Змеиный маг - Уэйс Маргарет. Страница 26

Я его не виню. Если бы со мной такое случилось, я бы таращилась точно так же. Как бы это описать? Я знаю, что вы мне же поверите. Но клянусь Единым, что руки, шея и грудь этого человека были покрыты синими письменами

Мы влетели в каюту прежде, чем поняли, что человек полностью пришел в себя. Он поднял голову и посмотрел на нас в упор. Мы попятились. Даже Элэйк была испугана. Лицо чужака было мрачным и угрюмым.

Но, словно почувствовав наш страх, он попытался успокаивающе улыбнуться.

И я, помнится, подумала, что на этом лице нечасто появлялась улыбка.

— Не бойтесь. Мое имя Эпло, — произнес он, обращаясь к Элэйк. — А как зовут вас?

Мы не ответили. Чужак говорил на языке жителей Фондры.

Говорил правильно и бегло.

А потом он…

Придется сделать перерыв. Меня зовет Элэйк. Пора обедать.

И мне действительно очень хочется есть.

Глава 10. СУРУНАН. ЧЕЛЕСТРА

Сартаны под предводительством Самаха возвращались к жизни с энергией, ошеломившей Альфреда. Народ выходил из склепов в мир, который сартаны некогда создали для себя. Магия сартанов быстро вдохнула жизнью все вокруг, и все стало таким прекрасным, что у Альфреда не раз наворачивались на глаза слезы радости.

Сурунан. Это слово происходило от руны, обозначающей центр — центр, сердце их цивилизации. По крайней мере, он для этого предназначался. К несчастью, это сердце перестало биться.

Но теперь оно снова ожило.

Альфред гулял по улицам города и изумлялся их красоте. Здание были построены из розового и жемчужно-белого мрамора, принесенного еще из старого мира. Высокие шпили, возведенные магией, парили в изумрудно-бирюзовом небе. Бульвары, аллеи, прекрасные сады, спавшие таким же глубоким сном, как и их создатели, были оживлены магией. И все улицы вели к сердцу Сурунана — зданию Совета.

Альфред давно забыл, какое это удовольствие — находиться среди себе подобных. Ему так долго приходилось таиться и скрывать свою истинную природу, что для него было подлинным блаженством не беспокоиться, как бы случайно не выдать свою магическую силу. Но даже в этом новом прекрасном мире, среди своего народа, он никак не мог почувствовать себя уютно и легко.

Город делился на три части: внутреннюю, центральную, и внешнюю, которая была куда больше, но зато не такая красивая. Части города были отделены друг от друга высокими стенами. Альфред, изучая внешний город, сразу понял, что в нем жили менши. Но что случилось с ними, когда сартаны уснули? Из того, что он видел, ответ получался лишь один, и довольно жестокий. Хотя сартаны быстро восстанавливали город, до сих пор было видно, что в этой части города шли ожесточенные сражения. Окна в домах были выбиты, стены кое-где обрушились. Изорванные вывески, написанные по-гномьи, по-человечески и по-эльфийски, валялись на мостовой.

Альфред печально смотрел по сторонам. Неужели это сделали сами менши? Исходя из того, что он знал об их воинственной натуре, это вполне могло быть. Но почему сартаны не остановили их? Потом он вспомнил образы ужасных существ, которых он видел в сознании Самаха. Что это были за существа? Еще один вопрос. Слишком много вопросов. Почему сартаны ушли в анабиоз? Почему они отказались от ответственносги за этот мир и за остальные созданные ими миры?

Он стоял на выходящей в вечерний сад террасе дома Самаха и думал, что это, должно быть, ужасный недостаток — задумываться о таких вещах, и что, наверное, этот недостаток и не дает ему быть счастливым. Наконец-то у него было все, о чем раньше он мог лишь мечтать. Он нашел свой народ, и они оказались такими, как он надеялся — сильными, решительными, могущественными. Они были готовы исправить все зло в мире. Тяжкий груз возложенной на него ответственности оставил его. Теперь он был не один, печально спросил он у себя.

— Что же во мне не так?

— Я однажды слышала о человеке, — послышался голос, — который много лет провел в тюремной камере. Когда же наконец двери камеры открылись и этого человека выпустили на свободу, он побоялся выйти. Он боялся свободы, боялся света и свежего воздуха. Он предпочел остаться в своей темной камере, потому что ее он знал. Ведь там он был в безопасности.

Альфред повернулся и увидел Олу. Она улыбалась ему. Ее слова и голос были такими ласковыми! Альфред видел, что ее действительно заботит его неприкаянность.

Он покраснел, вздохнул и опустил глаза.

— Вы все еще не покинули свою камеру, Альфред. — Ола подошла, встала рядбм и взяла его за руку, — Вы упорно продолжаете носить наряд менша. — Она завела об этом речь, очевидно, потому, что Альфред уставился на свои огромные башмаки, — Вы не говорите нам вашего истинного имени. Вы не хотите открыть нам свое сердце.

— А вы открыли мне свои сердца? — тихо спросил Альфред, подняв взгляд на Олу. — Что за ужасная трагедия произошла здесь? Что случилось с меншами, которые здесь жили? Куда бы я ни смотрел, я видел образы разрушения и кровь на камнях. Но все молчат об этом. Словно и не было ничего.

Ола побледнела и прикусила губу.

— Извините, — вздохнул Альфред. — Конечно, это не мое дело. Вы все так хорошо относитесь ко мне. Такие терпеливые и добрые. А я ущербен. Я стараюсь с этим справиться. Но, как вы сказали, я слишком долго пробыл в темноте. Свет режет мне глаза. Боюсь, вам этого не понять.

— Так расскажите же мне об этом, брат, — мягко сказала Ола. — Помогите мне понять.

Она явно избегала говорить о событиях, произошедших с ней и ее народом, и стремилась перевести разговор на самого Альфреда. Откуда такое нежелание говорить об этом? И почему каждый раз, когда он упоминает об этом, то ощущает страх и стыд?

«Нашу просьбу о помощи…» — сказал тогда Самах.

Почему? Видимо, сартаны проиграли какую-то битву. Но как такое могло случиться? Единственный разум, способный сражаться с ними на равных, был заключен в Лабиринте.

Альфред безотчетно обрывал листья цветущего шиповника. Он срывал их один за другим и не глядя ронял на землю.

Ола удержала его руку.

— Не надо, ему больно.

— Простите! — Альфред выронил листок и в укоре воззрился на устроенное им опустошение, — Я… я не думал…

— Но ваша боль сильнее, — продолжала Ош. — Прошу вас, разделите ее со мной.

Ее нежная улыбка пьянила Альфреда, как вино. Он забыл о всех своих сомнениях и вопросах. Его переполняли мысли и чувства, которые он так долго подавлял, отказываясь признать их в себе

— Когда я проснулся и обнаружил, что все остальные мертвы, я отказывался верить в это. Я отказывался верить, что остался один. Не знаю, сколько я пробил в мавзолее на Арианусе… Может, месяцы, может, годы. Я жил в прошлом, воспоминаниями о жизни среди братьев, и скоро прошлое стало более реальным, чей настоящее. Каждую ночь, ложась спать, я говорил себе, что завтра утром проснусь и увижу, что остальные уже встали. И что я никогда больше не буду одинок. Но это утро так и не наступило

— Heт, наступило! — воскликнула Ола, схватив его за руку.

Альфред увидел у нее на глазах слезы и сам едаа не заплакал. Он откашлялся и сглотнул.

— Даже если так, утра пришлось ждать долго, — хрипло сказал он. — А ночь была слишком темной. Я не должен беспокоить вас…

— Нет-нет, простите меня, — поспешно сказала она. — Это я не должна была перебивать вас. Пожалуйста, продолжайте.

Она продолжала держать его за руку. Ее ргки были теплыми и сильными. Альфред безотчетно потзшулея к: ней

— Однажды я обнаружил, что стою перед склепами моих друзей. Мой склеп был пуст, и я подумал тогда, что стоит лишь улечься в него, закрыть глаза, и я навсегда избавлюсь от страданий. Да, самоубийство, — спокойно произнес Альфред, увидев, как потрясенно и испуганно смотрит на него Ола. — Для меня наступил поворотный момент, как говорят менши. Я, наконец, признался себе, что остался один в этом мире. Мне надо было или выйти наружу и принять эту жизнь, или отказаться от нее. Я выдержал нелегкую внутреннюю борьбу. И в конце концов я покинул всех, кого знал и любил, и вышел во внешний мир.