Гарь (СИ) - Янева Вета. Страница 38

Вторая часть же настаивала, что в такой ситуации выходить к незнакомцу — сродни самоубийству.

Борясь с сомнениями, закрыла глаза, слушая, что происходит за дверью. Тихо-тихо расслышала ещё голоса и отшатнулась.

— Нет! — воскликнула она, — приходите утром! Сейчас я не могу вам помочь!

И снова, уже яснее, раздались голоса на улице. Затем человек у двери припал телом к древесине и, перекрикивая свист метели, спросил:

— Госпожа ведьма, а вы случайно не собираетесь уехать? Мы видели, что вы идёте по улице и слышали…

По телу прошла холодная дрожь. Они знают! Они всё знают!

— Что вы, ночью, в метель? У меня ещё много работы тут, куда я поеду…

— Да? Тогда вы согласитесь пройти с нами, вам всё равно не надо торопиться никуда…

Вражка начала медленно отступать. Ей это не нравилось, катастрофически не нравилось, она не понимала, почему этот мужчина не уходит, почему это вообще происходит, и чем она это заслужила.

В темноте налетела ногой на табуретку и пошатнулась, чуть не выронив свечу. Руки начали дрожать. Оглянулась на окно, прикидывая, может ли сбежать через него и насколько быстро уйдёи от погони, но, к своему ужасу, увидела за стеклом тёмный силуэт.

А мужчина за дверью не переставал говорить. Значит, её окружили:

— Немедленно уходите! Уходите, иначе вам будет плохо — я вас прокляну!

Молчание. Лишь злой ветер терзал деревья и гонял снег. За окном — темнота, и Вражка совсем одна, всю жизнь одна, освещает себе путь почти потухшей свечкой.

А идти некуда.

На секунду неё отлегло от сердца: воцарилась тишина, а если непрошеные гости молчат, значит, испугались и ушли. А значит, у неё будет шанс…

Но тут дверные доски затрещали, наличник пошатнулся, замок застонал. Вражка вскрикнула, осознав, что они выбивают дверь. Метнулась к окну, но человек оттуда не ушёл — наоборот, прижался к стеклу, так, что стало видно его ухмыляющееся лицо, искаженное злобой.

— Нет! — закричала Вражка. — Уйдите от меня, пожалуйста, уйдите!

Но мужчины были глухи к её просьбам.

Она замерла, судорожно думая. Она ничего не могла сделать, магия работала не так, совсем не так. Никакие заговоры, никакие зелья не могли спасти её от разъяренных людей.

Снова удар и скрип двери.

Ведьма метнулась к столу, схватила нож. Рукоять чуть было не выскользнула из её мокрых дрожащих пальцев. Она не могла найти в себе силы ударить человека, пока не могла, но кто знает…

Мотнула головой: глупости. Один нож, а сколько там людей? Ей надо спрятаться. Её всё равно найдут, но…

Ещё один удар. Дверь жалобно заскрипела.

Лёгкие не слушались Вражку: воздух почти не попадал в них, горло словно сдавили тисками. Через силу, заставляя себя хоть что-то делать, она нагнулась и откинула крышку погреба. Поставила свечу на пол, спустилась на пару ступенек вниз, в холодную темноту, забрала свет и заперла за собой проход на щеколду, поблагодарив того, кто строил этот дом много-много зим назад и догадался укрепить подвал. В момент, когда дверь погреба закрылась, дверь дома сдалась и слетела с петель. Множество шагов заполнили пространство, сотрясая пол.

Погреб был крошечным, несколько метров и всё, только холодные стенки да банки с соленьями.

Идти было совершенно некуда.

Вражка села на мешок с картошкой, обречённо слушая спор её преследователей, обсуждающих, как лучше всего её выкурить оттуда, кричащих что-то, угрожающих, лающих, как злобные псы, сорвавшиеся с цепи.

Слёзы покатились по щекам. Она была в ловушке, глупой, тёмной, холодной ловушке. Конечно, она могла надеяться на Лиду и остальных, но, скорее всего, они просто закопают её кости, на том их помощь и закончится.

Уставившись в потолок, ведьма думала о скорой смерти. Вот, свеча почти догорела, и точно так же скоро погаснет её собственный Свет.

Сквозь слёзы, нащупала на бедре свою сумку. Достала зеркальце.

Надежды, конечно же, не было почти никакой. Но если в последние моменты своей жизни она сможет наколдовать что-то стоящее — это будет правильно. Хотя она уже давно убедилась, что правильного в этой жизни было не так уж много.

При тусклом свете свечи стекло казалось дымчато-белым с рыжими искрами огня. Лицо Вражки, плачущее, испуганное, отражалось мутно. Закрыв глаза, она начала звать. Старалась стать единым с зеркалом, стать тонкой нитью, что соединяла этот кусок стекла с далёким-далёким островом Цветов, с башем, что однажды смог через это зеркало спасти себя, а теперь сможет спасти и её, точно сможет, если в этой жизни есть хоть что-то справедливое.

Ноги в тяжёлых сапогах, марширующих вверху, гневно затопали, роняя на ведьму куски грязи и песок. Крышку подвала трясли, щеколда отчаянно звенела, крики людей нарастали, становились всё громче и громче, и громче, но Вражка не отвлекалась.

Она звала.

Глава десятая. Шальная стрела. Баш-Гран

Гран лежал на ветке дерева и наблюдал за бесконечным полотном зимнего ковра. Лук, который дала ему девочка, был перекинут через плечо и немного мешал, но баш не обращал на это внимания — он старался не шевелиться, не сводить взгляда с серебристого наста. На той же ветке, где расположился он, висел мёртвый тетерев, и кровь, пахнущая теплом и железом, капала вниз, оставляя на снегу рябиновые точки. Вдалеке слышался мерный стук топора. Он слегка раздражал Грана своей инородностью.

Вот уже несколько часов он выжидал. Холода не чувствовал, а вот тело начало затекать, ноги напоминали, что им нужно двигаться, спина заявляла, что выбранное им положение крайне неудачно, и тогда он слегка потягивался, но делал это так тихо, что даже белка, сидящая на стволе соседней сосны, не пугалась.

Самое сложное было бороться со сном. Ничего не происходило, и сознание начало уплывать, уступая место сладкому беспамятству, совсем как тогда, после пожара, когда он мог только спать и спать, желая забыться.

Сейчас, когда уже несколько дней (счёт всех башей ограничивался тремя критериями: “мало”, “несколько” и “много”, но, когда он спросил у мальчика про временной промежуток, тот ответил, что с момента его появления прошла почти половина зимы, а это было как раз “несколько”) ходил по лесу, стало лучше. Он слушал деревья и искал что-то. Сначала убеждал себя, что ищет Орсина, но следа баша не попадалось, а Гран находил птицу или зайца, убивал их и приносил домой.

Это ему нравилось даже больше, чем сон.

В первый раз, когда девочка дала ему лук с фразой, что Анж говорил, мол ты любишь охотиться, он думал уйти совсем. Почти ушёл. Целую ночь брёл по лесу, нашёл деревню, украл вино и, забившись в поваленное дерево, прижавшись к дикой рыси, уснул. Животные его не трогали, для них он был ничем. Деревом, ветром, лёгким прикосновением травы к шерсти, но никак не угрозой или добычей.

Это было удобно. Он приткнулся щекой к тёплой рысиной шерсти, слушая её размеренное дыхание, чувствуя её слабый звериный свет, и уснул, наблюдая за ветром, гоняющим снежники и мертвые листья.

Проснулся на рассвете, в полной темноте, с ужасом понимая, что оказался заперт в этом падшем дубе. Снег завалил вход, и стены дерева окружили их с рысью, начали давить, напоминать о прошлом заключении.

Гран всегда стыдился этого глупого страха, но не мог с ним справиться. Когда пространство становилось слишком маленьким, когда не было ни дверей, ни ключей, ни окон… Он метался, как птица, пойманная в ладони; голыми руками рыл снег всё быстрее и быстрее, бесконечно повторяя себе, что ничего страшного не случилось.

Как только лёдяная преграда исчезла, он ужом выскользнул наружу, тяжело дыша. Развалился на снегу, глядел в небо и старался успокоиться, напоминая, что мир большой и его никто нигде не запирал.

Полежав так, он встал и пошёл дальше.

Рысь не проснулась.

Он шёл назад, потому что чувствовал дрожь в теле, такую, словно бы замёрз, хотя это было не так. Что-то бесконечно тянуло в груди, напоминая то время, когда он был в заточении, в своей смешной деревянной тюрьме. Это ощущение заставляло его забиваться в углы и отчаянно бежать в поисках.