Водный мир (СИ) - Райот Людмила. Страница 22

Видит, как я кривлю рот, и подходит плотную, закидывает руку мне на плечо. Рука тяжелая, но эта тяжесть даже приятна; я давлюсь готовым сорваться с губ возмущением и, сама не зная почему, позволяю отклонить себя от заданного маршрута.

— Изменила мне, да? — бормочет он, — на глазах у всего острова, значит?

Прыскаю от смеха, безуспешно пытаясь сохранить серьезную мину. Если рассматривать разговор с гереро в таком ключе, то скорее приняла участие в массовой оргии.

— Стронцо хотя бы спросил разрешения перед тем, как прочесть меня.

— Ах, вот в чем дело? — Никель убирает руку и быстрей, чем я успеваю возмутиться, опускается передо мной на одно колено. — Уважаемая Варисса Андо, не разрешите ли вы пригласить вас на танец?

Оглядываюсь по сторонам, боясь, что его выходка привлечет к нам ненужное внимание, но понимаю: атланты так увлеклись вечером, что до нас им нет никакого дела. Мы стоим аккурат в центре площади. Трон вместе с гереро исчез, вместо него у жаровни расположились музыканты, а вокруг занимают места парочки, которым не терпится пуститься в пляс.

Первый порыв — послать его куда подальше. Платье открывает столько обнаженной кожи, что физического контакта будет не избежать: Ник, хоть и удлинил рукава майки аж до запястий, оставил перчатки дома, чем свел на нет весь смысл транформации.

На смену привычному ёрничанью быстро приходит желание поддаться соблазну. Танцор из мужа потрясающий. Хотя бы потому, что находиться вплотную к нему и думать в это время о танце — просто нереально. «Давай, сделай этот вечер поистине незабываемым», нашептывает сумасбродство. И в чем-то я с ним солидарна: позволить прочесть себя дважды за один и тот же час (более того, двум разным чтецам), такое быстро не забудешь. Попахивает нравственным падением и вынужденной сменой убеждений.

Хотя кое-какие мои представления этот вечер и так сменил на корню — о том, какую роль чтецы могут играть в жизни простых людей, например. Я не могла себе даже представить, чтобы к такому человеку была возможна столь искренняя, всенародная любовь. Перед глазами снова встает картинка: островитяне подходят к гереро, чтобы одним прикосновением рассказать все проблемы и горести. А уходят от него просветленными и одухотворенными.

В Набиле чтецы избегают лишних прикосновений — прячут руки, надевают закрытую одежду и носят перчатки. Даже в самом странном сне мне не могло привидеться, чтоб один из них осознанно шел на массовое чтение. Раз за разом, человек за человеком вбирал в себя чужой негатив и отдавал обратно надежду. Дарил мечту. Наполнялся душами и эмоциями, как бездонная чаша.

Может, мы с Ником могли бы также?.. В конце концов, мне всегда было хорошо от его прикосновений. Лучше, чем от чьих-либо других.

— Ооо, это даже лучше, чем просто «да»! — Никель безошибочно улавливает смену моего настроения, встает с земли и, не дав опомниться, крепко обнимает за талию и кружит в танце под первые звуки протяжной, берущей за живое, музыки.

И с ним так всегда. Только намекни, что не против — возьмет все и даже больше.

В этот раз я балансирую на грани действительности и мира иллюзий. Присутствую и там, и там — одной ногой стою на твердом покрытии пола, другая застряла в облаках. Звезды спустились с неба и кружат в танце рядом с нами, подпевают музыкантам стройными голосами. Испаряются биллионами заряженных частиц, пронзают меня насквозь, а я не чувствую ничего, кроме легкости и блаженства.

Музыка всхлипывает последней протяжной нотой и обрывается, сменившись бодрой дробью жестких палочек по натянутой коже. Или это лихорадочный ритм, выбиваемый нашими сердцами, а барабаны тут вовсе не при чем? Темп учащается, вынуждая нас двигаться быстрей, тесней прижиматься, впечатываться друг в друга, становясь единым целым. Вокруг витает тот самый сладкий аромат, который я узнала только сейчас… Такой знакомый, волнующий, сжимающий внутренности требовательным спазмом, а голову — внезапным страхом.

Вокруг витает любовь. И я наивно верю, что она еще не успела отравить мою кровь и одурманить разум.

— Прости, что не нашел тебя сразу, как ты сбежала, — его дыхание обжигают шею горячим дуновением, в то время как слова, доходя до разума, производят действие прямо противоположное — окатывают ледяным душем. Когда-то я ждала этих слов, как ненормальная, спала и видела Ника, раскаявшегося и просящего прощения. Но сейчас мне вовсе не хочется возвращаться мыслями в то непростое время; момент здесь и сейчас прекрасен настолько, что любые упоминания о пережитой некогда боли вызывают недоумение и чувство отторжения.

На секунду каменею телом и тут же расслабляюсь. Понимаю — боли больше нет. А, может, никогда и не было. Это не мои воспоминания: та Варисса осталась в глубоком прошлом. Нынешняя — родилась в черном кратере дыры и исполинских волнах Великого моря, швыряющего ржавый баркас, словно хрупкую щепку, и приняла крещение в сухих ладонях древнего гереро.

Прижимаюсь к Никелю еще крепче, левой рукой сжимаю его ладонь, правой скольжу вверх по плечу, дотягиваюсь до шеи и запускаю пальцы в непослушные, мягкие завитки волос. И, подобно той самой щепке, сдаюсь на волю искрам, колющим руки огненными иголками, отпускаю все заслоны, впуская внутрь поток из оглушающего, сметающего все препятствия, ликования.

Любовь уже не просто вокруг. Она течет по моим венам, влияя и подстраивая под себя тело и мир вокруг.

Вместо звуков — рваный пульс заходящегося в агонии сердца. Вместо дыхания — огонь, разливающийся в легких. Вместо наблюдающих за танцующими зрителей — размытые пятна, вместо лиц — застывшие эмоциями маски: радость, радость, волнение, снова радость. И вдруг — отвращение: одна из масок смутно напоминает Тимериуса, смотрящего прямо на нас. Всего мгновение на осмысление — и сильная рука Никеля поворачивает меня на сто восемьдесят градусов.

Резкость движения выводит из транса. Наполняющие площадь фигурки тоже распадаются, срываются с места, по одному, по двое или целыми группами устремляются в боковые улицы, ведущие по направлению к набережной. Это не похоже на конец вечеринки, скорее, на ее вступление в новую фазу. Атлантийцы веселы и предчувствуют очередное развлечение.

— Куда все идут? — спрашиваю я одного из атлантов, на что он лишь улыбается и задорно блестит глазами.

— Как куда? К Морю, конечно!

Хочу бежать вслед за ними, но Ник останавливает меня.

— Ты не знаешь, что там начнется… сущее непотребство!

Не знаю, но догадываюсь, и оттого желание присутствовать при непотребстве лично лишь усиливается.

— Потому мы и должны быть там, понимаешь? — смеюсь и тяну его за руку, почти не удивляясь тому, что он, пусть и с неохотой, подчиняется.

Толпа увлекает нас с Никелем вслед за собой, течет по узким проулкам и заполняет огромную набережную, ту самую, где вчера (неужели это было всего лишь вчера?!) купался Тим.

Молодежь подбегает к мокрым от прибоя ступеням и начинает раздеваться — впопыхах, смеясь, боясь опоздать на одним им известное таинство. Девушки стягивают платья, мужчины спускают брюки. На набережной тоже разведены большие костры, вкупе со звездами освещающими пустое пространство не хуже дневного светила, поэтому вижу я достаточно.

Кажется, Нику нужно извиниться перед Тимериусом за свою недавнюю вспышку, ведь купаться голышом — одна из традиций жителей водного мира, такая же обычная, как заплетание кос и набивание татуировок. Муж стоит, сложив руки на груди, всем своим существом выражая порицание диким и первобытным реалиям Атлантиса, а мне от происходящего становится еще веселее: хочется хохотать, носиться взад-вперед по ступеням, поднимая в воздух брызги, промокнуть аж до нитки, восхваляя Великое Море.

Я понимаю атлантов так, будто стала одной из них. В происходящем нет ничего ненормального, наоборот — было бы ненормально, завершись подобный вечер как-то иначе. Островитяне не вкладывают в голое тело большего смысла, чем оно собой представляет, не возводят в культ и не принижают в похабщину, чем напоминают мне детей. В их оголении нет ни капли пошлости, лишь стремление быть наедине с природой такими, какими она их и создала. В этом их понимание ПРАЗДНИКА.