Одна беременность на двоих (СИ) - Горышина Ольга. Страница 95

Мне страшно было повернуть голову в сторону Аманды. Минуту назад, когда я сунула телефон обратно в подстаканник, мне с трудом удалось удержать свой взгляд на её сцепленных на животе руках, ведь если бы я увидела лицо Аманды, то не отпустившее меня наваждение могло обрести реальные черты и толкнуть меня на то, о чём я потом буду долго сожалеть — поцеловать её спящую.

Сон, мой безумный сон оставил по пробуждении физическое ощущение реальности эфемерных событий. Сердце продолжало учащенно биться, кровь стучала в висках, и всё моё разумное существо противилось желанию перенести сон из царства Морфея в салон машины — но пробудившийся внутри меня чувственный монстр требовал иного: я понимала, что мне безумно хочется поцеловать Аманду, сделать то, что снилось мне в машине на протяжение этого короткого забытья.

Я бросила шапку под ноги и принялась неистово тереть ладонью лоб, словно могла стереть в прах мои жуткие мысли и развеять их по ветру, чтобы они никогда больше не вторглись в моё подсознание. Как, каким образом история, рассказанная Амандой, вдруг стала настолько мне близкой, что во сне мне захотелось очутиться на месте её подруги, той, с которой они пытались отшить Майка? Я пыталась вспомнить его образ, потому что во сне я точно была уверена, что это он. Только сейчас, даже достань я блокнот и карандаш, не могла бы набросать и смутный его портрет. Вот Стив во сне был до ужаса реальным и именно его взгляд заставил меня проснуться. Меня передёрнуло от холода, и я вновь глянула в зеркало: отсвет фонарей уже перестал быть зеленовато-желтым, растворившись в сереющем воздухе, а моё оцепенение всё не желало спадать, и даже мысли о Стиве и снеге не заменяли мне холодный душ, потому что перед моим взором вдруг явственно прорисовалась добеременная хрупкая фигура Аманды, которая покоилась в объятьях Майка. Мой мысленный рисунок был исполнен тушью, которая вдруг потекла и смешала тени со светом, но, вместо того, чтобы утереть слезы, я со всей дури ударила кулаком по клаксону, сама чуть не подскочив от эха, громовым раскатом прошедшегося по подземному гаражу.

— Кейти, ты чего?

— Я?!

Вжавшись в сиденье, я подтянула руки к груди, словно нашкодивший ребёнок. Аманда приподнялась с откинутого кресла и уставилась мне в лицо. Даже в сером воздухе машины должны были быть видны чёрные разводы под моими глазами, которые нельзя было списать на простой ночной отпечаток от туши.

— Мама приснилась, — выдала я едва слышно пришедшую на ум спасительную ложь.

Аманда было протянула руку, чтобы убрать с моего лица волосы, но я ещё больше вжалась в кресло и, если бы не руль, то подтянула б к груди коленки.

— Извини, — сказала тихо Аманда и, отвернувшись к окну, расстегнула молнию куртки.

Заметив боковым зрением, что Аманда больше не смотрит на меня, я повернула голову и уставилась на её пальцы, которыми она чесала под кофтой рёбра, сразу перестав ощущать на языке яблочный вкус, словно рот за секунду высушило солнце Долины Смерти.

— Давай вылезать, — простонала Аманда, продолжая пересчитывать себе ребра. — Как больно, словно он мне туда ногу засунул. Надо было уснуть в машине! Что ты меня не разбудила

Вопрос не требовал ответа, потому что Аманда не обернулась ко мне. Она толкнула рукой дверцу и перекинула наружу ноги. Затем, изогнувшись по-старушечьи, вылезла наружу и уставилась на противный жёлтый глаз фонаря, продолжая держать руку под грудью и почёсывать ребра. Я выдохнула, обрадовавшись окончанию автомобильного плена, схватила шапку и закрыла машину.

Мы стали медленно подниматься по лестнице. Я шла за Амандой, а та будто решила пересчитать все эти нескончаемые десять ступенек. Я поначалу рванула за ней и теперь чуть ли не упиралась носом ей в спину, отмечая про себя, что сейчас и дутая куртка уже не скрывала беременную полноту.

Воздух был по утреннему холоден и влажен, и я шмыгнула носом. Аманда тут же обернулась, и я увидела, как тонкая морщинка беспокойства прорезала её лоб.

— Ты что, плачешь?

Я неистово затрясла головой, и в тот же миг в глазах защипало от появившихся из ниоткуда слёз. Я передёрнула плечами и почувствовала, как у меня свело виски. Я боялась смотреть на Аманду, словно она могла прочесть мои мысли, хотя мыслей уже и не было, осталось лишь странное послевкусие сна, словно после горького шоколада. Я даже провела языком по зубами, словно на тех остались тёмно-коричневые крошки.

— Кейти…

Вместо ответа я поспешила вперёд по тропинке, задевая плечом аккуратно постриженные кусты живой изгороди. Дверь в наш жилой корпус вдруг стала такой тяжёлой, что пришлось ухватиться двумя руками, чтобы открыть. В лифте я смотрела в пол и жмурилась, чтобы не позволить предательским слезам выкатиться из глаз. Со мной происходило что-то странное, что я не могла объяснить себе. Не могла же я на самом деле приревновать Аманду к мёртвому Майку, да не просто мёртвому, а рождённому моей больной фантазией? Может, я действительно заболела… Я даже коснулась своего холодного лба, сделав вид, что убираю с лица волосы, потому что чувствовала, что Аманда не спускает с меня глаз. Господи боже ж ты мой, да как такое возможно! Я просто перенервничала в эти каникулы, но начинающийся послезавтра интенсивный курс расставит всё по местам. Но как пережить эти два дня, как объяснить Аманде, отчего я не могу смотреть ей в глаза? Как объяснить самой себе такую странную ночную фантазию?

— Кейти, поставь чайник. Я — в туалет.

Я вздрогнула, словно вновь проснулась ото сна. Заснула я в лифте и даже не заметила, как мы прошли коридор, открыли дверь и разделись. Почти… Куртка у меня уже была расстёгнута и болталась на рукавах, а я всё пыталась выудить руку, намертво застрявшую в резинке. Наконец с чертыханием я бросила куртку на пол и пошла на кухню. Чайник мы оставили полным, и мне надо было лишь нажать кнопку. Обычного какао в шкафчике не нашлось, оставалась лишь банка со вкусом мятного шоколада. Я размешала порошок в кипятке и еле поборола желание вылить полную чашку в раковину, чтобы не вдыхать традиционный аромат самого поганого Рождества в моей жизни. Как там Аманда пела, что хоть у нас в Сан-Франциско нет снега, но наши сердца полны рождественского духа… Вот моё сердце, да и вся душа, были отравлены этим духом, снегом, кофе, виски и этой жуткой аварией… Я поражалась спокойствию Аманды и даже немного злилась на её чёрствость, хотя одновременно сама мечтала убедить себя в том, что мне плевать… Желала поверить, что можно забыть случившееся, как дурной сон. Только как забыть после того, как оно всё вылилось в мой ночной кошмар…

Мятно-шоколадный аромат бил в нос, а в голову била мысль, что я до зуда в руках хочу увидеть фотографию Майка и узнать, насколько правильно нарисовало мне его моё больное воображение. Я перестала размешивать какао и, бросив ложку в раковину, сама вздрогнула от резкого звука. Аманда неожиданно возникла за барной стойкой, и мне пришлось замереть на половине пути к своей куртке, в кармане которой был телефон.

— Какой запах! — промурлыкала Аманда, опершись руками о стойку, и выгнала спину на кошачий манер. — Жаль, у нас нет взбитых сливок… И консервированной вишни… Чёрт, похоже, меня вновь начинает клинить, благо, что не на мучном…

— Ну… — бессвязно промычала я, нагибаясь к брошенной куртке.

Я достала телефон и сунула в задний карман джинсов. Аманда уже проплыла мимо и взяла свою кружку. Я заставила себя взглянуть в её довольное лицо, но быстро перевела взгляд с полузакрытых век на коричневые усы, подумав невзначай, что сливочно-белыми они выглядели бы сексуальнее. Опять эти мысли! Наваждение, явно, не прошло бесследно…

Повесив куртку в шкаф, я быстро схватила свою кружку и протопала с ней к столу, на котором стоял открытый ноутбук.

— Только семь утра, — зевая, произнесла Аманда, и тут же я услышала, как побежала из крана вода и ударилась о керамику кружка. — А я думаю, что так спать хочется…

Прикрывая зевающий рот ладонью, она направилась к расстеленному дивану и медленно опустилась на него, откинулась назад на руки и принялась ногами стаскивать носки.