Путь в рай (СИ) - Дори Джон. Страница 29
Мысли у него путаются, хочется закрыть глаза, вообще закрыться где-то, спрятаться от этой непомерной, невыносимой пустоты, рвущей тело на части.
Но надо пересилить дрожь. Надо протянуть руку…
— Амад…
Он открывает зажмуренные глаза и видит Сарисса совсем близко. Неожиданно ясный осмысленный взгляд, лицо счастливое, но не безумное. Хотя… кто их, сумасшедших, знает?
— Х… Кх…
Это всё, что Амад может выдавить. Ветер срывает с губ эти жалкие звуки, не донося их до ушей Сарисса.
Но тот говорит сам, своим особенным голосом, которому и ветер не помеха:
— Я понял! Я теперь понял всё! Они сняли с меня пояс! Никто не снимал, а они — сняли! Специалисты!
Амад всхлипывает. Сарисс! Бедный мудрый Сарисс! Как ужасно! Он всё-таки сошёл с ума… Но может, оно и лучше. Не понимает всего ужаса их положения и не поймёт до самого конца, когда за ними придут.
Он кивает, поддакивает, чтобы не раздражать безумца — мало ли что тот может выкинуть. Слёз нет. Ветер выдувает их из глаз прежде, чем они выкатятся.
Амад вдруг перестаёт бояться высоты и выпрямляется. Теперь уже всё равно. Впереди — только гибель.
* * *
Наконец он может увидеть что-то кроме каменного креста и колодок. Он смотрит, и дух занимается: вокруг неоглядный мир! Широкий горизонт моря блестит по всему окоёму жемчужной дугой, город под ногами пенит зелёные волны садов, выстилает лоскуты крыш, извилистая линия берега сияет, как райская дорога, уходя на закат к дальнему-дальнему мысу!.. Как красиво!
Смерть… Ну что ж, пусть так. Они боролись как могли.
Он ловит радостный взгляд друга и улыбается в ответ: смерть — не повод грустить.
— Ты понимаешь? — кричит Сарисс и снова раскидывает руки, отступает на самый край, становится на носочки. — Они освободили меня! Всё, как он говорил! Я теперь могу летать!
Летать… Бедняга…
Летать?
— Сарисс?!
Тот смеётся, чуть покачиваясь в пустоте.
— Не бойся, я не улечу без тебя!
Ещё чего!
Амад делает крошечный шажок. Порыв ветра, ужас ускользающей опоры — он невольно хватается за Сарисса, и тот мгновенно обнимает, но поздно: он, Амад слишком тяжёл.
Как в страшном сне они заваливаются за предел равновесия, подошвы отрываются от камня, и они, сцепившиеся, падают.
Сейчас будет удар. Амад жмурится до кругов в глазах. Между ним и подстерегающей землёй — хрупкое тело Сарисса. Надо повернуть его наверх, пусть выживет. Вдруг выживет?!
Он пытается пошевелиться. Удар. Нет, это удар сердца.
Ещё один.
Странно.
Ветер, свистнувший было в ухо, молчит, не бьёт в лицо уже несколько секунд. Секунд? Что-то они так долго падают… Неужели жизнь можно растянуть?
Что-то касается его ног, и Амад раскрывает глаза.
Под ними проносятся деревья, самые макушки их (одно такое и задело Амада), мелькают дворы, дувалы, плоские крыши домов…
Ветер набирает высоту, они взмывают с ним выше и выше, переваливают через городскую стену…
Амад не в силах поверить! Они летят!
На крыльях ветра, оседлав воздушный поток, Сарисс несётся со своей ношей — ещё чуть-чуть тяжеловато, заваливаясь то на левый, то на правый бок, — но летит!
Уже вдоль линии прибоя, вдоль полосы мокрого блестящего песка, всё дальше и дальше оставляя за собой белые купола и зелёные пригороды Бааль-Белека.
Под ними плавно проходит скалистый мыс, тот, что был виден из города как часть горизонта. Они минуют его, и ветер стихает, они съезжают по пологой дуге к земле, мягко падают на песок. Всё! Приземление.
Некоторые вещи остаются непонимаемыми. Ими можно пользоваться, но постичь их нельзя. Амад сидит на берегу сине-зелёного залива. Рядом Сарисс, довольный, расслабленный. И хоть на боку его всё ещё виднеется недавний ожог, а в животе свербят заживающие органы, он умиротворён и готов. Готов ко всему. Он щурится на блестящую гладь и мечтает вслух:
— Вот если поплыть за море… Может быть, там край света? Может быть там — рай?
Амад разворачивается к нему, приближает своё лицо к самым зрачкам, в них тьма и золотые капли закатного мёда.
— Не говори мне ничего о рае. Я теперь всё об этом знаю. — Он заглядывает в глубину глаз, в самую бездну мира Сарисса и ныряет в неё — безоглядно.
— Рай там, где ты.
Вместо эпилога
В полутьме кабинета золотой пояс поблёскивает как сверкающая змея, обнимая сухощавое юношеское тело. Кажется, что именно этот, чуть провисший под собственной тяжестью пластинчатый ряд даёт свет, гладит бликами смугловатую нежную кожу, выхватывает из нагретого сумрака то кожаный переплёт книги, то узорный ворс ковра. Но нет, золото лишь отражает последние лучи солнца, покидающего столицу Бахрияра.
Солнечные огоньки в глазах мужчины погасли. Он опустил взгляд.
Ни прямой живот с размеченными кубиками мускулов и свёрнутым узелком пупка, ни изящная решётка рёбер, ни узкие бёдра не имели значения — его интересовало только одно: как лежит пояс, привольно ли сбегают оба ручейка цепочек вдоль ног, на щиколотках прерванные свободными браслетами, и ладно ли сидят крошечные колечки на пальцах ног, завершающие контур.
Всё было хорошо.
Аль-Фатлум провёл по золотым бляшкам, выровнял их, чуть надавливая, прижимая к телу.
Юноша вздрогнул.
— Господин…
— М?
— Можно спросить?
— Спрашивай.
— Зачем это?
— Ты всё ещё растёшь, я отпускаю звенья.
Юноша нерешительно тронул своё украшенье.
— Я не об этом, господин. Он тяжёлый, неудобный. Зачем он?
Аль-Фатлум посмотрел на ученика.
— Однажды кто-нибудь позарится на это золото и снимет его с тебя. Скажешь тому глупцу спасибо. Он сделает тебя свободным.
Юноша шепчет едва слышно:
— Не понимаю…
— Потом поймёшь. Когда придёт время. Тогда ты всё поймёшь и сможешь…
— Что смогу?
— Каждый узнаёт сам. Узнаешь и ты, Сарисс.
* * *
Испытание свободой — преодолимо ли для любви?