Красная книга (СИ) - Нинсон Ингвар. Страница 34

Ещё бы. Прямо своими руками разменять золотые дни своего чада, на деревяшки.

Каждая дробинка из этой тысячи называется диэм.

Каждый диэм символизирует прожитый месяц.

Каждое новолуние нужно переложить диэм из банки возможных вариантов, в специальную банку уже случившихся. Она называется «блог». Тем самым осознать прожитый месяц. Подытожить его.

Каждый такой диэм нужно занести в специальную книжку — карпэм.

В карпэме ничего кроме этого не записывалось. То был не блокнот и даже не дневник, хотя иногда его так и называли. На первой странице указывалась дата рождения, имя, булла. На второй — какие именно диэмы были положены. При рождении ребёнка лучше всего положить все одинаковые, кроме одного.

Самый первый, отмечающий первые дни в этом мире, старались сделать настолько дорогим, насколько могли. Даже ребёнок из небогатой семьи получал на своё первое в жизни новолуние серебряный шарик.

Диэмы, положенные в блог, уже нельзя было менять. Так же, как нельзя было поменять уже прожитые дни. И даже если ты смог улучшить жизнь, мог заменить только будущее — ещё не прожитые диэмы.

День, когда родители переставали писать в карпэм за тебя, день, когда ты сам получал право складывать в копилку прожитых месяцев диэмы из банки не наступивших недель, и считался днём совершеннолетия. Традиционно это был двухсотый диэм. Но многие начинали сами выкладывать бусинки жизни в блог и намного раньше.

Раз в месяц нужно было уделить несколько минут и перебрать в уме события прошедших двадцати восьми дней. Выбрать из них какое-то одно. Подумать о нём как следует. Поблагодарить за него, держа в руке знак уходящего момента. И переложить из одной банки в другую. С течением времени банка оставшихся моментов пустела, а банка уже прожитых наполнялась.

Смыслом этого ритуала была наглядность. Даже самый суетный человек, хотя бы на эти десять минут в месяц, задумывался о количестве месяцев в его распоряжении и о том, как он провёл последний. А значит, задумывался и о своей жизни. Ибо, что есть жизнь, как не совокупность прожитых диэмов, как не блог. Так учат Лоа.

Ингвар оказался в странной ситуации. Он не помнил ни одного месяца теперешней жизни и при этом не имел на руках карпэма, чтобы узнать о себе что-то более личное, чем ярлыки, которые уже получил от Эшера.

Делец, колдун, авантюрист. Очевидно, великан и обжора.

Нинсон помнил какую-то чужую жизнь, но не слишком удачную и не богатую на события. Там он тоже был делец, в каком-то смысле, и колдун, в каком-то смысле. Как торговец он разорился. Как колдун существовал только в мире сказок. А ежедневной авантюрой было для него пробовать баронские яства, не отравлены ли.

Великан был, как Таро Тайрэн. Но в миниатюре. Не слишком удачный черновик.

Ясно только то, что в блоге у него лежало четыре сотни разнокалиберных диэмов. В банке для непрожитых дней, учитывая любовь к табаку, дневным возлияниям и ночным закускам, должно было оставаться ещё примерно столько же.

Даже уже меньше. Надо ведь отметить проведённые в плену месяцы.

Не хотелось переплавить дни беспамятства в рирдановые дробинки.

Хотелось отметить их хлебными мякишами, или чёрными влажными камешками.

Или маленькими люмфайрами Тульпы, которые единственные светили ему во мраке подземелья. Мысли Ингвара мгновенно унеслись к прошлой жизни.

К отчаянью, колдовству, Тульпе.

К чёткой границе между жизнями — ледяной воде портала.

К невозможности поговорить с той, что спасла его жизнь и разум.

Тульпа, моя Тульпа. Как бы нам снова увидеться?

Эта твоя косая улыбка и удивлённые брови, эти твои пронзительные глаза.

По чьему образу и подобию я сотворил тебя?

Кого мне искать? Ты была моей спутницей?

Моей? Моей ли?

Великана Ингвара?

Или субтильного Таро?

Неудачника сказочника?

Или легендарного колдуна?

Запавшей мне в сердце служанкой в трактире, где я остановился?

Моим произведением?

Моей учительницей?

Моей ученицей?

Моей подругой?

Моей женой?

Если он говорил правду Тульпе, если она была снарядом, сто лет назад отправленным в будущее, то она уже умерла от старости.

Её модель, точнее. Сама Тульпа умерла лишь несколько дней тому назад.

Растворилась, отдав ему весь оргон, чтобы он мог допрыгнуть до свободы.

Надо поговорить с Эшером и на эту тему.

Последние дни он только и делал, что отлёживался и ел. Немилосердно болело плечо. Беспокоили шарики жировиков на затылке под волосами. Но было приятно снова быть чистым, свежим, и видеть небо.

После голодовки не стоило набрасываться на еду, следовало есть постепенно.

Сначала чашку бульона. Вечером немного каши.

И так постепенно доходить до обильных и острых жарено-перчёных блюд.

Ингвар всё это знал. Или узнал бы от обстоятельного Эшера.

Но всё равно Нинсон ел как не в себя. Маялся животом. Но снова обжирался.

Так же было и с мышцами. После продолжительных тренировок, после бесконечного моря боли в темнице, после вытянувшего последние силы спуска с горы, надо было не ложиться пластом, а ходить, разминаться, как-то приводить в порядок закаменевшие мышцы, одеревеневшие суставы и заржавевшие сухожилия.

Ингвар всё это знал. Или узнал бы от обстоятельного Эшера.

Но всё равно Нинсон лежал бревном и упивался собственным бессилием.

Пока люди в лагере играли в рутгер, пока Эшер что-то планировал и описывал, пока Рутерсвард тренировал Жуков, Нинсон лежал и слушал, как тренькают струны лиары.

Кто-то в лагере талантливо пел. Ингвар не был большим ценителем музыки. А вот песен знал множество и совершенно точно мог сказать, что этих баллад он никогда не слышал. Уже одно это подтверждало, что его забросило далеко от дома.

От условного «дома» — от замка барона Шелли.

24 Убежище24 Убежище — Книги Наугад24

Убежище — Книги Наугад

Ингвар рассматривал библиотечный экслибрис.

Простенькую угловатую ящерицу, которая отмечала все книги легендарного колдуна. Большей частью там были произведения вездесущего Лорема Ипсума. Но попадались и совсем странные книги. Их Тульпа пролистывала, время от времени пожимая плечами. Иногда что-то комментировала:

— Тут только три буквы.

— Янь, наверное, или инь. — предположил Нинсон. — Инь-Янь, Инь-Янь. Пошелести там страничками. Может через девять месяцев у них родятся ещё какие-нибудь слова.

— Я бы и не удивилась, что у тебя в библиотеке такая книжка. Я бы даже картинкам не удивилась. Но тут что-то другое. Сам посмотри.

Тульпа показала разворот. Строчки состояли сплошь из букв «VCM».

— Это что, шифр какой-то?

Женщина пожала плечами:

— Не знаю. Может, кто-то пресс для печати тестировал?

— А почему тогда «Л» вверх ногами?

Тульпа опять пожала плечами.

Великан внимательно наблюдал и теперь мог с абсолютной уверенностью сказать, что никто и никогда прежде не пожимал плечами так естественно, так грациозно, так красиво, так беспомощно одновременно. В этом он был уверен. Ингвар взял следующую книгу с тем же экслибрисом:

— Опять белиберда из буков, — досадливо сказал Нинсон и передал книгу Тульпе.

— Букв. Буки — это деревья. Ну, уж не как сказочник, но хотя бы уж как лучник, ты мог бы знать такие вещи.

Женщина внимательно перелистывала нагромождения знаков, пока не добралась до осмысленного предложения на последней странице. Она прочла вслух:

— О время, твои пирамиды!

— И всё?

— Ну... Вроде как всё. Я больше не нашла. Но я ж бегло пролистала. А у тебя?

—Только фраза: «Великий квадрат не имеет углов».

— Иньдец. Полная янь, да?

Великан соврал:

— Да.

Но на самом деле он так не считал. Наоборот, прекрасно понимал, что сильный звук нельзя услышать, а великий образ не имеет формы. Нинсон нахмурился, но не стал ничего отвечать. Ингвар подумал, что Тульпа всё же не совсем его слепок, а какая-то чуть более упрощённая версия.