И солнце взойдет (СИ) - О'. Страница 131

Он замолчал, и в комнате повисла душная тишина. Рене было страшно даже вздохнуть, и потому она сидела, не шевелясь, пока собственный напуганный мозг вдруг не застопорился. Он забуксовал один раз, второй, а потом зацепился за число. Десять. И руки нервно сжали колючий плед. Господи, Тони! Какое жуткое совпадение. Думать о тех днях не хотелось, но именно воспоминание о собственной ненависти, которой Рене всегда так боялась, вдруг заставило отмереть. И это словно стало отмашкой. Реальность рухнула перед глазами и погребла под собой эфемерные страхи, мифические тревоги и потусторонние глупости. Упрямо поджав губы, Рене подползла ближе к витавшему в своих отравленных воспоминаниях Энтони и осторожно коснулась колючими обветренными губами впалой щеки. Уткнувшись кончиком носа в гладкую скулу, она тихо спросила:

— Почему?

Нет, даже не так — потребовала. Потому что ей самой это нужно, безумно важно найти объяснение и оправдание. Ведь не становятся врачами озлобленные на жизнь люди. Рене свято верила в эту истину, и уж точно не позволит Энтони доказать это методом от противного, хоть он и считал иначе.

— Какая теперь уже разница. Мертвецы, слава всему, не восстают из могил, — хмыкнул Ланг и попытался отвернуться, но горячими ладонями Рене обхватила его лицо, вынудив посмотреть в глаза. А затем едва не расхохоталась от облегчения, потому что несмотря на всю свою гениальность, Энтони пока не понимал главного. О, совершенно не догадывался, что был лишь один человек, на кого действительно злился мстительный доктор Ланг. Ибо вряд ли он сможет ненавидеть кого-то больше, чем сам себя.

— Расскажи, — повторила она теперь вслух заветную фразу. — Расскажи, и я помогу!

— Я не дева в беде, чтобы меня спасать! Да и ты не психиатр…

— Тони! — Имя неожиданно прозвучало с таким нажимом, что Ланг осекся. Он отвел взгляд, а затем со вздохом покачал головой.

— Успокойся. Эта история не для твоих нежных ушей. Не стоит в этом мараться.

— И все же?

Он мягко высвободился из ее хватки и вновь оперся спиной о край дивана. Рене же свесила ноги и решительно сползла на пол прямо в куче из одежды и одеяла. В руках немедленно оказалась чашка с водой, а рядом опять примостился кривоногий бобер.

— Ты же не отстанешь, верно?

— Нет. — Она упрямо поджала губы.

— Зря. — Досадливо взмахнул рукой Энтони. Он немного помолчал, машинально поправил скривившиеся зубы у завалившейся набок игрушки и заговорил: — Я не знаю, когда все началось. Наверное, так было всегда, но что-то понимать я стал только лет в десять. В тот год родители развелись, и мать уехала работать в Канаду. Как я потом уже догадался, просто сбежала. Она звала с собой, но я наотрез отказался. Кто же согласится променять солнечную Калифорнию на это унылое французское гнездо?

Ланг фыркнул и замолчал. Он перебирал синтетическую шерсть поразительно долго, прежде чем сердито уставился на застывшую Рене, подтолкнул к ней кружку с водой и продолжил:

— Через несколько дней после отъезда матери, я застал отца на какой-то шлюхе. Потом были еще и еще. Целая вереница девчонок, которые хотели получить собственный контракт в студии отца и были готовы на всё. Не скажу, что это было какое-то шокирующее зрелище, но для десятилетнего пацана весьма… удручающее. — Энтони хмыкнул. — Тем более они не скрывались. Просто не видели в том нужды.

— Ты… Ты прямо видел все это? — Рене никогда не была особой ханжой, но вряд ли взрослые оргии достойная пища для молодого ума. И психики.

— Ну мне же надо было как-то добраться до своей комнаты, — рассмеялся Энтони, отчего у Рене невольно дрогнула в руках чашка. Неестественный смех. Почти искусственный. — Через два года студия отца не выдержала конкуренции, и мы переехали на окраину Лос-Анджелеса, где можно найти любой источник для кайфа в кратчайшие сроки. И, черт возьми, отец оказался в том настоящий мастер. Он цеплял едва ли совершеннолетних девчонок по клубам, убеждал их бог знает в чем, чтобы подсунуть наркоту, которой кишит каждая подобная дыра, а потом трахал их у нас дома.

— Господи…

— Я тогда почти не появлялся в этом сарае. В основном жил у Чарльза, иногда у друзей.

— Он знал? — нервно спросила Рене и стиснула чашку.

— Не думаю. Отец был не самым простым человеком, мать с тех пор тоже не изменилась, а Чарльз же всегда витал в своей науке. Думаю, он просто считал, что идти мне больше некуда. И в общем-то, старый засранец был прав.

— Почему ты никому не сказал?

Тони поднял голову и прямо посмотрел ей в глаза.

— Я не знаю, — тихо произнес он. — У меня до сих пор нет на это ответа. Возможно, я отрицал. Может быть, трусил. Но понимать последствия своего бездействия стал намного позже. Тогда мне не хотелось думать, что они были полностью невменяемы. Просто тела, с которыми можно вытворять, что хочешь. Отец этим пользовался…

— А ты? — Рене почувствовала, как свело горло, а Энтони вдруг замолчал. Он поджал губы, вырвал какую-то нить из ковра и отшвырнул прочь.

— Один раз. Или это следует считать за два? — наконец ответил Ланг, а потом прикрыл глаза и чуть приподнял брови, словно спрашивал ее мнения. Но Рене молчала, и тогда он продолжил. — Это был выпускной в старшей школе. Чарльз уехал на очередную конференцию, так что я вернулся домой пьяным и очень веселым, когда они как раз танцевали на нашем журнальном столике. Подарок отца на окончание — две девчонки, которых я просто нагнул и отымел по очереди, потому что мне показалось это забавным. Смешным. Никто из них не возражал, да и не смог бы. Думаю, они вообще не осознавали происходящее. Ну а на утро к нам заявились копы. Тогда же я понял, что проспал всю ночь в обнимку с трупом.

— Передозировка?

— Отец обычно был осторожен. Так что аспирация рвотных масс.

Энтони замолчал, а Рене нервно ковыряла ногтем скол на опостылевшей чашке. Пить больше не хотелось. Наоборот. Казалось, что сейчас стошнит.

— Вас арестовали? — наконец тихо спросила Рене, но вместо ответа Энтони молча указал на ненавистную воду, вынудив сделать несколько глотков. И только когда посудина опустела, он презрительно проговорил:

— Разумеется. У нас же был труп и полный дом наркоты!

— А дальше?

— Дальше были долгие разбирательства, допросы. Однако говорить, кроме правды, мне оказалось нечего, так что я быстро стал не интересен. А потом пришла мать. Я не знаю, что она сказала или сделала, кому заплатила. В общем, вряд ли это было законно, но меня больше не трогали. По решению суда я отсидел полгода, после чего меня забрал Чарльз и ещё долго со мной не разговаривал. Однако с опозданием на два месяца он все же забрал меня с собой в Хопкинс. Я не собирался становиться врачом, так просто случилось.

— А отец? — осторожно спросила Рене, которая боялась даже представить насколько потерян оказался в тот момент Тони. На какое дно моральной ямы упал, прежде чем смог взять себя в руки. Сколько ему было? Шестнадцать или семнадцать?

— Как в классическом вестерне, — неожиданно скабрезно хохотнул Энтони, а потом уставился в темный потолок. И голос, которым он произнес следующие несколько фраз, был до страшного равнодушен. — Десять доказанных случаев изнасилования, две передозировки, один анафилактический шок от неизвестных примесей. Ранен при попытке побега во время транспортировки из одной тюрьмы в другую. Умер от обширной кровопотери и полиорганной недостаточности шестого декабря в половину второго ночи. Донорская карта подписана ближайшим родственником. Реанимационные мероприятия не проводились по причине полной ублюдочности пациента и бесчеловечности его дежурного хирурга.

«Если однажды на стол перед тобой попадёт дорогой для тебя человек, ты должна забыть его». О, Тони!

— Ты не бесчеловечный!

— Да ну? — он насмешливо уставился на неё, а Рене нахмурилась. — Решили поиграть в двойные стандарты, доктор Роше? Или забыли клятву, которую давали? А может, в медицинских школах Канады проигнорировали Женевскую декларацию?