Дурная кровь (СИ) - Тараторина Даха. Страница 44

И Верд не решился ослушаться.

Колдуньи склонились над Санторием, точно нашёптывая добрую сказку, а потом дёрнули в разные стороны, струнами натягивая белёсые сверкающие ленты колдовства. Раненый выгнулся дугой, разомкнул пересохшие губы в попытке закричать, но лишь хрипло застонал, норовя подавиться собственным языком. Наёмник прижал его сильнее, повернул голову на бок, мысленно усмехнувшись: до щелчка бы, и все беды разом кончатся. Пришлось сунуть Санни палец в рот, чтобы тот не задохнулся, и служитель с готовностью цапнул Верда до крови, отомстив за все издевательства.

— Скотина ты, Санни! — сообщил ему Верд, подавив вскрик.

— С-с-сам такой, — едва потревожил воздух тот.

Никогда прежде наёмник так не радовался голосу друга! Едва не заплясав на месте, он наклонился, чтобы ни слова не пропустить:

— Давай, друг! Слышишь меня? Карабкайся! Ты же не хочешь бесславно сдохнуть в глуши от шварговой царапины?!

— А какая разница? — не поднимая век буркнул Санни. Чтобы расслышать, Верду пришлось едва ли не прижать ухо к его губам: — Не вышло из меня ни воина, ни служителя. Какая разница, где бесславно умирать?

— Нашёл беду! Из меня тоже воина не вышло! А служитель, небось, хуже, чем из тебя получился бы! Кто нас с дурной на путь истины наставит, если не ты?

— Найдёте…

— Не найдём! — с трудом выдавила Талла. — Специально искать не станем и увязнем в пучине греха! — мстительно добавила она.

— Никак без тебя, приятель! Ты нам нужен, друг!

— Друга из меня тем более не вышло, — снова попытался трагично уйти Санни.

— Ну так поживи ещё, чтобы исправиться! — Верд замахнулся, чтобы поставить мозги Сантория на место проверенным веками способом, но тут же виновато опустил руку: умирающего бить — не гоже. Добивать вот можно, а бить… Разве что под пытками, для дела… Тьфу, проклятые привычки! — Санни! Санни?

— Ты простил меня, Верд?

— Да! Да, конечно, простил! — охотник бы сейчас простил и шварга, грызущего ему стопу!

— Сп-пасибо…

Служитель перестал дышать.

— Санни? — недоверчиво коснулась его щеки Талла.

— Санни? Санни, мать твою! — Верд потряс умирающего, но его голова лишь безвольно мотнулась из стороны в сторону.

Дурная непонимающе уставилась на свои руки:

— Но как же? Я же… Мы же всё правильно сделали! Честное слово, Верд! Мы всё правильно!..

Наёмник позволил ей спрятать лицо на своей груди, хотя дорого бы дал за то, чтобы и самому в кого-то так же уткнуться.

Усатый хозяин дома пощупал макушку, но, не найдя на ней шапки, вынужденно снял фартук, скомкал и прижал к пузу.

Одна Дарая не повелась на провокацию. Оно и понятно: ей этот служитель ни брат ни сват, с чего бы терзаться виной? Но хоть уважение к мёртвым иметь надо! Не плевать на ладонь и, сжимая её в кулак, не лупить бездыханное тело чуть выше живота.

— Что? — удивлённо взметнула брови она. — Вернула мужика к жизни. Честь мне и хвала.

Санторий и правда сразу же активно задышал, умудряясь между хрипами вставлять нелицеприятные комментарии в адрес спасительницы.

— А неча придуриваться, — ухмыльнулась она, показав крупные белые зубы. — Ещё чуть и тебя бы торжественно закопали, а ты, скотина неблагодарная, и рад. Я не первый год в лекарях — меня не обдуришь.

Санни вперил в неё расфокусированный, но вполне осознанный взгляд:

— Когда я по-настоящему помру, мне будет всё равно, кто и как плачется. А сегодня бы оценил. Такой момент испортила…

Верд не удержался и всё-таки отжалел другу смачную целительную оплеуху. А Талла, шмыгнув носом, добавила.

— Так что неплохо живём, не бедно, — довольно погладив длиннющие усы, сообщил Хорь. — Места ведь тут хорошие, полей для скота много, только что коровья болячка эта цеплючая. Но с Дараей моим телушкам никакая хворь не страшна. Все такие красавицы, как на подбор! Только в столицу каждый год не меньше трёх десятков продаём!

Колдунья отмахнулась, пряча довольную усмешку, а Верд усомнился, что именно усач в доме главный. Неспроста ведь зажиточный мужик до сих пор не обзавёлся семьёй, а вместо детских криков дом наполняет лишь ленивая перебранка слуг. Хорошо эти двое живут, правильно. Именно так, как говорили наёмнику, иной раз волоком притаскивающему сопротивляющихся колдуний к заказчику.

— Я даю им лучшую жизнь, Верд. Правильную. Я дам им крышу над головой, защиту, семью, — так успокаивали его совесть, пока охотнику ещё было не всё равно.

И вот он впервые увидел, как устроилась колдунья после. Как невозмутимо командует хозяином, как сама на правах хозяйки отдаёт приказы. Такие, как Дарая, ободранные, грязные, обозлённые людской ненавистью и жадностью, благодаря охотникам попадали в новый мир. В мир, где им знают цену.

— Руки-то не распускай! — больше для вида шлёпнула Дара усача по ладони, но тот извернулся и прихватил пышное бедро второй, довольно причмокивая.

«Нет, это не она колдовала на кладбище», — понял вдруг Верд и с удивлением обнаружил, что расслабился от этой мысли. Дара живёт счастливо, спокойно. Знается с соседями, довольная, ухоженная, сытая. Как те коровы. Не за чем ей гнать из домов жителей окрестных деревень: полей для скота и так хватает, а самих телушек ещё надо кому-то сбывать.

— Что уставился? — подбоченилась колдунья. — Без тебя знаю, что хороша! — и, ещё раз показав крупные зубы, вывернула полкувшина простокваши в безразмерную плошку, плюхнула ложку поверх: — Иди живчика вашего разбуди да покорми. Ему силы нужны.

Верд послушался: с такой бабой всё одно спорить бесполезно.

Санторий, точно ребёнок, есть отказывался, отворачивался, ныл и плевался. Наёмник ощущал себя наседкой, севшей на яйцо среди зимы.

— Не станешь есть?

— Му-у-у-у, — неприязненно корчился друг.

— Ну становись раком, сзади затолкаю, — предложил Верд с пугающей решительностью.

Санторий тоже впечатлился и простоквашу проглотил, после чего вырубился с блаженным героическим вздохом.

Талла нашлась тут же. Все дни, что Санни шумно и капризно выздоравливал в выделенной ему комнатке, Дарая суетилась по хозяйству, а мужчины терпеливо изыскивали самые безобидные темы для бесед, дурная находила поводы посидеть поближе к больному то с вязанием, то с хозяйским молчаливым псом, то просто любуясь в окно на ровную белую перину, накрывшую деревню. Словно боялась, что, стоит на шаг отойти от друга, тот незамедлительно предпримет новую попытку приблизить встречу с Богами. Вот и сегодня сторожила у дверей.

— Ты чего здесь? — Верд опустился рядом с ней на резной сундук, пристроенный под окном в широком коридоре.

— Красиво здесь, — колдунья не подняла подбородка, опущенного на предплечье, не повернулась к нему. Лишь по-свойски положила свободную руку на смуглую ладонь охотника.

И правда красиво. Мягко, рыхло… Снег казался тёплым пухом, одеялом, под которым можно, укутавшись, спрятаться до весны. Тепло, спокойно. Особливо, если не в одиночку.

Девушка кивнула на дверь, из-за которой доносился богатырский храп:

— Лучше ему?

Наёмник пожал плечами: ясно, что с волшебной помощью служитель здоровеет не по дням, а по часам, но ноет и жалуется так, словно предпочёл бы помереть. Охотник даже предложил как-то, дескать, раз так страдаешь, друг обязан закончить твои мучения. Но Санторию вдруг резко полегчало настолько, что он безропотно согласился навернуть вторую порцию перловки на шкварках. Вердову порцию, между прочим!

— А тебе?

— Да что мне сделается…

Не дожидаясь ответа, Талла подняла его руку и разбинтовала прокушенный палец. Человеческий укус и без того тяжело заживает, а у Сантория из крови тогда ещё яд не вышел. Пощупала, надавила, проверяя, не гноится ли больше.

Мужчина смутился:

— Да что ты как матушка, в самом деле…

— А ты как дитё малое! — не дала вырваться она.

— Ащ-щ-щ-щ! Больно!

Они переглянулись и безудержно расхохотались. А потом девушка замолчала и снова в глубине синих глаз мелькнуло знание, доступное лишь древним старухам.