Дурная кровь (СИ) - Тараторина Даха. Страница 46

— Эй, развратники! — заколотили в окно со стороны двора. — Чтоб вас!

Дарая погрозила кулаком, пунцовая не то от работы на холоде, не то от увиденного зрелища. Верд сразу сконфузился, спустил девушку на пол, а Талла скорчила подружке недовольную рожицу:

— Завидно?

— А то! — грудно расхохоталась колдунья, довольная, что спугнула полюбовничков, как весенних птах.

Хоть Хорь с Дараей и посмеивались над молодой парочкой, Верд зла на них не держал. Сам себе удивлялся: тёртый калач, не первый год по земле ходит, а ведёт себя ровно мальчишка. Ясно, что шутки их не несли зла. Добродушные подколы больше распаляли влюблённых до следующей встречи, чем мешали, да и сами домашние ни словом, ни делом не давали понять, что гости не желанны. Однако ж наёмник сначала потехи ради прикидывал, как бы жили они с Таллой в собственном доме, куда бы приткнули вездесущего Санни, от которого, ясно, и там бы не избавились, а потом вдруг проснулся как-то утром и понял, что дурачиться больше не желает. И пустующая недостроенная кем-то изба через три забора показалась вполне крепкой и недурно поставленной. Мужчина дважды ходил посмотреть, внутренне оправдываясь тем, что бдительно проверяет, не затеял ли кто из соседей каверзу. Сначала походя шаловливо метнул в опорный столб снежком — попадёт ли? Попал, конечно. В следующий раз, шествуя мимо, пнул сапогом — стоит, крепкий. В конце концов примерился и стал рядом, расшатывая. Нет, хорошо вбит! Правда можно дом срубить.

— А что, Хорь, — после обеда Верд тщательно облизал ложку и ровно пристроил возле плошки. Поправил аккуратно, не спеша с вопросом. — Чего это у вас остов избы стоит, ровно скелет медвежий, посередь деревни?

Ничего, окромя мягкой перины да белёного потолка, не видевший пока Санни признал, что готов на стену лезть от скуки, и обедал вместе со всеми. Лишь иногда сетовал, что, когда его с ложечки кормили, вдобнее было.

— Ну так давай я покормлю! — Дарая с готовностью вынула тяжёлый литой черпак из киселя.

— Спасибо, хорошая женщина! Я не имею ни малейшего права злоупотреблять вашей добротой и гостеприимством, — служитель ретировался к окну, высматривая упомянутую избу.

Верд с Хорем переглянулись и ехидно хмыкнули: один в длиннющие усы, второй в намечающуюся бороду. Ничего, завтра поутру в баньку сходит, побреется. А то Талла уже жалуется, что целоваться колюче… Верд хмыкнул ещё раз, довольно, и положил широкую ладонь девке на колено, обозначая: моё! Та и не дёрнулась.

— Моё дело предложить, — шумно отхлёбнула из черпака Дара.

Наконец высмотрев искомое, служитель протянул:

— И правда изба. Никак недостроенной бросили? Или милостивые Боги прибрали к себе хозяина раньше срока?

— Или руки у него не с того места росли, — пригладил и тут же снова взъерошил тараканьи усы Хорь. — Строить начали ещё тогда, когда у меня ни седины в усах, ни свет-Дараюшки не было. Есть мыслишка, что одно с другим как-то связано…

— Льстец! — добродушно выругалась колдунья, поглаживая хозяина меж высоких залысин, как козла меж рогов.

— Тогда ещё тесть нынешнего хозяина. Хорошо строить начал, ладно. А когда помер и дело по наследству перешло, застопорилось. То наследнику топор не остёр, надо ажно в город за новым ехать, то доски гнилые, надо заказывать. Из энтих досок вся деревня строилась, сарай из них у моих телушек стоит — век сносу не будет! А этому умельцу не подходят. Раз, в общем, скатался за инструментом, второй… Да так и осел в городе. Мельник, кум его, обещался продать имущество поскорее, да деньги переслать. Только что-то не торопится.

Пальцы наёмника непроизвольно стиснули колено Таллы, но спросил он совсем равнодушно, якобы разговор поддерживая:

— И много просит?

Опытного торгаша не обманешь кислой миной и суровым взором. Если коровка приглянулась, у покупателя шварги в глазах снуют, как хочется поскорее забрать красавицу. И тут уж тяни-не тяни, торгуйся сколько влезет, купец знает: клиент с петлёй на шее и уже никуда не денется. Да только от той избы Хорю прибыли никакой не сулили, так что и цену ломить он не собирался. Тем паче ради мельникового кума, который, уезжая, попытался свести у него пятнистую любимицу. Не огрей Дарая коровокрада по хребтине… ну, положим, хуже они бы жить не стали, но вспоминали бы всё одно недовольно.

— Договоримся, — азартно дёрнул себя за правый ус Хорь.

Не ведая, к чему клонит сердечный друг, Талла втихаря подкармливала хозяйского пса объедками, как тот вдруг припал к полу и глухо подозрительно рыкнул.

Стук раздался спустя полминуты. Да не стук — грохот. Властный и тяжёлый, с каким ломятся только к тем, кто успел провиниться и попался на горячем.

— Отворяй, мужик, — притворно ласково потребовали с улицы.

Эх, развезло-разморило! Верд выругался: меч так и остался в большой общей комнате, где он лениво правил ножны, а в кухню на обед наёмник явился без него! Голова ему за такое идиотство плечо бы вывихнул, и правильно сделал!

Хорь приметил, как вхолостую метнулась ладонь Верда к бедру, укоризненно сморщился, но, передумав, махнул головой: к лучшему.

— Иду! Чего молотить? Ща дверь мне с петель снимите! — недовольно гаркнул он, прикрывшись локтем, якобы издали, и шёпотом добавил: — Девоньки, пойдите пока повышивайте или что там.

Дара на всякий случай подхватила кочергу и деловито кивнула:

— Повышиваем, что уж.

Дождавшись, пока колдуньи тихонечко скроются в доме, Хорь направился ко входу. Верд встал чуть позади, как обычно стоят охранники, хмуро скрестив руки на груди.

Средь бела дня да тогда, когда жизнь только-только начала налаживаться. Быть не может, чтобы случилось худое! Сам наёмник, вон, тоже ломился в дом с воплями, когда принёс раненого Сантория. Вот только он не обещал елейным голосочком, что люди они мирные и что законопослушным слугам короля ничегошеньки не грозит. Последнее Верда особенно обеспокоило: ведь ни законопослушным, ни, тем более, слугой он не был. По крайней мере, слугой короля…

А пришельцы торопили, подчёркнуто громко начиная шутить про подожжённую крышу, которая кого хошь из дому выгонит.

— Отворяй, Хорь! Считай, от короля приказ получил!

Усач напоследок поклонился тройному символу Богов, что висел над входом на удачу, — Ключу и Ножу, перекрещенным на фоне Котла. Однако чуда не случилось и отряд, вооружённый пиками, мечами, а также недовольными рожами солдат, никуда со двора не делся. Хорь расшаркался в приветствиях, натянув до самых ушей улыбку слабоумного:

— А я думаю, кто это тут ругается, а это важные господа! Чего изволите, уважаемые? Ежели вы взаправду от короля, так у меня и грамотка имеется, что мы ему лучших телушек ежегодно поставляем…

Десятник сходу смекнул, что просто так Хорь его приглашать не станет. Высокий, подтянутый, хоть и немолодой, явно не привык отсиживаться в хоромах. Такой лично поведёт дружину на бой или бойню, станет ночевать на сырой земле с сослуживцами и первым обнажит клинок вместо того, чтобы отдавать приказы. Верд сразу оценил и позу, кажущуюся расслабленной стороннему наблюдателю, и цепкий взгляд, уже обшаривший кухню, которую так глупо пытался заслонить разворотом плеч Хорь. И Верда десятник тоже приметил и оценил, наверняка записав, в случае чего, в главные соперники. Не зря записав, надо признать. Наёмник бы уважительно кивнул такому воину, возможно даже пропустил бы с ним кружку-другую, выслушивая военные байки и сентиментально припоминая, но не рассказывая, собственные.

Если бы не глаза. Бесёсые, как рыбьи, немного выпученные, почти бесцветные. И абсолютно равнодушные. Верд знал таких: у солдат, подобных десятнику, взгляд теплеет лишь тогда, когда удаётся по самую рукоять вонзить в чьё-нибудь тело меч. А уж чьё то тело — бездомной тощей бабы, попавшейся на безрассудной попытке чуть облегчить кошель вояки, али достойного врага, — ему всё одно.

Рассудив, что с вежливостью можно уже и завязать, долговязый ткнул Хорю под нос продолговатую бляшку на рукаве — знак отличия, позволяющий избранным (а если посмотреть иначе, то насильственно назначенным) солдатам короля выслеживать и казнить дурных колдуний.