Красная книга (СИ) - Нинсон Ингвар. Страница 58
Ей целиком.
Её частностями.
Фрагментами Тульпы: её словами, её шеей, её волосами, тем, как она убирает локон за ушко, и тем, как смеётся над его шутками.
А потом Тульпа замирала, отстранялась, иногда склонив голову набок, будто прислушиваясь к чему-то, к какому-то внутреннему голосу. Грустнела. Тускло сообщала, что пора принимать Пепел Шахор.
Он засыпал.
Она сидела рядом.
Иногда держа его за руку, иногда что-то рассказывая, иногда плотно прикрыв дверь, оставляла его.
Но как бы крепко ни сжимал её пальцы, как бы сильно ни противился сну, он неизменно соскальзывал в небытие, срывался, как скалолаз, который едва успевает понять, что опоры под ногами больше нет.
Нинсон оставался один. Приходил в себя в яви, больше похожей на дурной сон. Укутывался в дряхлую попону, бережно перебирал каждое слово, каждый жест и каждый миг, каждую оброненную фразу, но не вслушивался в смысл — смысл был в Тульпе.
И чужие слова, пусть и точно такие же, но вложенные в чужие уста, были бы лишь шумом. Тогда как произнесённые голосом Тульпы, они становились музыкой.
И он точно знал, что и она так же видела его. Так же он был музыкой для неё. Его слова не могли быть заменены ничьими чужими, пусть и состоявшими из тех же букв.
И, наверное, так и должно быть, когда беседуешь сам с собой.
И, наверное, от этого и должно быть грустно.
И, наверное, и, наверное, и, наверное…
Ингвар намеревался выйти с книгой, которую сжимал в руках. То был пустой том с чистыми страницами и грифель, чтобы вести дневник, невидимый для стражников, как невидима для них была Тульпа и свет её люмфайра.
Но существовали определённые правила, которые втолковывала женщина.
Снова и снова, уже не зная, как объяснить простые вещи упрямому колдуну.
— Послушай. Ты действуешь из одного только упрямства. Но мне нужно, чтобы ты меня понял. Услышал меня, Ингвар!
— Я слушаю, — жёстко сказал он, набычившись, разгоняя в танджоне белый оргоновый ветер.
Призрак фамильяра прятался и шипел, старался отогнать женщину, но сам прятался за Ингвара.
Тульпа сглотнула, громко, смешно, как нервничающая перед ответом ученица, но голос её был твёрд, а взгляд внимателен:
— Ты сомневаешься в том, что происходящее реально. Зазор в твоей уверенности, в том, где проходит граница между сном и явью — это и есть та щель в камнях, сквозь которую прорастает колдовство. Оно вечное, как цветы. Но и хрупкое, Ингвар, неужели ты не понимаешь? В какую бы сторону ты ни колыхнул эту уверенность — цветку конец.
— Я слушаю,— выдохнул он, расслабив плечи, отпуская оргон по телу.
Тульпа продолжала уже гораздо спокойнее, не заламывая рук:
— Допустим, ты вернёшься в реальность с книгой в руке. Знаешь, что это будет означать? Что ты сошёл с ума. Больше не различаешь, где иллюзия, а где реальность, что существует в материальном мире, а что существует в идеальном мире. Ты свихнёшься. Тебя сломают. Тебе не на что будет опереться. Твой волчок окажется подделкой.
Ингвар усмехнулся этому волчку, уместному здесь, в чужом сне, как нигде в другом месте. Да, будучи порождением его собственного разума, она ведь читала все те же пьесы, смотрела все те же постановки, что смотрел он.
— Допустим, ты не вернёшься в реальность. В смысле, вернёшься, но с пустыми руками. То есть будет понятно, что сон это сон. Убежища нет. Оно в твоей голове, в твоём воображении, в твоих снах.
— Ну? Это ж не плохая новость. И даже не новость вовсе. Что плохого случится?
— Разочарование. Разочарование будет настоящим. И это может всё испортить. Так что вот тебе моё слово. И своё собственное. Но только забытого тебя. Пожалуйста. Поверь нам. Иначе…
Если бы он прислушался сейчас к словам женщины, то до последнего вздоха не знал бы, не эта ли скрытая угроза его остановила.
— Извини, — сказал он и пошёл прямо на Тульпу, собираясь отодвинуть её плечом.
Весил Ингвар раза в два больше, и проблем с этим не должно было возникнуть.
Тульпа, нервно теребившая костяной амулет, быстро поднесла его ко рту и дунула, словно в свисток. Из раструба вырвалось облако блестящей желтоватой пыли, похожей на пыльцу одуванчика. Нинсон постарался не вдохнуть из него, но залп попал прямо в лицо.
Попытка задержать дыхание ничего не дала.
Глаза колдуна наполнились слезами, из носа потекло, а дышать он перестал.
Первую минуту он вслепую пытался сграбастать женщину. Но она была ловкой.
Вторую минуту скрёб руками по полу, безо всякого смысла.
Третью минуту он уже не помнил.
Но помнил, как пахла эта пыльца.
Жжёными перьями.
< + Часть V + Красная Нить 47 Лалангамена — Первое Убийство >
47 Лалангамена — Первое Убийство 47
Лалангамена — Первое Убийство
Ингвар очнулся.
Отвратительно чмокнуло выпавшее правое плечо.
Распрямил затёкшие руки. Противно хрустнули локти.
На затылок что-то давило. Нинсон помотал головой, пытаясь высвободится.
Нет, это просто боль, клубком свернувшаяся в шее. Потёр затылок. Крупные жемчужины чирьев стали ещё больше и теперь болезненно реагировали на прикосновение.
— Клять!
Гроза отыграла.
Внимательные глаза Матери Драконов были хорошо различимы.
Отчётливо виднелся серп нарождающегося месяца. Звезды купались в молочной реке. Лунный свет играл на заточенных кромках облаков и подсвечивал дымный след большого четырёхглавого дракона, прилетевшего к матери.
Иггуль лежал здесь же. Лицо налётчика превратилось в фарш.
Замок проломил лицевые кости и ржавым боком торчал из тошнотворного месива.
Неприятное зрелище не трогало Великана. Немного удивляло, что он иначе помнил итог их драки. Совсем немного. Потому, что у Ингвара осталась только одна мысль.
Как многотонная волна, она прошлась по ощущениям, погребла под собой все прочие впечатления, и оставила только бурлящую массу из осколков чувств. И одну мысль.
Убийца.
Ингвар впервые убил человека.
Впервые наяву. До того он много раз убивал у себя в Убежище, во владениях Хорна, в своём воображении. И много раз он убивал людей на словах. Перевоплощался в тысяче рассказов, которые читал баронским детям. Тогда он становился кровожадным берсерком, хладнокровным убийцей, благородным мстителем.
Правда, первое убийство как-то особенно выделялось во всех сказках.
Кто-то рыдал.
Кого-то тошнило.
Кто-то сокрушался.
Кто-то потом не мог спать.
Кто-то приходил в неистовство.
Кто-то даже терял дар колдовства.
Ингвар же никак не почувствовал первого убийства.
Возможно, потому, что его сознание разминулось с этим моментом.
Отдышавшись, Нинсон нашёл поварской нож. Вытер его о рубашку покойника, хотя клинок был чист. Стягивая с Иггуля ремень с ножнами и поясную сумку, Нинсон разговаривал с мертвецом:
— Иггуль, я не знаю, как бы ты хотел быть похороненным. Если бы у меня было время, я бы постарался выполнить завет Шахор. Придал бы тебя вечности так, как ты хотел. Заупокойным словом, я бы, правда, поздравил себя, и всю Лалангамену с тем, что ты сдох. Редкостная ты суть. Позор своих Лоа.
В последнюю их встречу Иггуль был в праздничной тоге Таро Тайрэна.
Ингвару казалось, что он был в той же одежде, когда сбросил тяжёлый дорожный плащ. Ошибся. В свете молний не различил, что налётчик облачен в изодранную рубаху и толстую стёганку. Хоть она и была мала Великану, но в лесу должна сгодиться.
Нинсон потянул за рукав. Ткань расползлась у него в пальцах. Хуже того, вместе с ней подалась и плоть. Ткань оказалось сгнившей и липкой на ощупь. Плоть внутри рукава отвратительно изгибалась, будто перемолотый фарш.
Ингвар опустил ладони в лужу и долго оттирал их пучками травы.
Что здесь произошло?
Человек превратился в кисель.
Уголёк мяукнул, намекая, что пора уходить.
Сейчас было ясно одно — ничего из одежды брать не стоило.
Забрав валяющийся в стороне сакс, Ингвар пошёл в лес разыскивать плащ Иггуля.