Между Сциллой и Харибдой (СИ) - Зеленин Сергей. Страница 152
Вдруг, Чибисов испуганным зайцем перескочил через бруствер и застыв с поднятой к козырьку фуражки рукой:
– Таащ… Там кажется какое-то начальство ходит!
– Что за начальство? Куда «ходит»?
– Прямо к нам!
– Точно! Никак, сюда идут, – подтвердил Уханов высунувшись из-за бруствера, – командарм наш новый вроде… Ну тот, с палочкой.
– Товарищ Бессонов! Всем привести всем себя в порядок, – зашипел Дроздов, оправляя гимнастёрку под ремень, – трупы накрыть чем-нибудь… Быстрее!
– Хочу сейчас пройтись по тем артиллерийским позициям, товарищ Веснин, именно сейчас… Хочу посмотреть, что там осталось… Вот что, возьмите награды, все, что есть тут. Все, что есть, – повторил он, – И передайте Дееву: пусть следует за мной.
Бессонов, на каждом шагу наталкиваясь на то, что вчера еще было батареей полного состава, шел вдоль огневых – мимо срезанных и начисто сметенных, как стальными косами, брустверов, мимо изъязвленных осколками разбитых орудий, мимо земляных нагромождений, черно разъятых пастей воронок, мимо недвижных ещё чадящих нефтяной копотью танков… Мимо разбросанных как попало, ещё не убранных тел погибших бойцов…
Его бойцов!
Дроздов подбежал к группе командиров и, стоя перед Бессоновым навытяжку в наглухо застегнутой, перетянутой портупеей гимнастёрке, тонкий, как струна, четким движением строевика бросил руку к виску:
– Батарея смирно! Товарищ командующий армией…
Положив руку на плечо, остановил:
– Не надо доклада… Всё видел, всё понимаю.
Помолчав, тщательно всё разглядев:
– Значит, ваша батарея подбила вот эти танки?
– Да, товарищ командарм, – Дроздов вытянулся стрункой, – сегодня мы стреляли по танкам, пока у нас оставалось снаряды.
Бессонов, тяжело оперся на палочку, повернулся к Веснину и Дееву:
– Всем ордена «Красного Знамени». Я повторяю: ВСЕМ!!!
И потом, вручая ордена от имени Советской Власти, давшей ему великое и опасное право командовать и решать судьбы десятков тысяч людей, он насилу выговорил:
– Все, что лично могу… Все, что могу… Спасибо за подбитые танки. Это было главное – выбить у них танки. Это было главное… Все, что могу…
И, быстро пошел по ходу сообщения в сторону командного пункта.
– Как в народе говорят: «Всем сёстрам по серьгам», – садясь на станину, беззлобно засмеялся Уханов и полез в свой казалось бездонный вещмешок, – ну что ж, братцы, обмоем ордена, как полагается. Чибисов! Организуй-ка, папаша, нам котелок воды – я там в балке родничок видел.
– Ага! Я сщас мигом.
Увидев кислые лица Дроздова и Кузнецова:
– Да ладно вам собачиться, товарищи командиры! «Перемелется – мука будет». Мёртвых – оплакали, отпели и в землю, а нам продолжать жить и как-то меж собой ладить. Если, конечно тоже «туда» не торопитесь…
– «Мука?», – тихо переспросил Дроздов и, лицо его впервые дрогнуло искажённой гримасой, – думаете, мне их не жалко? Думаете, у меня сердца нет?!
Кузнецов промолчал.
Комбат, как пьяный ослабленно покачиваясь, поднялся и пошёл куда-то в сторону переправ и, вскоре его непривычно согнутой, узкой фигуры не было видно.
– Что-то не так с ним, – проговорил Голованов, глядя ему в след, – идет, вроде слепой…
– Переживает – молодой ещё, – пожал плечами бывалый Уханов, – ничего! После следующего боя он уже привыкнет.
– А как ордена «обмывать» полагается? – проводив взглядом комбата, спросил Голованов.
– Не знаю, но думаю так…
Уханов сперва хорошо сполоснув водой из котелка свою каску – имеющую пару свежих отметин, поставил её на середину подстеленной холстины, налил туда водки из фляжки, раскрыл коробочку с орденом и, вроде кусочка сахара – двумя пальцами бережно опустил его на дно котелка. Затем последовательно проделал то же самое с орденами Голованова, Чибисова и Кузнецова.
Все стали пить по очереди. Кузнецов взял каску последним и ему досталось больше всех водки.
Допив из каски и забрав из неё своё «Красное Знамя», он тоже поднялся, положа орден в нагрудный карман.
– Командир, что ты? – окликнул сзади Уханов, – куда ты, командир?
– Так, ничего…, - шепотом ответил он, – сейчас вернусь. Только вот… Схожу к пехоте в санитарную землянку».
Чубариков увидев его, заговорил горячо и не совсем внятно:
– Ты пойми меня, Коля, мне не повезло второй раз… Я несчастливый. Тогда, под Воронежем, заболел этой идиотской болезнью, а теперь вот ранило…
Его глаза, на половину перебинтованном лице, с нездоровым, жарким огнем возбуждения блуждали то по потолку, то по его лицу – как бы стыдливо спрашивая: что он думает о нем – осуждает, жалеет, сочувствует?
– Ну, что же это такое? Мне не повезло, опять не повезло! А я так мечтал попасть на передовую, я так хотел подбить хоть один танк! Я ничего не успел. Вот тебя даже не ранило, тебе очень повезло. А мне… Ты понимаешь меня, Коля? Бессмысленно, бессмысленно случилось со мной! Почему мне не везет? Почему я такой невезучий, Коля…?
Кузнецов встал и протягивая руку, прощаясь:
– Мне надо идти, Володя. Попадёшь домой – передавай привет от меня Вере Павловне».
Дочитав сшитые вместе отксеренные страницы, закрыл брошюрку и, любуясь делом рук своих, посмотрел ещё раз на обложку:
«Артур Сталк. Повесть «Горячий дождь». 1925 год».
– Годнота! Эту «нетленку» уже можно смело отправлять в редакцию.
С озабоченным видом перебираю следующие брошюрки-повести: «Варшавское шоссе», «Товарищ комбат», «В окопах Царицына», «Красная звезда», «В августе 1921-го», «Бо, мёртвые срама не имуть» и прочие…
– А вот над этими придётся ещё поработать.
И от осознания грандиозности поставленных самим же перед собой задач, невольно вырвалось:
– Да, где ж столько времени то, на всё это взять?!
А ведь ещё – поэзия, фантастика и участие в общественной жизни литературной группировки конструктивистов, членом редакторской комиссии журнала «Техника – молодёжи» которой, я являюсь!
Хорошо ещё, мать Александра Голованова взяла на себя труд моего литературного агента – избавив от значительной части головняков, не связанных непосредственно с писательством.
1924 год прошёл-пролетел и ничем – кроме смерти и похорон Ленина в самом начале и, Майским съездом партии – на котором Сталина переизбрали на пост Генсека, особо не запомнился.
Как обычно в мире заключали договора и нарушали их, воевали и заключали перемирия, поднимали восстания и подавляли их, рождались дети и умирали люди…
Новый Год в Ульяновске справили как всегда весело, хотя мне это веселье уже несколько приелось.
За зиму 1924–1925 год, переименовали столицу Норвегии из «Христиании» в более привычное для меня «Осло», фашист Муссолини в открытую объявил себя диктатором Италии, Лев Троцкий наконец-то подал в отставку с поста Наркома по военным и морским делам и был заменён Михаилом Фрунзе, Япония установила дипломатические отношения с СССР и вывела свои войска с Северного Сахалина. Ну, а так – ничего интересного.
В конце февраля умер Президент Германии Фридрих Эберт… Знаете такого?
Вот и я не знаю – умер – так умер, да и Маркс с ним.
Особо этой зимой делать было нечего, поэтому я поднажал на литературную деятельность.
С детства, хлебом не корми, люблю читать книги!
Вот только не все подряд. Я рос, воспитываясь не на «горях от ума» – на так называемой «великой» русской литературе о «лишних людях», геноцидящих тупым ржавым топором ни в чём не повинных старушек. Мне не интересно читать про моральные страдания неудачников-лузеров, не нашедших себя в этой жизни.