Снежных полей саламандры (СИ) - Чернышева Наталья Сергеевна. Страница 20

— Да это же враньё! — не сдержалась Ане.

На неё обернулись, кто-то пожал плечами, кто-то покачал головой. Танеева фыркнула. И все снова уставились в экран.

— Враньё! — закричала Ане. — Я сама там была! Этот «невиновный» стрелял из мини-плазмогана! В людном месте! И никакой он не «невиновный». Он в погроме участвовал, именно он убил доктора Альтова, я сама видела, я узнала его!

Как вживую, вновь встали перед перед внутренним взором события той страшной ночи. «Бегите, Ане! Бегите!» И бита опускается на голову Сергея Евгеньевича. У бьющего — злые, полные извращённого удовлетворения глаза…

Крик наткнулся на стену ледяного молчания. Они не верили! Они верили проклятому вруну-журналисту, позору своей профессии, а ей, очевидцу, не верили. В разум не вмещалось.

— Вы что, мне не верите?!

— Да кому нужно верить в слова солдатской подстилки, — презрительно бросила Танеева.

— Что?!

Мерзкие слова резанули по живому. Это — Лена Танеева, с которой вместе когда-то решали задачки в школе, вместе пришли на практику к доктору Альтову, вместе проработали почти девять лет?!

— Что слышала, — отрезала Танеева. — Правда глаза колет, не так ли?

Нервы сдали. Эхом отозвался в памяти голос Игоря: «Душа моя, некоторые вещи нельзя спускать никому…» Ане двинулась вперёд, как во сне. Три долгих шага. Занесла руку и влепила бывшей подруге пощёчину, у той аж голова мотнулась, а щека мгновенно вспухла бордовым.

— Следи за языком, Лена, — посоветовала Ане, сама себе удивляясь: голос звучал спокойно, даже чересчур спокойно.

Хотя руки дрожали, а в глазах темнело от нахлынувших эмоций.

— Я этого так не оставлю! — бешено зашипела Танеева. — Ты пожалеешь!

Ане повернулась и пошла прочь, не слушая, что там ей еще говорят в спину.

В кабинете она еле удержалась от того, что бы не начать пинать всё подряд и швырять в стены всё подряд опять же. «У меня через час операция: успокоиться, немедленно успокоиться!» Успокоиться не получалось, перед глазами стояла багровая, тёмная кисея. И успокоительное не выпьешь! Притупится реакция, пальцы выполнят команду мозга с опозданием, и тончайший разрез, погрешив против точности, придётся не на то место, на которое надо. Человек погибнет или останется инвалидом. А виновата будет эта, с имплантами. Солдатская подстилка! Это о ней такое сказала бывшая подруга. Бывшая лучшая подруга. Сказала.

Ане вцепилась пальцами в щёки: да успокойся же ты, дура! С Танеевой потом разберёшься, а сейчас изволь заняться работой. Она включила терминал и вызвала на экран модель предстоящей операции, созданную ею самой ещё вчера и одобренную лично заведующим.

Через полчаса она вышла из кабинета спокойной и собранной, но шла по коридору в операционный блок, не оглядываясь по сторонам, запретив себе до вечера обращать внимание на не относящиеся к делу проблемы и детали.

В конце рабочего дня столкнулась в одном стерилизационном боксе с Танеевой. Снова. И на очередное оскорбление вновь занесла руку, между прочим, понравилось. Тебя мешают с грязью, а ты — по морде, по морде, по морде. Прав Игорь, кулаки — это вполне себе аргумент. Но второй пощёчины не вышло.

— Доктор Танеева, — холодно бросил заведующий, — зайдите ко мне в кабинет на пару слов.

Он снова работал сегодня с нею в паре. Кто бы сомневался. Танеева торжествующе улыбнулась и ушла. Ане прислонилась к холодной стене из глянцевого камня. «Уйду отсюда», — подумала она в отчаянии. — «Уйду!»

Тренькнул терминал, напоминая о принятых, но еще не прочитанных сообщениях.

— Что? — воскликнула Ане, не сдержавшись.

Гнев плеснул обжигающим жаром: Танеева направила иск в Арбитраж, автоматическую систему урегулирования гражданских споров, с требованием товарищеского суда над Анной Жановной Ламель, с формулировкой: несоответствие занимаемой должности, хамство, побои, аморальное поведение. Аморальное поведение добило.

— Аморальное! — зашипела Ане, клокоча от бешенства. — Аморальное!

Она сорвала с себя шапочку, запустила ею в дальнюю урну. Попала, как ни странно. Выдралась из операционного костюма, бросила его на пол, пнула. Вытянула на экран бланк заявления об увольнении, подписала его, оставив скан сетчатки глаза, и отправила по адресу, на имя доктора Баранникова.

— Провалитесь вы все с вашим судом! Аморальное поведение! Пусть вам праведники теперь оперируют!

Она не помнила, как добралась до кабинета, уже не своего.

Товарищеский суд был одним из способов решения проблем на уровне малого коллектива. Недовольный вынесенным решением мог подать апелляцию в вышестоящую инстанцию, но это происходило не так уж часто. Обычно решалось всё удалённо, через тот же Арбитраж.

В терминале тинькнуло — служебное сообщение. Подтверждение увольнения. Кто бы сомневался!

Вот и всё.

Всё.

Ане включила настольный терминал, сняла все ограничения, отменила свой собственный ключ. Дёрнула со спинки кресла кардиган. И столкнулась нос к носу с Танеевой на пороге кабинета.

— Уходишь? — спросила та.

Ярость снова плеснула в душу тяжкой волной. Ждать, когда Танеева с издевательской улыбочкой позовёт на судилище, — а там, наверное, все уже собрались, в малом зале, еще бы, скандальчик получился знатный, — сейчас прямо, так и дождусь.

— Да, — тихим, но страшным по оттенку голосом ответила Ане. — Ухожу. Я в ветеринары пойду! Я к отцу на конюшни вернусь, за лошадьми выносить буду! Но ни одной минуты больше не задержусь здесь, среди тупых, ограниченных, больных на голову предателей! Ты! Подруга, мать твою! Ты сейчас как раз вернулась бы после обучения! И мы бы работали вместе, как раньше. Но ты… ты… ты… ПОШЛА ВОН, — заорала Ане, не в силах больше сдерживаться.

Она отодвинула Танееву с дороги, и, эх жаль, дверь кассетная, сама из стены выдвигается! Ахнуть бы ею напоследок, что бы с потолка посыпалось!

Дальше помнила плохо. Заказала машину — перевезти вещи, ведь теперь служебную квартиру положено было освободить в двадцать четыре часа.

— Папа, — сказала встревожено глядящему на неё с экрана отцу, — я…я вернусь в Цветочное, не возражаешь? Поживу какое-то время дома…

— Конечно, о чём спрашиваешь, — удивился папа, и тут же встревожился: — Что случилось? На тебе лица нет.

— Приеду, объясню…

— Никуда не двигайся, — решительно возразил он. — Сейчас пришлю за тобой. Не хватало мне, чтобы ты в таком состоянии не вписалась в поворот. Или ещё что-нибудь не учудила. Дождись.

Ждать пришлось недолго. И уже через два часа Ане входила в семейный особняк в поселении Цветочное.

Всю ночь шёл дождь, к утру подморозило, лужи покрылись белой, полной воздуха, ледяной коркой, и каждая травинка надела доспехи из пушистого инея. Ане зябко куталась в плед, пила горячий чай и со стыдом вспоминала вчерашнее. Расклеилась, как последняя размазня. Прорыдала весь вечер на плече у папы, как когда-то в детстве, когда прибегала с разбитой коленкой или трагичным вопросом: почему мальчишки меня дразнят?! Вот только была сейчас не разбитая коленка, а разбитая жизнь. И мало чем напоминала недавняя травля безобидные дразнилки мальчишек…

Как? Как люди, проработавшие с тобой целых девять лет… К горлу снова подкатило, из глаз потекло. Ане сердито утёрлась, размазывая по щекам бессильные слёзы.

— Я решу вопрос, — сказал папа, утешая.

Ане поняла его так, что он хочет надавить на руководство больницы, чтобы несносный Баранников утёрся и принял дочь обратно. Вот уж нет. Нет, нет и нет!

— Я туда не вернусь, папа, — решительно сказала она. — Никогда, ни за что! Повешусь, но не вернусь!

— Ну-ка, ты мне про петлю молчи, — рассердился папа. — А то вызову тебе… доктора. Со смирительной рубашкой.

Это было вчера, а сейчас стояло позднее утро, морозное, ясное и ветреное. Папа ушёл по делам. Дел у него было немало. Φавориты сезона, Золотце и Горный ветер, прекрасные жеребцы-двухлетки, погибли в Ярсеневске. Лошадей было очень жаль. Людей было жаль, и лошадей тоже. За что? За амбиции какого-то «Реликта», обронившего разум ещё в чреве матери?! А ещё было очень жаль себя. Девять лет работы, переобучение, вживление имплантов — ради чего? Ради того, что бы выкинули вон, взяв за шкирку и добавив ускорения сапогом под мягкую точку?