Между Сциллой и Харибдой (СИ) - Зеленин Сергей. Страница 151
Сам он лежал грудью на открытом снарядном ящике в двух шагах от щита орудия. Правая сторона щита разорванно торчала, с неимоверной силой исковерканная осколками. Часть бруствера с этой стороны начисто смело, углубило воронкой, коряво обуглилось, а за ним в двадцати шагах было объято тихим, но набиравшим силу пожаром – то лязгавшее, огромное, железное, что недавно неумолимо катилось на орудие, заслоняя весь мир.
Второй танк стоял вплотную к этому пожару, развернув влево, в сторону моста, опущенный ствол орудия из левого спонсона – мазутный дым длинными, извивающимися щупальцами вытекал из него.
В первом танке с визжащими толчками рвались снаряды сотрясая корпус, гусеницы, скрежеща, подрагивали, и отвратительный, сладковатый запах жареного мяса, смешанный с запахом горевшего масла, распространялся в воздухе.
Значительно дальше первых двух, справа, на самом краю начинающейся балки, вываливал боковой чёрный дым из третьего танка.
«Это я подбил три танка? – тупо подумал Кузнецов, задыхаясь от этого тошнотворного запаха и соображая, как все было, – когда меня ранило? Куда меня ранило? Где Зоя? Она была рядом…».
– Зоя! – позвал он, и его опять затошнило.
– Командир… Миленький!
Она сидела под бруствером, обеими руками рвала окровавленную на животе гимнастёрку, из прорех которой вывались сизые кишки, расстегивала пуговицы на груди, видимо, оглушенная, с закрытыми глазами. Аккуратной шапки не было, длинные русые волосы рассыпались по плечам, по лицу, и она ловила их зубами, прикусывала их, а зубы белели.
– Зоя! – повторил он шепотом и сделал попытку подняться, оторвать непослушное тело от снарядного ящика, от стальных головок гранат, давивших ему в грудь и не мог этого сделать.
Движением головы она откинула прядь, посмотрела на него с преодолением страдания и боли и, отвернулась. Сквозь тягучий звон в ушах он не расслышал звук ее голоса, только заметил, что взгляд ее был направлен на тихо скребущую ногтями землю руку Касымова, вытянутую из-за колеса орудия:
– Командир, миленький, помоги!
– Зоя, – шепотом позвал он и, сплюнув кровь, отдышавшись, сполз со снарядного ящика под бруствер, взял ее двумя руками за плечи с надеждой и бессилием, – Зоя! Зоя, слышишь? Ты ранена? Зоя! Где бинт?
– Ты обещал мне, что не будет больно…, - с укоризной прошептала она между мелким вдохом и выдохом, – обманщик… Все вы – обманщики… Мальчики…
Он долго не мог найти слов, потом с натугой выдавил из себя:
– Извини, Зоя…
– Так помоги… Вот здесь, в сумке, немецкий «парабеллум». Мне подарили его давно. Ты понимаешь? Если сюда… Не нужно делать перевязку…
– Ясно, – шепотом проговорил Кузнецов, – о чем ты меня просишь? Ты ошиблась: я не похоронная команда!
Достав из её же санитарной сумки остаток бинта, Кузнецов принялся её неумело перевязывать поверх гимнастёрки, стараясь не дышать смрадом крови и развороченных внутренностей.
«Почему нас не учли этому, почему? – пульсировала в голове мысль, – этому надо учить всех ещё в школе…».
Зоя не сопротивлялась под его руками, сопротивлялись ее глаза – с сузившимися в чёрную точек от боли зрачками, ее сомкнутые искусанные губы под прядями волос. Она вдруг обратной стороной кисти вытерла ему подбородок и, он различил свежую кровь на её руке.
– Господи, – шепотом сказала она, – как мне жаль вас всех, мальчиков…
– Это ерунда – меня оглушило, ударило о ящик, – крикнул он, – Зоя, что с Давлатяном? Что с Чубариковым?
– Чубариков ранен, а Давлатян… В сам начале.
Плохо скрывая невольную радость, Кузнецов:
– Зоя, как Володя? Где он? С ним можно говорить?
– В землянке пехотного санбата. Сейчас нет. Я хотела тебе сказать… Когда он приходит в сознание, все спрашивает, жив ли ты. Вы из одного класса?
– Из одного… Но есть надежда? Он выживет? Куда его ранило?
– Ему досталось больше всех. Не знаю. В голову и в бедро. Если немедленно не вывезти в госпиталь, с ним кончится плохо.
Вдруг, два неправдоподобно чистенько и опрятненько выглядевших человека, как будто из какой-то другой – не этой земной жизни, вбегают на огневую позицию и знакомый голос загнанно переводя дух, выговорил:
– Из штаба полка спрашивают – почему молчит батарея, а он тут с медсестрой… Кузнецов, к орудию!
Он узнал обоих. Это были его комбат Дроздов с наганом в руке и командир взвода управления Голованов. Не закончив перевязки, Кузнецов встал:
– Комбат! Танковая атака на правом фланге отбита. Уцелевшие танки белых прошли левее той высотки и отсюда мы их не достанем.
– Товарищ командир взвода, – взревел тот, – я Вам приказываю: К ОРУДИЮ!!! Голованов, заряжай!
– Комбат! Правильнее было бы отнести уцелевшие огнеприпасы Уханову…
– Пристрелю! К орудию!
– Есть!
Пришлось подчиниться. Накрыв Зою чьей-то шинелью и напоследок ободряюще подмигнув, прильнув снова к уже опостылевшему прицелу, Кузнецов сделал около десятка выстрелов в дым, пока Дроздов, как бы в растерянности не подал команду «прекратить огонь».
Обернувшись, он с изрядной долей сарказма сказал было:
– Надеюсь, хоть в кого-нибудь да по…
Зоя зажмурясь, лежала на боку, свернувшись калачиком, подтянув ноги, будто ей было холодно. Не по-военному изящный «парабеллум» валялся около ее неподвижно круглых поджатых колен и, что-то темно-красное, ужасающее Кузнецова, расплывалось возле ей головы с обезображенным смертью лицом.
И перекошенное, ошеломленное лицо Дроздова, как бы говорящее: «Разве я хотел её смерти?».
После сегодняшнего, как будто вместе с ней умерла часть его:
– Зоя… Что ты, Зоя? Зачем?
Затем, осознав что непоправимое всё же произошло, кровь ударила в голову и обернувшись к комбату, с трудом себя сдерживая чтобы не ударить, он:
– Ты! Ты!! ТЫ!!! Там где ты – там всегда кто-то умирает! Давлатян, Касымов, теперь Зоя!
– Думай, что несёшь, Кузнецов, – но за наган не схватился, как по обыкновению, – приказываю прекратить истерику! На войне всегда кого-нибудь убивают. Возьми себя в руки: ты командир Красной Армии – а не забеременевшая институтка!
– Слышу стреляют – дай думаю загляну, – раздалось вдруг сзади, – глядишь огнеприпасиком разживусь… Мой то, уж давно кончился.
Странно засмеявшись, Уханов с бессмысленной усмешкой опустился на землю около орудия и, так с биноклем на распахнутой гимнастёрке откуда выглядывала тельняшка, уселся отупело уставясь куда-то перед собой.
– Жив? – без особой радости его видеть, спросил Кузнецов, – как там орудие? Расчёт?
– Пуля для меня еще не отлита, – Уханов, приподнявшись на бруствере, на секунду глянул острыми зрачками в глаза Кузнецову, жила на шее, исполосованной струйками пота, набрякла туже, – орудию тоже ничего не сделается – оно железное. А вот расчёт… Остались мы вдвоём с Чибисовым.
Ездовой услышав свою фамилию, на мгновение высунулся из-за внешней стороны бруствер – за которым спрятался видать опасаясь комбата.
– А вы здесь чего не поделили?
Не получив ответа, Уханов внимательно осмотрел разгромленную огневую позицию взвода Давлатяна, изуродованное осколками орудие Чубарикова, особенно задержав взгляд на остывающем теле Зои:
– Жалко девку! Значит, здесь тоже… Все? Мы одни остались, командир?
– Выходит, так, – угрюмо подтвердил Кузнецов.
Дроздов, не к месту оптимистично:
– Ничего! Выведут на переформирование и пополнят.