Путь в рай (СИ) - Дори Джон. Страница 25

— Раз ты не нанимал колдуна, не просил колдуна, то не виноват, заплатишь штраф за ложный вызов, и живи спокойно.

— Как — за ложный? — подскочил толстяк.

— Так оспы же не было, — безразлично пожал плечами молодой.

Толстяк воззрился на него.

Амад в это время изо всех сил пытался удержаться. Нельзя. Надо молчать. Узнать, где Сарисс. Сейчас важно только это.

— Так что ты знаешь о колдуне?

— Мы пришли одним караваном из Ярана.

Он никак не мог сообразить, что говорить, а что нет. Беспокойство съедало мысли; планы, какими бы хитрыми они ни были, путались в его голове. Сарисс!..

Он стиснул зубы. Надо сосредоточиться. Младший опять что-то говорит. Но, кажется, не ему.

— …не присутствовал?

Толстяк замотал головой изо всех сил — капли пота полетели в разные стороны.

— Нет. Его не было. Никого не было. Все разбежались. Только колдун и моя жена. И Жунгар.

Пошушукались и решили не вписывать Амада в протокол, как непричастного. Зачем? И так всё ясно.

— А к-куда его? — еле выговорил Амад.

— Колдуна-то? Как положено, в зиндан. Ты не беспокойся, тёмный человек, — предчувствуя скорое окончание нудной работы, разговорился младший. — Скорее всего, никакой оспы не было, а колдун — просто мошенник. Как его брали — смех: сидит, глаза закрыл, чуть не обмер со страху. Будь я колдун, я бы… Уж я бы… Ух! — Плоское лицо разгорелось отсветом могущества, но, вспомнив про близкое начальство, писарь осёкся и продолжил уже сухо: — Так что ты не бойся. У нас специалисты имеются. Никому больше твой колдун навредить не сможет.

На негнущихся ногах вышел Амад со двора.

----------------------------------------------------

Примечание:

* Эфенди — (уважительное) человек, знающий грамоту, грамотей

Глава 30. Надежда

Ничего не знали дознаватели.

Оспа была.

Даритель благовоний посетил Белый Город.

На каждом углу курились жаровни с травами. Повсюду ходили разносчики дыма с ручными жаровенками на длинных ручках, из их узорных дырочек при каждом взмахе валил пахучий дым. Прохожие подставлялись под эти сизые струи и совали разносчикам медяки, те бормотали то ли благодарность, то ли молитву.

Каменные чаши на улицах и перед лавками были завалены полынью, шалфеем, ветками самшита и можжевельника, тлели кипарисовые щепочки, съёживались чёрные ягоды, отдавая терпкий дух. Люди растряхивали над ними одежды, стараясь пропитать спасительным ароматом, что способен отогнать заразу.

Улицы заволокла едкая пелена.

Амад шёл в дыму, в своём чаду, не разбирая дороги. Цепкая у него была память, но сейчас всё провалилось в какую-то яму, в дымную круговерть. Дороги он не видел.

«Как все», — сказал Сарисс тогда. Как все. Он страдает как все, умирает от истощения, от ран, от жажды — как все…

Ужас не давал собраться с мыслями. Куда ни глянь — всё заволакивает едкая пелена, и всё расползается под растерянным взглядом.

Как дошёл, сколько плутал — не помнил. Ему показалось — случайно оказался у знакомой коновязи.

Сил не было. Земля уходила из-под ног.

Он облокотился на столб, опустил голову.

Что делать? Надо же что-то делать… Надо. Соберись, Амад! Но боль и горечь так сильны, ужас так нестерпим, что хочется упасть и умереть.

Нельзя. Нельзя умирать. Надо помогать Сариссу. Надо заткнуть чёрную дыру в душе, куда стремительно утекают силы и воля. А ему надо спасать Сарисса. Поддержать сейчас, хотя бы мысленно: пусть продержится, пока я… Что «я»? Что я могу? Что я могу ему пообещать?

Не мешай, Ветерок, видишь, я думаю. Не сейчас, отстань…

Но Ветерок всё так же настойчиво фыркал ему в ухо, тёрся мягкими губами.

— Насими?..

Ветерок сказал «да» на своём лошадином. Он положил голову на плечо Амада, тихо фыркнул, вздохнул ласково, счастливо.

— Насими! Ветерок мой! Дружок ты мой! — Амад обхватил его морду, потянулся к гриве — погладить. — Ветерок!

На самом деле он думал, что это бред. Что теперь он бедный сумасшедший, который бегает по улицам и видит только то, что хочет, и больше не знает ничего ни о злобе мира, ни о жесткости и предательстве людей. Может, это и хорошо.

Пусть. Да.

Он прижался щекой к тёплой шёлковой шкуре, погладил, вдохнул запах. Хорошо перед смертью вспомнить вот хоть Насими — как будто наяву…

Его схватили, стиснули сильные руки, потащили, отрывая от последнего друга… Амад хотел схватиться за нож, но держали так крепко, что не шевельнёшься.

* * *

Конечно, дадаш вывернулся бы из железной хватки, изловчился бы и ударил или на худой конец убежал бы, но…

— Амад! Это ты?! Амад-джан?

— Казим?..

— Я, да. Здравствуй, брат!

Казим наконец выпустил его из объятий, поставил на место. Что-то сказал.

Казим. Ветерок. Живые.

Он вцепился в столб, чувствуя, что пожалуй слишком… слишком всего. Сейчас он отдохнёт, полежит вот тут. Вот прямо тут и полежит…

Но здоровяк Казим не дал ему упасть, подхватил, втащил во дворик чайхоны, где широкий айван, щедро оплетённый виноградом, и свешивается спелая желтоватая гроздь, и листва играет зелёными тенями. Он слушал голос Казима и — с особым счастьем — тихое ржание взволнованного Ветерка.

И мир потихоньку наладился. Безумие отступило, стало просто пережитым потрясением.

Принесли полный крепкого чаю заварник, меленькие пиалы — чтобы гости пили понемногу и пробыли подольше — это приятные гости. Маленькая пиала — знак уважения. Видно, знали Казима.

На подносе громоздились лепёшки — только из печи. Казим, как и положено, рвал их на куски, не чувствуя свежего жара. На большом лягане подали плов — Амад вспомнил, что за весь день так и не поел. Но сколько сейчас времени — не смог определить, дым встал над городом, как над пожарищем.

Еда не шла.

Надо взять себя в руки. Надо. Надо есть, пить, надо скорее сжиться с этой болью внутри, потому что Сарисс…

Надо.

— Как ты здесь оказался, Казим? Что с караваном стало, не знаешь ли? — спросил Амад.

— Не знаю. Может, кто и спасся, я не видел. Меня Ветерок вынес, под самое утро. Я уж думал — всё, конец мне. А тут он, — улыбнулся дадаш. — Они, как лагерь захватили, везде стали лазать, всех рассматривали. Искали кого-то. Я в сторонке лежал. За стеной, в кустах. Порезали меня, крови много вытекло, не мог уйти. Хоронился, да только утром всё равно нашли бы. Они не торопились. Утра ждали, света. Не боялись ничего. Я всё думал потом… Странно это. Они вели себя не как тарланы, не как вольные… — Казим замялся. — Как служивые. На аскеров похоже. Команды слушали, товары не потрошили. Не грабили, не обыскивали даже, живых в кучку стащили — допрашивать, но видно было, что всех порешат.

Казим помолчал, потом добавил:

— Про Хадада не знаю.

— Погиб, — коротко откликнулся Амад.

— Не повезло.

Помолчали.

Отхлебнули чаю.

Обстоятельный Казим не забыл первый вопрос Амада.

— Вынес меня оттуда Насими. Как? Плохо помню. Еле в седле держался. Он меня к ближайшему колодцу привёз. Там я пару дней провалялся. Да нашлись добрые люди, помогли, благослови Единый. А в Тар я не попал. Знаю только, что Сурхан-Саяды попил там кровушки. Наших всех… И ещё много кого. Страшное рассказывали про казни. — Казим угрюмо задумался. — Но только это не тарланы были. А кто — не знаю.

Невдалеке послышалось тихое ржание. Казим ожил:

— А ведь я его просил меня в Тар везти, обратно. А он — к колодцу. Выходит, дважды меня спас. Я, как отлежался, думал на запад податься. Подальше от Тара. Да вот только опять же — Ветерок. Я его на закат правлю, а он ни в какую. Шаг на запад, два — на юг. Так дня два промаялись, потом я подумал: может, он тебя ищет? Ну, пустил его — беги вольно, куда душа желает. Он меня на юг и понёс. А по дороге я купца одного выручил. Ну… подружились мы, вроде. Он местный, я теперь при нём. Охраняю.