Конец фирмы Беняева(Записки следователя) - Василенко Иван Дмитриевич. Страница 14

В тот вечер я тоже засиделся дотемна, углубившись в чтение документов. Вдруг на столе резко зазвонил телефон. Вздрогнув от неожиданности, я взял трубку. Звонил прокурор, приглашал зайти к нему. Я знал: если вызывает к себе прокурор, значит, произошло что-то серьезное.

В кабинете Григория Ивановича было накурено. На столе лежала неразобранная почта, а в пепельнице дымилась недокуренная папироса.

— Садитесь, — пригласил он меня к столу, — и ознакомьтесь с этим письмом, — подал мне исписанный карандашом лист бумаги, вырванный из школьной тетрадки.

Я начал читать неразборчивые каракули:

«В нашем селе Всесвятском проживает Заруба Мария. Говорят, что она мужа убила и закопала у себя дома. Выведите на чистую воду убийцу и ее…» В конце письма я еле прочитал подпись: «Парамон».

— Это уже не первая анонимка, — задумчиво произнес Григорий Иванович. — Первой занимались работники милиции. Ничего не установили. Вторую я поручил проверить Гриневу. Через два месяца он доложил, что тоже ничего не обнаружил, и закрыл дело. Позже расследование проводил старший следователь облпрокуратуры Зинченко. Ничего не добыл. Весь двор у Зарубы буквально перепахали, а предполагаемого трупа не обнаружили. Дело вновь попало в архив. Анонимки же продолжают поступать. — Прокурор посмотрел мне прямо в глаза. — Дыма ведь без огня не бывает… Займитесь-ка вы этим. Изучите внимательно письмо, ознакомьтесь с прекращенным делом и завтра доложите свои соображения.

Первое, с чего я начал, возвратившись в свой кабинет, — изучил анонимку. Я просматривал каждое слово через лупу. Установил, что у писавшего дрожала рука.

«Кто же он, этот человек? Старый или молодой, больной или пьяный? А может, писал левой рукой? Придется назначить графологическую экспертизу», — решил я.

Установить автора анонимного письма для следователя очень важно. Бывают же случаи, когда анонимщик обольет невинного человека зловонной грязью и притаится, а честному человеку долго потом приходится отмываться.

А если и в самом деле совершено убийство? Тогда почему так случилось, что труп не был обнаружен? Без него нельзя доказать убийство.

Волновало меня то обстоятельство, что событие, о котором шла речь в письме, имело место давно, на третьем году после войны. Из-за давности следы преступления и другие доказательства могли исчезнуть. Есть ли в прекращенном деле сведения о первом муже Зарубы? Может, он и поныне живет и здравствует, поменяв место жительства?

Да, подкинул мне дельце прокурор!

Набросав на чистом листе некоторые вопросы предстоящей проверки, я собрал свои бумаги и сложил их в сейф, а сам решил пойти отдохнуть.

На следующее утро пришел в прокуратуру раньше всех, еще раз прочитал анонимное письмо, продумал несколько вариантов его проверки, а когда ровно в девять в соседнем с моим кабинете появился секретарь Петр Гаврилович, я попросил его найти мне дело о Зарубе.

— Сколько с ним можно возиться? подавая мне запыленную папку, спросил Петр Гаврилович. — Это дело вели уже все: милиция, Гринев, старший следователь областной прокуратуры, а воз, как говорят, и ныне там. Убийства так и не раскрыли.

— А вдруг мне повезет, — взял я папку в руки.

— Я не возражаю, — смутился Петр Гаврилович. — Наоборот, буду рад. Но только не верится мне, оговаривает кто-то женщину.

Потрепанная папка свидетельствовала о том, что она долгое время ходила по рукам, и я первым делом решил заменить обложку, чтобы старая не пугала бесперспективностью расследования.

Просматривая предыдущие анонимные письма, приобщенные к делу, я обратил внимание на то, что по поводу писем отмечалось в деле: авторы анонимок на территории Всесвятского сельсовета не проживают.

Мария Заруба допрашивалась несколько раз. В последнем протоколе от 13 ноября 1949 года есть ее объяснение: «Я состояла в браке с Селивановым Николаем с 1939 года. От него родились дети — Саша и Лена. Когда началась война, муж ушел на фронт и возвратился домой в начале 1945 года инвалидом третьей группы. Поступил работать на железную дорогу. Но часто болел. Потом стал пить. Подозревал меня в супружеской неверности. У нас возникали скандалы. Дошло до того, что он начал избивать меня. В июле 1946 года после очередной ссоры Николай забрал свои вещи и уехал. Куда — не сказал, но я догадалась: к своей сестре Вере в Новосибирскую область. Через некоторое время я написала ей подряд три письма. Она ответила только на одно. Из письма я узнала, что Николай действительно приезжал к ней в сентябре 1946 года. Пожил у нее двадцать дней, затем завербовался на лесозаготовки в Магаданскую область. Больше мы с ней не переписывались, и где теперь Николай, я не знаю».

О детях Зарубы, которых после исчезновения мужа она сдала в приют, в деле больше не вспоминалось, и меня это заинтересовало. Почему никто из следователей не пытался встретиться с детьми? Может, они раскрыли бы какую-то тайну в отношениях отца и матери.

В деле было много пробелов, и, честно говоря, в глубине души моей зашевелилось сомненье: справлюсь ли я с ним? Нашел в деле и письмо, присланное Зарубе Верой Селивановой. Прочитал внимательно, присматриваясь к почерку, Обыкновенный женский почерк.

Записал себе в блокнот: «Проверить». Решил направить отдельное поручение в Новосибирскую область. А вдруг там Селивановой нет и не было? Может, это анонимка? Не похоже — почерк ровный, с одинаковым наклоном. А где же конверт? Конверта не было. Снова ребус.

Во второй половине дня я пошел к прокурору.

— Ругаете меня за новое дельце? — встретил он меня, как только я переступил порог кабинета. — Хорошо с ним ознакомились?

— Многих тонкостей еще не уловил, Григорий Иванович, — честно признался я.

— Нужно уловить. — Зеленовато-голубые глаза его оживились, кожа вокруг них собралась в смешливые морщинки. — Да-да, нужно уловить, — повторил он. — А какое мнение сложилось у вас относительно Зарубы?

— Из материалов дела я заключил, что личность этой женщины проверена плохо. На нее даже характеристики нет. А в исчезновении ее мужа Селиванова есть что-то загадочное.

— Я вижу, вы взялись за дело с огоньком, — довольно улыбнулся Григорий Иванович. — Желаю успеха. Все брать под сомнение в деле нельзя. Но основные вопросы необходимо перепроверить. Как учит народная мудрость: доверяй, но и проверяй.

Вернувшись от прокурора, я позвонил Войному.

— Степан Павлович, есть для нас настоящая работенка.

— Сейчас иду, — с готовностью отозвался он.

Через несколько минут Войный был у меня в кабинете. Как всегда, энергичный, подвижный и веселый.

— Я уже два дня скучаю без настоящей работы, — широко улыбнулся он.

— От моего поручения скучно не будет, — протянул я ему через стол дело Зарубы.

С первой же страницы Войный бросил дело на стол и отвернулся.

— Старьем заниматься? Оно у меня в горле стоит. Пустая затея. Два следователя по этому делу работали, бумаги вон сколько исписали. А какой толк? Зачем время тратить на пустое дело?

— Вновь поступило анонимное письмо. Речь идет об убийстве. А это очень серьезный сигнал, понимаете? — убеждал я Войного.

— Какое там убийство?! — Войный стоял на своем. — Мы своими руками перерыли весь двор Зарубы, а трупа не нашли. Свиней колхозных загоняли на ее усадьбу. Пустая затея.

Долго я убеждал Войного в том, что именно нам придется заняться этим старым, запущенным делом, и наконец выложил ему свои соображения, которые возникли у меня после ознакомления с материалами, показал план оперативно-следственных мероприятий, одобренный прокурором.

— Как же это мы забыли о детях Зарубы? — досадливо морщился Войный, и я понял: он уже приступил к делу.

— Это еще не все, — сообщил я ему. — В деле есть ярлык с датой: 3 марта 1945 года. Он может стать серьезной уликой. Но где его взяли, из дела пока не видно.

— Это ярлык от шинели железнодорожника, — объяснил мне Войный. — Он валялся под столом в квартире Зарубы, когда мы делали у нее обыск. Неужели в протоколе не записано?