Красная книга (СИ) - Нинсон Ингвар. Страница 36

«До сих пор я полагал, что сумею объяснить себе эти явления обычным способом, но теперь уж сам не знал, чему верить», — ещё раз прочёл Ингвар, но уже про себя, и подумал, как верно сказано, как верно отражает ход его собственных мыслей.

— Наверняка, я сам это написал. Все это из моей головы, да?

— Да, — в тысячный раз подтвердила Тульпа. — Это просто твой способ вспомнить.

Нинсон пролистал сотню страниц и стал читать из другого произведения:

— Он приподнял над плахой лицо и выговорил сухим, будто обуглившимся, языком: Вы... получите... свое чудо.

— Про что книжка? Про казни?

— Да всё про то же: про привратников...

Всё это были сказки. О невидимых друзьях, о колдунах, о дверях внутри собственного сознания. Но притом сказки, которых Ингвар никогда не читал. Уж насчет чего-чего, а насчет читаных сказок он ошибался крайне редко.

Как в его голову могли попасть книги, с незнакомым содержанием?

Похоже, то были сказки, которые знал колдун, но не знал Великан.

Ингвар стал наскоро пролистывать все книги. Как не делал уже давно, добрые двадцать лет. А ведь когда-то он искал в книгах весточку, пароль, знак, код. Нинсон брал книги по одной, просматривал, ставил на место. Не хотел изменять порядок. Нигде не было ни названий, ни указаний авторов, ни даже данных переписчиков, переплётчиков, типографий. Только один и тот же экслибрис. Угловатая ящерица.

— Что ты ищешь? — спросила Тульпа.

— Весточку. Будь это я, я бы сам себе постарался передать письмо.

И такая весточка нашлась. В книге была закладка со словами:

Только колдуны видят написанное здесь

— Смотри. Ты тут что-нибудь видишь? Тридцать три буквы, как в алфавите.

Тульпа внимательно осмотрела закладку, которую Нинсон предъявлял ей.

— Нет. Просто кусочек пергамента.

Но он-то хорошо различал там буквы:

«Только колдуны видят написанное здесь».

— Лучше вот на это взгляни, — женщина с улыбкой подала ему книгу:

«Старец из Банановой обители наслаждался уединением».

Обычно в книжках с такими провокационными названиями были и соответствующие картинки. Но на пергаменте чернели непонятные знаки. Будто бы кто-то незнакомый с азбукой насмотрелся издалека на книги и попробовал изобразить свои разномастные символы, смешав округлость букв, резанные черты рун и многосложность каракулей. Все они шли трёхстрочными отрывками и не могли значить ничего осмысленного, однако вызывали устойчивое ощущение одиночества и тревоги.

Нинсон закрыл книжку. И будто зыбь большой реки пробежала по обложке.

В некоторых книгах рядом с угловатой ящерицей стояла приписка из двух слов:

«Рукопись Сехххини», «Рукопись Кохххле», «Рукопись Рохххци». Эти книги были не отпечатаны, а именно что написаны. Шрифтов, которыми они были набраны, не было ни у одного печатного станка на всём белом свете. На одном стояла надпись:

«Разгадка монумента Джейме Солнцерождённого».

То были странные кодексы, полные картинок, схем и зарисовок. Альманахи иных миров, написанные на чужих языках. Не поняв ни единого слова, Нинсон со вздохом вернул книги обратно.

Последние три книги: тридцатая, тридцать первая и тридцать вторая, — оказались пусты. Удобное кресло, свет живого огня, чистые листы бумаги. Всё здесь было приглашением к сочинительству.

Вот где можно было бы сесть и никуда не торопиться.

Тем более что один из ящиков стола, набитый витыми стеклянными стилусами, карандашами, грифелями, очиненными перьями и чернильницами с завинчивающимися крышками, был приготовлен как раз для такого времяпрепровождения.

Ящик ломился от ненаписанных писем, конвертов, духов для бумаги. В отдельной коробочке лежало огниво. Набор толстых и коротких свечек. Палочки разноцветного сургуча. И здесь же золотой перстень-печатка.

Вот за него Ингвар ухватился с интересом. На нём мог быть герб того самого легендарного колдуна, о котором он столько слышал, и которым, по всей видимости, мог оказаться. Но там была та же самая ящерица, что служила экслибрисом.

25 Лалангамена25 Лалангамена — Всегда Готова25

Лалангамена — Всегда Готова

Ингвар доел очередную порцию белой фасоли с беконом, сыто рыгнул и отодвинул глубокую миску. По-видимому, изначально она была салатной плошкой.

Нинсон никогда не понимал манеры есть с плоских тарелок. Хорошо. Если ты лорд — понятно. Посуда твоя сверкает, как зеркало. Маленький кусочек изысканной пищи, какая-нибудь виноградная улиточка, смотрится прекрасно. На одной стороне блюдо оттеняет скромная веточка зелени. На другой — плевочек соуса. Крохотность порции не смущает аскетов. И не пугает обжор. Ведь блюда переменят ещё дюжину раз.

Но когда плоской делают деревянную или глиняную посуду?

Мясной ломоть резать удобно. Впрочем, не удобнее, чем на разделочной доске или сразу на сковородке. Но у простого люда Лалангамены никогда не было особых проблем с нарезкой жареного мяса. Как и самого мяса, из которого можно было бы вырезать приличный плоский ломоть. Крольчатина или курица, в самом лучшем случае.

Ингвар не отупел в застенках благодаря тому, что напряженно думал.

Или переваривал только что пройденные с Лоа уроки.

Или досконально изучал витраж воспоминаний.

Или фантазировал о Тульпе.

Но чаще всего, если мысли было не осаживать, они сами собой возвращались к еде. Нинсон скрупулёзно разобрал каждое из когда-либо съеденных им блюд, чтобы приправлять полузабытыми вкусами холодную овсяную кашу, выдававшуюся пленнику. И теперь Нинсон не мог наслаждаться едой, параллельно не восстанавливая в уме рецепта и не примериваясь мысленно к приготовлению блюда.

Поэтому, прежде чем приняться за еду, он утомительно подробно представил себе, как нарезал бы бекон. Толстыми, мужскими кусками, а не тоненькой строганиной, которой потчевал его Жучиный повар. Он жарил бы бекон долго, дольше, чем принято. И на слабом огне. Подкопчёное мясо не любит сильный жар. А когда натечёт достаточно жира, он кинул бы лук. А ещё лучше — чеснок. И томил бы его, пока зубчики не стали мягкими. А потом, когда свиной жир вобрал бы в себя весь чесночный вкус, уже засыпал на сковороду загодя сваренной фасоли. Та моментально бы увлажнилась, стала тяжёлой, масляной, душистой. А будь у него свежий хлеб, он и его бы покрошил в котёл, для нажористости.

У Жучиного повара не было даже самых необходимых трав. Ингвар не видел при нём даже ножа — главного инструмента мастера-повара. Но в целом, приходилось признать, что тот неплохо справился.

Свежезакопчёный нежирный бекон и отборную фасоль, достаточно было лишь сдобрить щепоткой соли, чтобы уже получилось «неплохо».

Ингвар посмотрел на вторую салатную плошку. В ней лежал десерт. Персики в меду, под тимьяновым маслом. Звучало хорошо. Выглядело, как недожаренная начинка для пирога. На вкус он их ещё не попробовал. Ленился.

И теперь с особым смаком прислушивался к этому ощущению: вольготной лени к персикам в меду.

— Оказывается, я всю жизнь страдал от острого недостатка роскоши, — пробурчал Великан и перевёл сытый взгляд на Уголька.

Ворон вспорхнул, ударив крыльями. Рассыпал перья и чернильные капли, истаявшие в воздухе. С шумом уселся на край узкого двухметрового ящика, установленного на козлах в центре шатра.

Ингвар перевёл взгляд на сцену охоты, вырезанную на откинутой костяной крышке. А потом на реликвию, лежащую в алом бархате.

Рубиновый Шип Хорна.

Охотничья рогатина с физиономией Первого Лоа, которая, благодаря умелому резчику, тут и там проступала по всей поверхности ратовища, одновременно делая её и прекрасной, и ухватистой. Цвет Первого Лоа — красный. Потому древко выполнили из падука. А навершие из рубина. Плоский камень размером с ладонь был искусно закреплён в широкой костяной поперечине.