Бедный Павел. Часть 2 (СИ) - Голубев Владимир Евгеньевич. Страница 78

— Всё в порядке, господин генерал! — выдавил Эссен из себя, — Григорий Александрович пьяны, казаки все пьяны тоже! Они сдаются!

— Потёмкин жив и здоров? Сечь сдаётся? — молодой человек говорил довольно путано, язык его заплетался, и Текели не был уверен в смысле его лов.

— Обязательно! — ординарец снова потерял контроль и обвис на руках солдат.

— Братцы! Казаки сдаются! Битвы не будет! — с облегчением закричал генерал. Раздался радостный гомон солдат, никто не желал воевать со своими.

Когда ещё через целых пять часов никаких новостей из Сечи более не поступило, Текели уже не выдержал и сам проследовал в казачью крепость. Ворота были приоткрыты, и в щели спал вусмерть пьяный казак. Два десятка русских гренадеров, которые составили охрану генерала, убрали спящего с дороги.

Картина, открывшаяся Текели, поражала — на ногах в Сечи никто не стоял, все были не просто пьяны, а изумительно пьяны. В середине сего пейзажа в обнимку лежали Потёмкин и запорожская старшина. Ошарашенный Пётр Абрамович, аккуратно перешагивая бесчувственные тела, проследовал к супругу императрицы.

Григорий Александрович не приходил в себя. Однако Текели внезапно был отвлечён от попыток привести в чувство своего командира. Его кто-то подёргал за рукав.

— Пётр Абрамович! — сзади него стоял Метельский, совершенно трезвый с виду.

— Э-э-э… — ошарашенно пробормотал генерал.

— Времени мало, Пётр Абрамович! Вводите войска в Сечь, пока все не проспались. Пусть Григорий Александрович и убедил их подчиниться, но с похмелья, боюсь, снова заиграет кровь молодецкая. Всю старшину порознь разместите, пусть сам Потёмкин потом и решит, кого куда, тут дело тёмное. Письма надо изъять, дайте мне десяток солдат поспособнее.

— Афанасий Степанович! Вы как же — не пьяны?

— Не положено мне! — усмехнулся казак Панас, — Дело делать надо!

Всё завершилось миром. Остаток Войска Запорожского, что не приняло первый приказ о переселении, разделили на три части. Самую малую часть — триста двадцать человек, признали изменниками, что с султаном и римским кесарем сносились и казаков смущали. Их за признанием измены и готовности к исправлению вместе с семьями отправили на поселение на Аляску, к Шелихову.

Остальные же запорожцы, которых признали обманутыми, разъехались в двух разных направлениях. Половина отправилась в Забайкалье, где запорожцы составили основу создаваемого там казачьего войска. Вторая же половина ушла на Иртыш, охранять Сибирскую линию, по соседству с Башкирским войском, что прикрывало их стык с оренбуржцами.

— Как же ты, Гриша, уговорил этих буянов-то? — я прибыл в Киев, решать дела по преобразованию Малороссийского генерал-губернаторства, а заодно встретиться с Потёмкиным, который отбывал, минуя Петербург, на берега Азовского моря, где в устье реки Берда предполагалось начать строительство нового города — будущего дома его семьи.

— Я, Паша, столько не пил никогда! Ничего не помню толком! — смущённо хохотал он в ответ, — Кабы не Панас, споили бы они меня до смерти!

— А мне-то Афанасий Степанович другое докладывал! Что вы с ним договорились обо всём заблаговременно! — я сыграл такое нарочитое удивление, что Потёмкин снова жизнерадостно захохотал. Дела вдали от столичных канцелярий, и тёплый воздух уже наших степей шёл ему положительно на пользу. Он загорел, похудел и просто фонтанировал новыми планами и идеями.

— Ну, что ты, Твоё Высочество, надо мной изгаляешься-то? Всё же знаешь уже! Небось тебе, дядька Панас сильно больше рассказал, чем и я ведаю! А всё спрашиваешь!

Конечно, я был много наслышан об этой успешной операции моих помощников, где сошлись воедино знания и связи Метельского и харизма Потёмкина, но выяснить всё до конца считал для себя необходимым. Гриша меня всё-таки понял и перестал стесняться и выгораживать старого казака, который за эту операцию получил уже полковничий чин и орден Ивана Грозного.

— Панас, конечно, хитрющий дядька! Столько он раз сам тайно в Сечь ездил, Калнышевский [141] ему в рот смотрел, смутьянов казаки сами уже повязать готовы были…

— Преувеличиваешь, Гришенька! Всё бы так просто было, не пришлось бы вам пить пять дней как последним пропойцам. — остановил я снова входящего в раж друга.

— Твоя правда, Павел Петрович! Многие ничего слушать не хотели. Наверное, без большой драки не обошлось бы, а так… Сам знаешь, дело мужчины сабелькой махать, а вот думать… Это мало кто умеет. А в Сечи таких так вообще почти не было — вот повоевать, пограбить… Крикуны так легко могли убедить столь многих, что их обманывают, что переселяться им невместно, что надо сопротивляться. Сами-то и деньги получали от турок и австрийцев, да ещё и надеялись на новые блага от престола нашего. Жадные и недалёкие людишки!

— Слышал про дело под Килией?

— Драгуны Суворова порубили там бандитов каких-то. А что?

— Да можешь про тех казачков, что сбежали из Сечи перед твоим визитом, больше не вспоминать.

— Вот оно как… Панас навёл?

— Здесь уж скорее старшина постаралась, чтобы грехи свои замолить, Гриша. — усмехнулся я ему.

— М-да… Ну, и чёрт с ними. А здесь даже Калнышевский не смог всех убедить, ещё немного и драка была бы, и Панас заявил, как договаривались, что не дело казакам без горилки такие сложные переговоры везти. А Калнышевский этой злой воды в Сечи столько припас, что упились вообще все. А Текели под шумок и крепость занял и архивы всё изучил, после этого старшина уже от страха на всё была согласна, а некоторые так хоть в черти готовы был записаться!

— А Метельский доложил, что ты своими речами многих убедил. Он-то говорит, что коли бы не твои слова, то и горилка не помогла, а, наоборот — с пьяных глаз за ножи да сабли схватились.

— Жалко мне было запорожцев! Вот как ты говорил, что кто на следующей войне сражаться будет, коли мы всех своих недовольных порубим, да на каторгу отправим, так и подумал. Такие храбрые ребята, пусть и буйные, и глупые, а не дело их терять.

— Что же, Гриша, правильно ты подумал!

— Ох, душно-то как! — генерал Баур оттёр платком пот со лба, отпил из бокала, и снова тяжело вздохнул.

Совещание шло уже второй час, а липкая жара, что стояла в Петербурге в эти дни отнюдь не способствовала нормальному мыслительному процессу. Мы снова и снова пытались определить потребности в повозках разных ведомств и выработать понимание в дальнейших действиях по созданию столь необходимого нам колымажного производства.

Окна в моём кабинете была распахнуты настежь, но полное отсутствие ветра не давало нам облегчения. Я уже склонялся к тому, чтобы прекратить наши нынешние мучения и перенести совещание на более поздний срок, но обстоятельства меня опередили. В городе раздался страшный взрыв, который заставил зазвенеть стёкла в рамах, посуда на столе задребезжала.

— Что это? Что это? — раздались восклицания. Все вскочили, в кабинет влетели гайдуки и заняли позиции у окон.

— Так, господа, совещание прерывается! Новое организуем где-то через месяц, за это время вы подготовитесь лучше. Спасибо! Гриша, что это и где это? — это я уже сказал Белошапке, который вошёл в кабинет с крайне напряжённым видом.

— На Васильевском, Ваше Высочество. Судя по всему, взорвалась одна из лабораторий! Пока непонятно, какая именно. Пожарные выехали, градоначальник тоже. — на острове размещалось несколько исследовательских кабинетов, в частности, химический. Давно уже в связи с жалобами горожан на резкие запахи и непонятные звуки, мы собирались перенести почти все опыты за город, но пока ещё стройка новых зданий для этих целей не завершилась, и вот так получилось.

— Я тоже поеду посмотреть, Гриша!

— Опасно, Ваше Величество! А вдруг снова что взорвётся!

— Хорошо! — согласился в его логикой я, — Тогда в Академию Наук. Там обождём до завершения тушения. Я хочу знать, что случилось их первых рук. Боюсь, что там могли быть жертвы и повреждения. — я искренне волновался, ну и дополнительный резон был в прогулке по воде, что должно́ было слегка охладить мой перегретый мозг.