Конец фирмы Беняева(Записки следователя) - Василенко Иван Дмитриевич. Страница 15

— Нет, не записано, — ответил я. — Теперь по этому вопросу придется допросить в качестве свидетелей понятых и следователя, производившего обыск.

Обсудили мы с Войным, что и как будем делать, расследуя анонимку, наметили вопросы свидетелям. Степан Павлович многое подсказал мне, на многое открыл глаза.

Начать дело я все же решил с допроса подозреваемой.

Мария Заруба явилась ко мне в понедельник, в десять часов утра. Это была средних лет женщина, темноволосая, с обильной сединой.

Пригласив ее сесть, я спросил, знает ли она причину своего вызова в прокуратуру.

— Догадываюсь. По вопросу исчезновения моего первого мужа. Но сколько можно? Ведь уже не раз проверяли! — В голосе ее чувствовалась обида.

— Люди снова пишут письма. А раз пишут, мы должны проверять.

— Да что там люди! Их просто берет зависть, что ко мне мужчины липнут! Вот и пишут, — резко повысила голос Заруба.

Я попросил успокоиться и рассказать о своих детях: где они, как живут, пишут ли ей?

Заруба вскинула на меня настороженный взгляд и замешкалась с ответом.

— Дети живут хорошо. На полном государственном обеспечении. Пишут письма…

Услышав такой скупой ответ, я сразу понял, что о детях она почти ничего не знает, и не стал больше расспрашивать, сделав вид, что удовлетворен ответом.

— А то, что пишут о вашем муже, вы отрицаете? — задал я ей следующий вопрос.

— Не только отрицаю, а и категорически протестую против вызовов сюда, — возмутилась она. — Я женщина работящая, честная. Мне из-за вас стыдно людям на глаза показываться!

— Хорошо, — согласился я. — Больше вас вызывать не будем. Вот вам бланк протокола допроса, запишите сами все то, что рассказали, и подпишитесь.

Мне был нужен ее почерк.

— Я не умею красиво… — заерзала она на стуле. — Царапаю, как курица лапой, с ошибками.

— Ничего, пишите, как умеете. Оценки выставлять не будем, — пошутил я.

— Лучше вы запишите, а я подпишусь, — стояла на своем Заруба.

— Мне нужно срочно выйти, — тут же придумал я. — Меня вызывает прокурор. А вы пишите. — Захватив с собой бумаги, я вышел.

Попросив секретаря прокуратуры присматривать за Зарубой, я действительно направился к прокурору.

— Новости принес? — поинтересовался Григорий Иванович.

— Пока никаких, — ответил я и рассказал о своем эксперименте с Зарубой.

— Хитрая, — улыбнулся Григорий Иванович. — От старшего следователя облпрокуратуры Зинченко она увернулась, не стала писать протокол.

— Попытка не пытка… — отшучивался я. — Авось напишет-таки.

Ровно через полчаса я вошел в кабинет. Заруба, облокотившись на стол, писала. Завидев меня, сообщила:

— Сейчас заканчиваю.

— Вы не спешите, старайтесь ничего не упустить, излагайте подробнее, чтобы я лишний раз вас не тревожил, — успокаивал я ее.

— Вызывайте или не вызывайте, я все равно больше не приду, — решительно заявила Заруба.

Чтобы не испортить дело, я извинился, что вынужден отлучиться на пять минут к секретарю прокуратуры, и снова вышел.

— Ну как? — поинтересовался Петр Гаврилович.

— Все в порядке, дописывает.

В эту минуту открылась дверь моего кабинета, и Заруба подала наполовину исписанный ее рукой протокол.

— Все. Хоть режьте, мне больше писать нечего.

— А почему вы его не подписали? Вот здесь, внизу? — спросил я.

— И так ясно, что это я написала, — ершисто бросила Заруба.

— Так положено. Всякие показания должны быть подписаны.

Заруба, зло взглянув на меня, молча взяла протокол, подписала тут же, на столе у секретаря, и вернула обратно.

— Мне можно идти? — спросила.

— Идите, — разрешил я. — До свидания.

Как только она ушла, я начал сличать ее почерк с почерком письма Веры Селивановой. И не поверил своим глазам: почерк совпадал.

Так вот оно что! Хитра Заруба! Ловко завела в заблуждение следователей.

Я немедленно пошел к прокурору.

— Посмотрите, Григорий Иванович, через лупу, — начал я. — Буква «д» с двойным завитком, а «ю», «п» и «т» точь-в-точь совпадают. Обратите внимание на букву «ф».

— Ну и ну! — вскочил прокурор и заходил по кабинету. — Подумать только! Обвела всех вокруг пальца.

В эту минуту, постучав, в кабинет зашел Войный. Увидев, что прокурор чем-то озабочен, робко остановился на пороге.

— Проходите, проходите, — пригласил его Григорий Иванович. — Посмотрите-ка! — жестом попросил Войного подойти к столу. — Факты, из ряда вон выходящие, установил Иван Иванович.

— Как же мы с Зинченко и Гриневым не додумались до этого? — развел руками Войный. — Ну и хитрая же бестия! Написать письмо от имени сестры мужа! Значит, исчезновение мужа — дело ее рук. Надо искать труп, — горячился Войный.

Зная некоторую горячность Войного, я решил его воздержать от поспешных выводов.

— Успокойся, это ведь только предположительные данные. А нам нужны прямые доказательства. Может, мы еще и ошибаемся. Поэтому отправим так называемое письмо Селивановой и объяснение Зарубы на графологическую экспертизу, пусть специалисты дадут свое заключение. К тому времени успеем выяснить, существует ли в действительности Селиванова. Я уже направил поручение прокурору Новосибирской области.

— Решение правильное, — поддержал меня прокурор, — а вам, — обратился к Войному, — нужно хорошенько продумать и оперативно решить вопрос о наблюдении за домом Зарубы. Думаю, это не помешает. Только сделайте все аккуратнейшим образом.

— Комар носа не подточит, — живо отозвался Войный.

— Какие ваши планы на ближайшие дни? — спросил меня прокурор.

— Решил немедленно выехать в Ростов-на-Дону и посетить детский дом, в котором живут Саша и Лена Селивановы. Их показания в расследовании дела могут быть нам очень полезны.

Прокурор прошелся по кабинету, потом остановился против меня и, улыбчиво сощурив зеленовато-голубые глаза, произнес:

— Действуйте.

В Ростов-на-Дону я выехал вечером следующего дня. В купе вагона по какой-то случайности больше никого не было, и, чтобы не скучать, я достал из портфеля письмо сына Зарубы, Саши Селиванова, отправленное матери еще в августе 1950 года, и начал перечитывать. Мне хотелось подготовить себя к встрече с мальчиком, заранее проникнуть в его характер, в его жизнь.

Письмо без единой помарочки, четко выписана каждая буковка, на месте все знаки препинания, только на последней странице местами разошлись чернила. Кто-то плакал над письмом. «Кто?» — спрашивал я себя. И не мог ответить. Плакал Саша? Не под силу было мальчику совместить в душе своей детское чувство к матери и уже недетскую боль, горечь, обиду? Или Сашина сестричка Лена, отправляя письмо, прочла его украдкой, смахивая непрошеную слезу? А может, плакала Заруба? Нет. Судя по поведению Зарубы, ей не присуще материнское чувство. Не каждая мать, переживая трудности, отправляет куда-то детей. После встречи с Зарубой создается впечатление, что у нее вообще атрофирована способность глубоко чувствовать.

«Здравствуй, мамочка! — писал мальчик. — Пишет тебе письмо твой Саша. Помнишь ли ты меня и Леночку? Мамочка, почему ты нам не пишешь? Наша учительница Валентина Петровна говорила, что ты не оставишь нас здесь навсегда. Приезжай к нам. Мы живем хорошо, нас и кормят, и одевают… Лена очень выросла, скучает по дому и на тебя сердится за то, что ты нас оставила здесь и письма не пишешь. Я перешел в третий класс, а Лена во второй.

Мамочка, я недавно видел интересное кино. Называется „Секретарь райкома“. А по воскресеньям мы ходим к братской могиле. Мамочка, я буду таким, как Павка Корчагин. У меня есть книга „Как закалялась сталь“, я ее уже прочитал два раза. Когда сплю, она со мной под подушкой лежит.

Мамочка, приедь к нам хоть один раз. Мы, наверное, тебя уже и не узнаем. В нашем классе почти ни у кого нет родных, они погибли в войну. Ну, а ты ведь живая. Приезжай. Ждем ответа. Александр».

Читал я письмо и перечитывал, а мысли уносили меня в мое детство. Великое, святое слово мать. Ее и картины детства с годами вспоминаешь все чаще и чаще. И воспоминания эти делаются настолько яркими и красочными, будто вновь все переживаешь, будто чувствуешь, видишь все сию минуту наяву. Видно, таков закон жизни. Но будет ли помнить, держать в сердце мать свою Саша Селиванов?