенности Леня Янцыбаев получил прозвище Леха-лютый. Бобр был значительно мощнее своего обидчика, но поскольку Леха-лютый возвращался поздно ночью, то Бобр уже спал и поэтому воспринимал действия странного марийца как ночной кошмар, внезапно становившийся явью. Бобр был старше других обитателей холостяцкой квартиры и тихо презирал их всех, но ничего поделать против Лехи-лютого не мог по нескольким причинам. Во-первых, Бобр был карьеристом и поэтому не имел права портить свой имидж карьерного офицера бытовой дракой с младшим по званию. Карьерными же соображениями объяснялся и факт проживания Бобра в холостяцком общежитии. Бобр не первый год терпеливо высматривал себе пару среди полковничьих дочек, но пока безуспешно. Во-вторых, краснолицый мариец из-за этой всей истории с ночным душением Бобра стал пользоваться определенным авторитетом у обитателей восьмой квартиры — Баса и Лося. И один и другой сильно не любили Бобра за правильный образ жизни и искали малейшего повода, чтобы применить к нему рукоприкладство. Пытаясь как-то разрешить свою проблему, Бобр ходил к начПО Клещицу, но тот односложно предлагал Боброву жениться, тогда, мол, и получит отдельную квартиру. Доведенный до отчаяния, Бобр уже подумывал, а не жениться ли на ком попало, хоть, например, на Люсьен, которая положила глаз на Вислого. После очередного нападения марийского душителя Бобров пошел к командиру Сивашову и показал ему следы от пальцев на своей шее. Леху-лютого из-за этого и посадили на гауптвахту.
Начальник гауптвахты старший лейтенант Целко, не обнаружив у вновь поступившего арестанта рядового Куликова никаких творческих задатков и поэтому потеряв к нему всяческий интерес, нагрузил его вещмешком с песком и приказал выполнять приседания во внутреннем дворе гауптвахты. Достав из ящика стола тренерский секундомер, Целкин уже собрался идти выполнять свой воинский долг, то есть мерить пульс Куликова, как тут заработал ящичек ГГС [24]. Дежурный с КПП докладывал, что у ворот гауптвахты находится какая-то девушка, которая назвалась дочерью генерала Котлярова и требует, чтобы ее пустили к арестованному Куликову.