Всё, что любовью названо людьми - Фальк Макс. Страница 14

Он машинально встряхнул руками, сбрасывая с них ноющую боль, и прошёл мимо Азирафеля. Ухватив одно тело за края плаща, потащил его к ближайшей могиле.

Азирафель спешился, оставив поводья на шее белого коня. Тот, опустив голову к земле, начал выискивать губами траву среди кочек изумрудного мха.

— Почему ты не можешь применить какое-нибудь чудо? — спросил ангел.

— Не хочу привлекать к себе лишнее внимание, — отозвался Кроули, столкнув в могилу первое тело. — Меня не поймут, если узнают, что я хороню людей.

— Да, пожалуй, они удивятся, — вполголоса сказал ангел, наблюдая за ним. — Так что здесь случилось?

— Сражение, — равнодушно отозвался Кроули. — Они колошматили друг друга полтора месяца, пока никого не осталось. Начали под Ардериддом — закончили здесь.

— Кем они были, эти люди? — спросил Азирафель.

Кроули остановился, сбросив в могилу второе тело. Оно упало с лёгким плеском в воду, скопившуюся на дне. Кроули локтем вытер грязный лоб.

— Просто люди, — угрюмо сказал он. — Не ты один умеешь с ними общаться, ясно? Я тоже могу им нравиться!

— Но, мой дорогой друг, это же не соревнование, — наставительно начал Азирафель — и оборвал себя.

Кроули стоял на краю могилы, смотрел, как вода пропитывает плащ, расползается тёмным языком, скрывая кровавые пятна.

— Я кое-что понял о них, — сказал он. — Почему они так быстро живут. Они все — разные.

Он задрал голову, посмотрел на низкое серое небо, подставив лицо под дождь. Небо висело над прогалиной, как мятая тряпка, сочилось водой. Кроули облизал губы.

— Один и тот же человек никогда не родится дважды, — сказал он. — Как листья. По весне вырастают новые, а осенью увядают. И никогда не повторяются. Поэтому они всё время меняются — люди. Нельзя предсказать, что будет с ними дальше. Чего они захотят. Что они придумают. Никогда не знаешь, чего от них ждать. Наверное, в этом и смысл? — спросил он, глянув на ангела.

— Пожалуй, — согласился тот.

Перетащив оставшиеся тела в могилы, Кроули снова взялся за лопату и начал засыпать их землёй. Волдыри лопались, черенок лопаты жёг руки, но Кроули не останавливался, только изредка шипел и морщился от боли в ладонях. Азирафель молча наблюдал за ним.

Это были пять человек, с которыми он делил войну, которую не выбирал. Весь мир сейчас, кажется, был войной — мелкие вожди бились с мелкими королями за голые холмы, камни и пустоши. Кроули не испытывал никакого благоговения перед смертью — но короткая человеческая жизнь, потраченная впустую, казалась ему преступлением.

Он скучал по просвещённому Риму, его широким улицам, мраморным колоннадам и солнцу. Здесь была грязь, болота и комары. У него мерзли руки, ноги, лицо, нос, уши — каждая часть тела, не прикрытая тремя-четырьмя слоями одежды. Приходилось кутаться в шкуры и сидеть скрючившись у огня, чтобы согреться. Люди делились с ним едой и кислым пивом, потому что считали его своим. Люди рассказывали истории о своей крошечной судьбе, и Кроули наблюдал за ними, глотая пиво и пытаясь постичь тайну человеческой жизни. Щепотка пряностей сделала бы его жизнь немного лучше, но пряности здесь не родились. Вместо корицы, гвоздики, имбиря, шафрана, муската здесь была полынь и крапива.

Как можно было жить так стремительно и не сожалеть каждую секунду, что тебе неведом огромный мир за границей твоей деревни? Как можно жить, даже не зная, что этот мир существует? Как можно драться за клочок земли, если ты никогда не увидишь, как по ней бегают твои дети? Дети были отдельным, странным видом людей. Поколения сменялись одно за другим, и большее, на что мог рассчитывать человек — что его имя не забудут, что его труды будут жить. Но что будет жить, если тебя убьют в битве, если ты даже не успел оставить потомства? Разве это не бессмысленно?

По ночам перед костром, сгрудившись, чтобы было теплее, люди пели длинные тягучие баллады о героях и подвигах, о дальних землях и сражениях. Кроули слушал. Людям был дан дар творения. Из всего, что они видели, слышали и знали, они складывали стихи или музыку. Кроули завидовал им — он так не мог. Ангелы и демоны были созданы не для того, чтобы творить — это умели лишь люди.

А ещё они умели мечтать о том, что им недоступно. Умели видеть красоту в том, как на рассвете над холмами зажигается небо. Из глубины своего невежества они тянулись вверх, и новое поколение стояло на плечах предыдущего, протягивало руки к солнцу. Через сколько сотен лет они сумеют до него дотянуться?

Эти пятеро были людьми, делили с ним костёр, баллады, еду — теперь их не стало. Остались только тела, покинутые душой. Кроули просто хотел позаботиться о них так же, как постарался бы позаботиться о плаще, оставленном ему в память — бережно сложить и при случае отдать тому, кому он ещё послужит. Эти тела никому бы уже не послужили, но можно было оставить их в земле, чтобы потом что-то выросло на их могилах, пустив корни сквозь рёбра и черепа.

— Люди обычно хоронят своих на кладбище, — задумчиво сказал Азирафель.

— Тут везде теперь кладбище, — отозвался Кроули.

— Но почему именно здесь?

Кроули кивком показал на высокие ели:

— Потому что однажды сюда упадёт шишка и рассыплет семена. Они прорастут и заберут себе то, что останется в могилах. И здесь будет часть леса, которую будут звать Синдур и Эрит, Мелган, Кадфан и Гврит.

— Я понимаю, — негромко отозвался Азирафель.

Когда на поляне осталось только пять аккуратных холмиков, Кроули оставил лопату и посмотрел на свои ладони. Вздувшиеся волдыри лопнули, обнажив розовую кожу, она горела от касания воздуха. Кроули разглядывал свои руки, будто ему было удивительно, как он сумел пораниться. Сгибая и разгибая пальцы, он слушал боль.

— Это, должно быть, ужасно, — с сочувствием сказал Азирафель. — Могу я помочь тебе? Я могу исцелять.

— Меня это не беспокоит, — равнодушно заметил Кроули.

— Но они будут заживать несколько дней! Ужасно неудобно. Позволь мне, на это больно смотреть.

Кроули, не изменившись в лице, протянул руки к Азирафелю ладонями вверх. Тот приблизился, осторожно поддержал их снизу.

— Хорошо, — сказал ангел. — Это очень просто. Я делал так много раз…

Он сосредоточился, закрыв глаза и подняв лицо к небу, шепнул что-то — и Кроули с воплем отдёрнул руки, отшатнулся, затряс пальцами, будто пытаясь сбить с них огонь. Ладони обожгло, словно он сунул их в кипящее масло. Они покраснели, потом угрожающе побагровели. Кроули отчаянно махал руками, у него едва не выступили слёзы из глаз.

Азирафель побледнел:

— Что с тобой?.. Что случилось?

— Ты!.. Чёртов грёбаный ангел!.. О чём я только думал! Ты не можешь меня исцелить! — крикнул Кроули и затряс руками ещё сильнее.

— Прости, прости… — растерянно повторял Азирафель. Он поднял брови, будто ему самому было больно. — Я не подумал, прости, это моя вина…

— Какая к чёрту разница, чья это вина! — крикнул Кроули.

Жгучая боль понемногу отступала, но ему трудно было даже дышать, не то что говорить. Кроули со стонами дул себе на руки, тряс ими, пытался куда-то их деть, но не понимал — куда. Он не мог их ни спрятать, ни сунуть в подмышки. Наконец он просто кулём сел на землю и опёрся локтями о колени, оставив кисти на весу. Азирафель смотрел на него в полном отчаянии.

— Я перебинтую, — решительно сказал ангел и сбросил с плеч плащ, а потом начал раздеваться.

Кроули даже ненадолго забыл про боль, раскрыв рот.

— Ты что делаешь?

— Я пущу подол на лоскуты, чтобы забинтовать тебе руки, — решительно сказал Азирафель. Он снял кольчугу, шерстяную тунику, и взялся за нижнюю рубаху. — Я видел, люди делают так для раненых.

— Я не раненый! — огрызнулся Кроули. — Даже не подходи ко мне.

— Больше никакой исцеляющей магии, — пообещал Азирафель. — Но ты же не можешь ходить вот так?..

Кроули огляделся. Неподалёку между огромных валунов бил маленький родник. Кроули отошёл к нему, сел рядом и опустил руки в ледяную воду. Стало лишь хуже, пальцы онемели от холода и перестали сгибаться. Он попытался зачерпнуть воды, но она пролилась сквозь пальцы. Вот дьявол!.. Он теперь не мог даже напиться. И эта простая и примитивная невозможность показалась ему удивительной и обидной. Он не привык чего-то не мочь. Он всегда думал о себе как о том, кто может всё, чего ему хочется. А сейчас он не мог выпить воды, потому что не мог зачерпнуть её — не мог даже опереться руками о землю, чтобы наклониться к роднику.