Капитан Пересмешника (СИ) - Вольная Мира. Страница 43
— Так сделай это, — он не поменял позы, не пошевелился, даже не вздохнул. — Коснись себя. — Я подняла руки к груди. — Нет, не грудь. Шея.
Откинь назад волосы и проведи кончиками своих маленьких коготков по шее.
— Смотри на меня, — это был почти приказ, властный и сильный, мощь, которой невозможно сопротивляться, невозможно противостоять. Да и не хочется. — О чем ты думаешь, что ощущаешь? Говори со мной, Калисто.
— О тебе. Я думаю о тебе. Смотрю в твои глаза, и вместо моих рук на шее — твои большие и горячие. Жесткие. Ты аккуратен, Тивор, осторожен, но нетерпелив, — я выписывала узоры на собственной коже, а слова сыпались, как мелкий песок сквозь пальцы, почти против моей воли. Левая ладонь скользнула ниже, погладила ключицы и ямочку между ними, пальцы правой коснулись мочки уха, обвели раковину, зарылись в волосы на затылке.
— Что еще?
— Еще? Да. Несомненно еще. Я слышу твое дыхание, и вдоль позвоночника только что стекла капелька пота. Маленькая, но… А! Она, как раскаленный металл. И… Я хочу, чтобы ты сжал мою грудь.
— Сделай, — еще одна команда. Отрывистая и глухая, через силу. Его когти впились в дерево подлокотников, оставляя глубокие следы. Я опустила ладони к груди. Слегка приподняла оба полушария, едва сжала. — Говори, Кали!
— Мне нравится. Это. Твои руки… ты знаешь, что делать. Чувствуешь? — я провела отросшими когтями по соскам, они тут же напряглись, внизу живота заныло сильнее. — Моя грудь ноет, горит кожа, и твои пальцы… Ты надавливаешь сильнее, — я зажала оба соска между указательными и большими пальцами.
— Оттяни их немного, птичка, совсем чуть-чуть, — я задохнулась, когда исполнила этот приказ.
— Мою кожу будто колит иголками, давление и жар внизу невыносимы.
Тивор! — я почти всхлипывала.
— Да?
— Сделай… сделай что-нибудь.
— Что именно?
— Позволь мне дотронуться до себя, пожалуйста.
— Опусти правую руку. Медленно, очень медленно. И не прекращай говорить.
— Твоя ладонь, она скользит вниз. Вся моя кожа мокрая, влажная. Я покрыта испариной, ты не представляешь себе как мне жарко.
— Оближи свой пальчик, Кали.
— Ммм.
— Что ты чувствуешь?
— Тебя. Это твои руки, твои губы, твои движения, — это действительно были его движения и его желания.
— Коснись себя, птичка.
— Ты… — я опустила руку туда, где больше всего в ней нуждалась, где все горело, где были скрученные, смотанные в клубок нервы. — Ты дразнишь, ты мучаешь меня. Ты такой же горячий, ты тяжелый. — Я гладила себя, задевала коготками сосредоточение желания, едва-едва проникала внутрь. Дыхание сбилось настолько, что каждый следующий выдох и вдох причиняли боль, внутри все рвало, и кипела кровь. — Ты везде. А внутри меня так мокро, так горячо, так пусто. Трахни меня.
— Кончи для меня, птичка. Кончи! Сейчас! — Я тут же просунула два пальца, откинула голову и закричала. Как удар хлыста, почти на грани боли, почти на грани безумия. В ушах стоял гул, гам, грохот, и я провалилась, падала. Бесконечно. Меня трясло крупной дрожью, били судороги, я охрипла и ослепла. Я почти умерла.
Пришла в себя на коленях у волка, он улыбался. Странной темной улыбкой, держал меня за плечи, убирал волосы с лица.
— Моя сладкая птичка. Моя громкая птичка. Моя горячая птичка. — Тивор заглянул мне во все еще затуманенные глаза и набросился на губы.
И снова закружилась голова, и снова тело отозвалось дрожью, руки сами собой потянулись к его волосам, собирая, наматывая на кулак густые пряди.
Волк действительно был горячим, почти сжигающим, а под моей рукой в бешеном ритме колотилось сильное сердце. Вот только…
Но мысль тут же смело. Я могла сейчас только чувствовать его губы, язык, его руки на моем теле. Таять и растекаться от этих прикосновений.
Я не поняла, как мы оказались на кровати, не заметила, когда он остался без одежды, для меня все концентрировалось, замкнулось, сузилось до его прикосновений. Большие ладони, с чуть шершавой кожей, мозолистые, но удивительно осторожные, аккуратные. Тивор прикасался почти невыносимо бережно, смотрел с таким восхищением, что у меня перехватывало дыхание.
Я изгибалась в его руках, ловила, собирала его поцелуи. Волчьи, голодные поцелуи, я видела зверя в темных глазах.
Волк прикусил мне мочку уха, вызвав дрожь, спустился к шее, и следующий вдох застрял в горле. Тивор коснулся бархатным влажным языком соска, и мне не удалось сдержать стон.
Он не позволял мне целовать себя, не давал попробовать на вкус, не разрешал прикоснуться губами к коже. А мне так хотелось, нестерпимо, но он окутал, опутал меня своим большим, тяжелым телом, нависал сверху, не давал пошевелиться.
Я вцепилась руками в простыню, бездумно заерзала, потерлась о его пах и шире раздвинула ноги. Под моими ладонями стальными канатами ощущались мышцы его широкой спины, шершавое дыхание оборотня ласкало слух, и все внутри меня снова натягивалось, сворачивалось, сжималось.
Я опустила руки к его члену, мне просто нестерпимо хотелось его потрогать, погладить. Влажный и скользкий, такой…
— Калисто, — зарычал мужчина, хватая мои руки и заводя над головой, — нетерпеливая девчонка!
— Я хочу тебя. Не могу больше, — я снова нетерпеливо заерзала, стараясь освободиться, стараясь прижаться к нему сильнее, плотнее. Обхватила ногами его бедра, прогнулась в спине, приподнялась и вцепилась зубами в плечо. Солоноватая, от выступившей испарины, кожа поддалась так легко. И первые несколько капель густой сладкой крови, крови с запахом леса, вспыхнули на языке.
— Кали! — он тут же вошел в меня. Одним слитным движением. Мощным.
Грубым. И я вскрикнула, выпуская из захвата желанную плоть, все еще смакуя запах, перекатывая на языке вкус.
Да! Мне нужно больше. Нужно.
— Не… нежничай, — прохрипела, откидываясь на подушки. Я ощущала его член внутри и сходила с ума. Металась, билась. Волк освободил из захвата мои запястья, и я вцепилась когтями в спину, оставляя кровавые борозды, цепляясь за него, как за спасательный плот во время шторма.
Оборотень сел, усаживая меня сверху, и склонился к моей груди, обвел языком соски, сжал губами и зубами, вернулся к и без того истерзанным губам, снова к груди, продолжая яростно в меня вколачиваться.
Четыре моих вдоха и я чувствую его зубы на своей шее. Четыре моих вдоха и я снова разлетаюсь на осколки, кричу и хриплю, выгибаюсь дикой кошкой, рвется натянутая тетива удовольствия.
Четыре вдоха и его гортанный, грудной рев вторит моему почти испуганному крику. Дико. До помешательства. До искусанных в кровь губ.