Красная книга (СИ) - Нинсон Ингвар. Страница 77

Голени, там, где кость подходила ближе всего к коже, в месте, куда девочек учат пинать насильников, были превращены в сплошную рану, сочащуюся сукровицей. Колени сине-коричневые от непреходящих, наложившихся друг на друга синяков.

Бёдра снаружи неаккуратно изрезаны большим лезвием. Остальные шрамы строго параллельны друг другу. Их нанесли твёрдой и трезвой рукой. Эти же были свежими и, кажется, оставленными пьяным ножом просто потехи ради. Ингвар посмотрел на разлагающееся тело Бентэйна.

Сплюнул.

— Повернись, пожалуйста.

Нинсон осмотрел ноги девочки, покрытые рубцами. На гладких ягодицах не было ни шрамов, ни ожогов. Только синяки с жёлтыми краями и серые подкожные сгустки. Ингвар осторожно, кончиками пальцев прикоснулся к фиолетовым разводам, чтобы понять, что это. Убедился в том, что уплотнения под кожей, это не просто синяки, а набухшие гематомы.

Ингвар не мог сказать, достаточно ли они велики, чтобы пускать кровь.

Как же она на лошади скакала? И каково ей ещё придётся? Эти парни издевались для удовольствия. Заставляли её скакать, чтобы помучить, а Ингвар будет заставлять, чтобы помочь. Есть ли для неё разница? Или уже нет?

Девочка даже не вздрогнула, когда он провёл по синяку. Великан надавил сильнее. Нет никакой реакции. Нинсон понял, что это давно не тот уровень боли, которым её можно пронять.

Сколько она была в обучении? В лапах гигеров? Как это назвать-то даже непонятно.

Год? Два года? Три года? Колдуньями девочки становятся после менархе.

По косвенным признакам их различают раньше. Часто ошибочно. И без разделения на сильных и слабых. Просто некоторые колдуны могут чувствовать ток оргона уже в шестилетнем ребёнке.

Тогда-то их и воруют. Крадут, потом перепродают. И в итоге дети оказываются у кукловодов. Большая часть гибнет в процессе обучения. А выжившие, переплавив страдания в оргон, становятся такими вот куклами. Людской оболочкой, с чистым прокипячённым оргоном внутри.

Но без всего лишнего, человеческого.

Впрочем, этого-то как раз никто не знал наверняка. Даже их тела находили крайне редко. Тот, кто применял кукол, потом сжигал следы преступления. И уж тем более, кукол почти никогда не находили живыми. Даже в сагах, часто использующих эту кромку «почти никогда», не было встреч с бывшими куклами. Бывших кукол не существовало. Дети, попавшие к кукловодам, не возвращались уже никогда. Не все они были потенциальными колдуньями. Но некоторые были. Были бы.

Теоретически, находясь в заточении, кукла могла пересечь черту посвящения, пройти менархе, и стать колдуньей.

Но, без навыка колдовства, что она могла сделать?

Передвинуть взглядом щепу? Потушить огонь в очаге? Девочке не сбежать с таким арсеналом. Но всё же она становилась опасной для кукловодов. Хотя бы уже тем, что способна была «крикнуть». Даже неосознанно. Ведь, едва начиная колдовать, любая девочка становилась частью Ковена. В каком-то отдалённом смысле. Но и этой частички было достаточно для того, чтобы кукловоды называли их «просроченными».

Просроченная? Нет, наверное.

— Ты уже... Как бы это спросить? Ты уже колдунья?

Великан силился вспомнить, как выглядят девочки, участвующие в празднике красной реки. Но в полнолуние месяца змеи, он, как и положено мужикам, валялся у костра, объевшись жареного мяса и напившись медовухи до бесчувствия.

В пятнадцать лет? Нет, много. В пятнадцать некоторые уже вовсю подол задирают.

В десять? Нет, мало. В десять это ж ещё ребёнок совсем.

Ингвар читал трактаты по устройству человеческого тела, но не мог припомнить ни одной цифры. Из-за отсутствия практики забылось даже то немногое, что он усвоил. Осталось только то, что подтверждалось опытом или рассказывалось многократно. Саги, забавные случаи, песни.

Эта мысль о разглагольствованиях вывела Нинсона на воспоминание о застольной беседе с лекарем, который объяснял, что важен не возраст девицы, а окружающая среда. Проще говоря, наличие достаточного количества хлеба с маслом и тёплой кровати.

Ингвар посмотрел на затылок с двумя натянутыми, как верёвочки, жилами. Наверстает ли она, при нормальной кормёжке? Хотелось бы верить...

Плеть не оставила на спине живого места. Где-то повреждённые мышцы зажили хорошо, от рассечений остались только борозды шрамов. А в некоторых местах невооруженным взглядом просматривались плотные подкожные узелки. На позвонках блестели коросты содранных болячек. Девочкой елозили об пол, не особо церемонясь.

Не спина, а картина, нарисованная дубинками, хлыстами, плетями, кнутами.

— Повернись, пожалуйста.

Ингвар по-прежнему не смотрел в лицо кукле, опасаясь, что не сможет продолжить.

Внутренняя поверхность бёдер была содрана и покрыта синими следами от вцепившихся пальцев. Между ног сплошная рана с разбухшей малиновой плотью.

Эти следы оставили не кукловоды. Если бы они так неаккуратно относились к кукле, давно потеряли бы девочку от заражения крови или болезни. Ран у неё было множество. Но оставленные новыми хозяевами отличались.

Ингвар понимал, что здесь, в лесу, всё равно ничего не сможет сделать для девочки. И неважно, насколько самоотверженного добряка он собирался отыграть. Нужно было раздобыть живицу орна или воду из источника лугелы, или сушеного сильфума. В лесу этого не достать — что бы там ни значилось в Мактубе.

Но пришла и другая мысль.

— Я промахнулся.

Ингвар посмотрел на дорогу, прикидывая, был ли шанс быстро поймать тарпана и на вьючной лошади догнать Бранда?

Плохой наездник без седла на кляче против хорошего на быстром скакуне.

Где-то в лесу ещё бродил осёдланный жеребец Бентэйна. Но к этакой коняге просто так не подойти. Даже если он ещё шастает по лесу, а не нагнал Бранда на дороге к Бэгшоту. Выученные лошади обычно преданы.

Ингвар успокоил себя тем, что кукле не станет ни лучше, ни хуже, если он убьёт Бранда. Надо отвезти её в больницу. Там ей займутся.

Есть ли в городе с населением в сотню семей больница?

Должна быть. В городках-на-карте ведь всё есть.

Вокруг пупка, на впалом животе россыпь красных точек — ожогов. Это не кислота, это что-то другое. Причём Нинсон определённо видел такой узор раньше. Ещё в прошлой жизни. Прогоревший трубочный табак. В пупок ей выбивали ещё не потухшую трубку. Следовало ожидать, что самую святую точку не обойдут издевательствами. Впрочем, найдётся ли на ней хоть одно живое место?

На выпирающих рёбрах хорошо видны следы переломов. Под грудиной странная отметина, круглый знак, след от крюка, её подвешивали...

— Я промахнулся. Я промахнулся. Прости меня, девочка, я промахнулся...

Такие же отметины и под ключицами. Только много. В них что-то продевали.

Плоская девчачья грудь в следах уколов. Во всяком случае, Ингвар так себе объяснил россыпи маленьких ранок. Он напрасно ожидал худшего. Ничто, связанное с деторождением, не было тронуто теми, кто ломал эту куклу.

Поэтому и грудь осталась цела. А между ног такое месиво.

Потому что это не кукловоды. К ним воспалённые раны в промежности не имели никакого отношения. Тут постарались эти ребята. Ингвар ещё раз сплюнул.

— Прости. Я. Промахнулся.

Руки целы. Локти сбиты. Плечи покрыты какой-то сыпью, но в целом всё в порядке. Запястья не тронуты. Ингвар боялся выдранных с мясом ногтей, искорёженных неправильно сросшихся пальцев, перебитых колодками суставов.

Ничего такого. Лоа миловали.

Нинсон вспомнил, что кукловоды не трогают ладони и лицо.

Шрам от ошейника различим, но при быстром взгляде незаметен. Если задержать внимание, становилось понятно, что это не случайная тень, а надолго оставшийся след от металла, вмёрзшего в кожу.

Надо будет прикрыть чокером.

— Прости. Я. Промахнулся.

Лицо её не было тронуто...

— Клять!

Зашитый рот.

— Подожди...

Ингвар достал сакс. Но насквозь проржавевшее лезвие не годилось для этой работы. У налуча оказались свои ножны. Небольшой подсайдачный нож Бентэйна с маленьким и гордым клеймом мастера Кутха оказался бритвенно-острым. Грубая нить распалась от одного прикосновения.