Путь в рай (СИ) - Дори Джон. Страница 26
«Ага, — думал Амад, слушая Казима, — судьба, похоже, на нашей стороне! Раз шлёт такой случай, понятно, что не всё потеряно. Есть, есть шанс спасти Сарисса! Ну и что, что зиндан? И в зиндан найдётся окольная дорожка. И из зиндана тоже».
Бывший дадаш поднял голову. Мы ещё посмотрим, кто кого, Белый Город!
Казим осторожно спросил:
— А ты как? Почему такой?..
— Об оспе слышал?
— Как не слышать. — Казим кивнул на жаровню с травами, что хозяин вынес к воротам.
— Ну так слушай.
И Амад рассказал всё, что случилось от того самого момента, когда Казим деликатно отвернулся от них с «женщиной».
Не во все подробности посвящал его Амад, но главное рассказал.
На последнем эпизоде Казим сжал пудовые кулаки, зло прищурился.
— Мархуд, говоришь, тот, что у северных ворот караван-сарай держит? «Голубой Джейхун»? Там ещё синяя змея.
— Да не змея это! Это река нарисованная. Да плевать на Мархуда! Мне надо другое: Сарисса из зиндана вытащить.
— Месть можно отложить. Друг важнее, — согласился Казим.
Потом задумался.
— Из зиндана… Трудное дело. Правда, хорошо, что народ тут жадный. Сытого глаза нет. Все как псы глистатые — жрут взаглот и добавки просят. Деньги будут нужны. Есть, или?..
— Есть.
— Не по тарским меркам меряй. Тут золото да серебро понадобится. А медь — как песок.
— Деньги есть. Ходы нужны. Люди, кто за эти деньги что-то сделает. Времени у нас мало. Три дня.
Казим охнул. Потом призадумался.
— Есть один человечек. Местный. Через него на зинданных выйдем. Три дня — маловато… — Казим покрутил головой. — Маловато будет.
— Не надбавлю, — сказал Амад твёрдо.
Негласно, одними взглядами заключили и другой уговор дадаши: я тебе — помощь, ты мне — коня, насовсем.
Глава 31. Саулло
Три дня прошло, как в угаре. Не будь Казима, Амад бы раздал деньги просто так, за одно только упоминание Сарисса. Но Казим твёрдо стоял на страже и платил только тем, кто что-то мог дать взамен.
Увы. Вытащить из зиндана арестованного за колдовство не было никакой возможности. Слишком тяжкое преступление.
Но вот попасть туда — другое дело.
Через третьих-четвёртых лиц вышли на офицерика, который согласился в своё дежурство пропустить Амада внутрь, к Сариссу.
Деньги за эти дни канули как вода в песок — без звука, без следа. Ничего не осталось у Амада. Не успел он лизнуть даже краешек богатства. Посидела золотая птица на его ветке, встряхнулась да и улетела. Прощай благополучие! Уже были проданы и синие сафьяновые сапожки, и кожаная шапка капитана, и красивая попона Белой Горы, даже нож с резными ножнами был продан за семь серебряных — и Амад был доволен: хорошая цена.
К тому дню, когда было назначено свидание с Сариссом, оставался один только заветный динар. Его Амад запрятал поглубже в платок на поясе — не потерять бы ненароком. С золотым по-прежнему были связаны большие надежды и планы.
Купленный офицерик встретил Амада и повёл через караулку в подземную тюрьму. Чего только не передумал Амад, глядя на его кривые ноги и щуплую фигуру! Свернуть такому шею — плёвое дело. Но офицерик дрожащим шёпотом поведал, что уж собраны у него пожитки, и что получив остаток денег, он тут же удерёт из города, и что на воротах тоже дерут втридорога за выезд или даже за простой выход на волю. Вот так-то! Стал Бааль-Белек одним большим зинданом, а он Камаль-бей, любит свободу! Офицерик боялся — вертел тощей куриной шеей во все стороны.
По длинным узким коридорам, по лестницам, пришли в такую каменную глубь, где задохнуться можно было от одного вида стен. С непривычки у Амада закружилась голова. Едва успевал отмечать на мысленной карте, где идут. Наконец, в одном из коридоров остановились у чёрной разбухшей двери.
— Здесь он. Саулло! — позвал офицерик.
Из-за угла появился, не торопясь, вразвалку подошёл горообразный, заросший чёрным волосом мужик — кабанище.
— Откроешь. Пусть зайдёт.
Отвернувшись, офицер быстро юркнул обратно, в лестничный проём. Как сбежал. Если бы не Казим, ждущий на площади, Амад бы подумал, что не выйти ему отсюда — ни с Сариссом, ни без…
Кабанище нарочито погремел ключами, смерил Амада ленивым взглядом, колыхнул пузом.
— Дэнги давай!
Так и знал!
Ох и хлебнул бы ты сейчас своей кровушки, Саулло! Напился бы до сизариного клёкота…
Но ножа не было.
Амад скрипнул зубами.
— Тебе начальник сказал — открывай.
— Э, у начальника — свой бакшиш, у Саулло, — гигант ткнул себя в грудь, — свой! Дэнги давай! Нэт монет — ключ нэт! Тэрал! Саулло тут начальник! Хха! Саулло хочэт!
Амад и не заметил, что стискивает кулаки так, что пальцы свело.
Этими занемевшими пальцами он залез в пояс, достал последний золотой. На, подавись, только открой! Мягкие липкие щупальца слизнули заветный динар.
Заворочался ключ в замке, лязгнул засов, ещё успел Амад выхватить из держателя факел, как его толкнули внутрь. Грохот запоров за спиной, повизгивающий смех:
— Дохлы савсэм твой дружок. Нэкрасивый. Грязный, тощий, тьху!
Амад развернулся, ткнул факелом в зарешёченное окошко, прямо в щетинистую морду. Охранник испуганно отшатнулся.
Послышалась визгливая брань, какая-то жалоба, шарканье удаляющихся шагов…
Пусть.
Глава 32. Вжик-вжик
Подняв факел, он шагнул в глубину камеры.
«Как все».
Амад всё время помнил об этом. «Как все», — сказал тогда Сарисс и посмеялся: «Нет, я не бессмертен».
И всё же…
Все эти дни Амаду передавалась боль и муки Сарисса. Он вскакивал по ночам, днём его била муторная тяжкая дрожь, одолевала тоска, непонимание происходящего. Вместе с Сариссом в заключение попала часть его души. Но в последние сутки происходило что-то другое. Ощущения стали глуше. Словно в попытках уйти от боли Сарисс зашёл слишком далеко и теперь соскальзывал в смерть, как в покой. Амад чувствовал это и мысленно кричал ему: «Держись, я иду!» Но Сарисс слишком устал.
И всё же…
Три дня. Он должен быть ещё жив.
* * *
Он был распят на стене.
Куда девалась белая щегольская галлабия, куда делся золотой волшебный пояс?
Прикованы руки и ноги.
Тощее измученное тело в чёрных потёках и пятнах, нагое и беззащитное. Свежие белёсые шрамы — он ещё пытался восстанавливаться. Рядом, поверх — свежие открытые раны и язвы от ожогов, копоть, запёкшаяся кровь и сукровица — у него уже не хватало сил заживить их.
Амад сделал шаг ближе.
Он запретил себе чувствовать.
Он только проверит. Сейчас протянет руку… Вот так.
Приложить ладонь к запавшей груди. Не смотреть на страшный шрам! Не смотреть на корку ожога! Просто положить ладонь и…
…не услышать ничего.
Тишина.
Ни удара. Ни вздоха.
Не поверить. Этому нельзя верить.
Надо подуть на распухшие, бывшие раньше прекрасными губы и позвать:
— Сарисс… Я здесь. Я пришёл. Вернись.
Снова припасть к груди — ухом. Ждать.
Ждать долго.
И наконец услышать — удар.
Как медленно бьётся сердце Сарисса!
Едва заметно дрогнул живот: вдох.
— Сарисс! Я тут, рядом. Возвращайся!
* * *
Амад поднял бурдючок с водой (пронёс, конечно, одной любви мало, нужна вода, еда, чтобы восстановить силы, он помнил слова любимого: «Как все»), полил на лицо, на губы Сарисса. Тот уже очевидно шевельнулся, приоткрыл глаз — второй затёк лиловым и чёрным так, что открыть невозможно.
— Пей, воды много, пей. Я ещё еды принёс.
Сарисс прохрипел что-то — непонятно. Амад продолжил успокаивающе ворковать о простом, обыденном:
— Сейчас, сейчас. Всё сделаем. Вот. Попил? Кушать будешь? Почему нет? Финичек вот. Один. Один скушаешь? Попробуй.
Он осторожно обтёр губы, порванные в уголках.
Сарисс смотрел на него даже не с удивлением, а так, как недавно смотрел сам Амад на Казима: это я с ума сошёл или что? Или что?!