И солнце взойдет (СИ) - О'. Страница 82

— Ну же, не подведи меня, Рэмтони, — пробормотала Рене, пока осторожно ощупывала темно-розовую, гладкую печень. Такую идеальную… такую, черт побери, целую! — Ты же хочешь жить, так подскажи — где!

Но ответом, разумеется, было только равномерное движение искусственных легких.

— Роше! — воскликнула Хелен и успела в последний момент оттолкнуть руки Рене, прежде чем раздался очередной разряд. Глаза всех метнулись к экрану кардиографа, где насмешливо мелькнули три ровных пика, а затем снова прямая. Рене услышала, как рядом с ней скрипнула зубами медсестра.

И вновь пальцы осторожно ощупывали миллиметр за миллиметром, пока над ухом противно свистел дефибриллятор. Вот один шов, вот второй… Здесь был размозжённый участок, который она удалила. Нет! Все было сухо. Под маской от волнения становилось нечем дышать. Неужели она что-то пропустила? Рене видела, как вводились новые дозы гормонов, как опять придвинулся Фюрст, и едва успела дернуться в сторону. Ничего. Ни на экране долбанного кардиографа, ни перед глазами. Снова и снова. Осмотр — руки — разряд. Осмотр — руки… У Рене была всего пара секунд, чтобы принять последнее решение. Схватив со стола Хелен скальпель, она несколько раз полоснула по левому межреберью, интуитивно, почти неосмысленно, а затем скользнула пальцем в открытую рану. И то, что прямо сейчас убивало их пациента нашлось сразу за перикардом. Мгновенно. Ещё одно чудо, но на этот раз опоздавшее, отчего Рене замерла, а потом прикрыла глаза в безнадежности осознания. Сердце было мягким на ощупь и необычно спокойным, обездвиженным, так что упиравшаяся в палец твердая острая грань чувствовалась особенно ясно.

— Что ты… — начал было Фюрст, но осекся, когда поймал в ответ полубезумный взгляд.

Принимать решения всегда тяжело, и подчас открыть рот, чтобы сказать короткую фразу, оказывается слишком трудно. Челюсти словно слипаются, язык не шевелится, а гортань не сокращается и не может издать простейшего звука. Словесный и эмоциональный тупик, когда все разом падает в пропасть бессмысленности. Бессмысленно говорить, бессмысленно делать, бессмысленно даже дышать, бессмысленно выяснять, кто ошибся, ругаться или же спорить. Ведь это ничего не исправит, так зачем тогда открывать рот? Именно это чувствовала сейчас Рене, пока в палец упирался осколок ребра, а команда из десяти человек ждала хоть каких-нибудь пояснений. Они все ошиблись, но Рене винила только себя.

— Фиксируйте время смерти, — наконец проскрежетала она, а затем медленно перевела взгляд на бледный профиль Рэмтони и почувствовала, как задрожали руки. Ну, здравствуй, личный кошмар.

Когда в операционной один за другим погасли шары бестеневых ламп, Рене устало прикрыла глаза и пошатнулась. Нащупав рукой стену, она оперлась на прохладный кафель, не задумываясь, что пачкает его темными разводами, и медленно двинулась к выходу. Посмотреть наверх, где ждал отчета наставник, она так и не смогла, потому что… Господи, Рене Роше только что убила человека! Она зажмурилась сильнее, а потом налетела на какую-то стойку.

— Рене, — раздался над ухом тихий голос доктора Фюрста. — С тобой все в порядке?

Нет. Конечно, нет. Однако вместо ответа она лишь неопределенно мотнула головой и двинулась дальше, но Алан все же попытался было подхватить ее под руку. Почувствовав это, Рене испуганно отшатнулась в сторону, а затем ввалилась сквозь открытые двери в помывочную. А там было ожидаемо людно. И каждый — черт возьми! — каждый здесь решил бросить взгляд на пошатывающегося резидента. Рене не знала, смотрел ли кто на неё с усмешкой, а может, с разочарованием, была ли там злость или же равнодушие. Она просто молча стянула перчатки, затем халат и скинула несчастливые перепачканные «вишенки». Интересно, их удача закончилась с тех самых пор? С распростертого на полу тела и звонка с сухой фразой «mortuus est»?

Ледяной кафель неприятно, но так отрезвляюще холодил ступни, пока Рене шла до двери. Она чувствовала, как где-то впереди сюда спешил Энтони. Знала, что должна была бы остаться, выслушать, разобрать до мельчайших подробностей каждый свой шаг, пересмотреть видео, обсудить, найти выход, дабы подобное никогда больше не повторилось… Но не могла. Не сейчас. В груди вновь поднялась все та же по-детски нелепая обида — ее бросили. Столкнули в пропасть точно желторотого птенца, а она не взлетела. Рене разбилась. В голове было пусто да звонко, словно в сломанном колоколе, по которому в последний раз ударили молотком, и хотелось найти такое же пустое, гулкое место. Без сотен людей, без шума и гвалта, без странных взглядов и неуместных вопросов.

Босые ноги замерзли мгновенно, стоило пересечь длинный коридор и свернуть в главный корпус. Рене давно стянула перепачканные носки и выкинула их в ближайший мусорный бак. Неправильно, конечно. Но не плевать ли уже? Так что теперь она остро чувствовала гулявшие по полу отчаянные сквозняки и каждую щербинку в старом покрытии, пока брела куда-то вперед. Хотелось спрятаться. Остаться наедине со своими мыслями, чтобы устроить им достойные похороны. И подходящая для этого комната подвернулась за третьим по счету поворотом. Это был какой-то зал для конференций или совещаний, бог его знает. Хрустнув разболтавшейся ручкой — и почему они здесь всегда заедали? — Рене заглянула в темное помещение, что оказалось густо заставлено стандартными стульями. В нем было темно, немного душно, но ковровое покрытие приятно согревало озябшие ступни. Вдалеке на стене виднелся белый экран для проектора и почему-то большой черный крест. Рене зашла внутрь, проигнорировала удобные кресла и забилась в уголок рядом с задернутыми жалюзи, где свернулась клубочком прямо на твердом полу. Теперь следовало понять, что делать дальше.

Без сомнений, их всех ожидала комиссия, прилюдный разбор с главным врачом и слушанье. Возможно, не одно, а целый каскад допросов, обсуждений и пошагового анализа. Когда пациент умирает в палате — это, разумеется, грустно, но такое бывает. Однако операционный стол считался местом святым и неприкосновенным, где чудеса довлели над природой, здравым смыслом и иногда переигрывали даже физиологию. Любая ошибка там приравнивалась к преступлению, что каралась огромными штрафами, потерей лицензии, а может, и тюремным сроком. Так что им придется очень постараться, чтобы доказать свою невиновность. Оставалась только одна проблема — Рене совсем не была уверена, что не виновата.

Из груди вырвался тяжелый вздох. По-хорошему, надо было вернуться и открыто встретиться с последствиями своих же решений, но никаких сил не хватало. В голове билась мысль, что она снова кого-то убила. И потому Рене малодушно продолжала отсиживаться в темноте, уткнувшись лицом в колени, пока неожиданно не услышала это. В пустой комнате раздался непонятный скрип, за ним гулкий стук, а после в пыльном воздухе поплыл небрежно взятый аккорд. Бог его знает, как Рене не заметила инструмент раньше, но в личности беспардонно нарушившего ее уединение человека сомнений не было точно. А он тем временем перебрал пальцами клавиши, ударил несколько раз по одной, особо фальшивой, хмыкнул и принялся наигрывать какую-то мелодию. Та казалась знакомой, даже несмотря на гнусавое звучание расстроенных струн, но Рене никак не могла вспомнить, откуда же ее знала. Наконец, не выдержав, она повернулась и уставилась в черную спину доктора Ланга, который сидел за стареньким, весьма потрепанным фортепиано. Боже, зачем оно здесь? Впрочем, ответ нашелся сразу. Инструмент доживал свои последние годы в виде подставки для рекламных стендов во время очередных конференций. Видимо, она поэтому его не заметила. Тряхнув головой, Рене спросила, хотя не надеялась на ответ:

— У меня есть хотя бы малейший шанс побыть в одиночестве?

Голос едва перекрыл фальшивую мелодию, но больше никакой реакции не последовало. Рене сильнее стиснула холодные пальцы.

— Сэр!

И снова молчание, да знакомый до злости мотив, который Энтони явно пытался подобрать по памяти.

— Всего лишь несколько минут, и мне…