И солнце взойдет (СИ) - О'. Страница 83

— Я слышал тайный звук струны, — неожиданно перебил Энтони, а Рене на мгновение зажмурилась. — Давид ласкал им Бога слух. Но ты не любишь песни эти, верно?

— Пожалуйста… Оставьте меня! — простонала она. Но какое там! Видимо, доктор Ланг решил устроить музыкальный салон.

— А счет идет: четыре, пять. Аккорд в минор, затем в мажор… — Ланг вдруг оглянулся и бросил взгляд, приглашая присоединиться, и Рене сдалась.

— И удивленно Господь пишет: «Hallelujah!» [57] — зло пробормотала она. Но Энтони заиграл громче, вынуждая растягивать бесконечные повторы чертовой «Hallelujah!», а потом вдруг резко остановился и рассмеялся.

— Ты фальшивишь, — хмыкнул он, но Рене ничего не ответила.

Тогда его пальцы снова пустились перебирать клавиши, но теперь уже без цели наигрывали известную мелодию. И стало ясно, Ланг не уйдет. Наконец, на четвертом куплете Рене все же поднялась со своего насеста, проскользнула между вереницей кресел, чтобы неловко замереть подле сидевшего Ланга. Остановившись в своих музицированиях лишь на секунду, он протянул руку и молча пододвинул к себе еще один стул, чем окончательно дал понять — разговору быть, и плевать, в каком состоянии сейчас была Рене. Впрочем, вряд ли бы нашлись такие душевные волнения, которые могли остановить айсберг доктора Ланга от потопления чьей-то самооценки. Так что Рене ничего не оставалось, как усесться рядом и поджать под себя озябшие ноги. В ответ к ней на колени упали чистые, явно тщательно отмытые от всей биологической грязи ярко-желтые «вишенки». Из груди невольно вырвался удивленный вздох.

— Спасибо, — осторожно поблагодарила она, пытаясь скрыть, как дрогнуло сердце, а затем снова уставилась на обувь.

Энтони мыл их сам? Серьезно? Нет, скорее всего, отдал какой-нибудь санитарке. Да-да. Это же доктор Ланг, а не уборщик. Рене медленно перевела дыхание и пошевелилась. Надо было обуться, раз выдалась такая возможность, но она только крутила в пальцах алые ягоды и думала, что если Энтони заметил очередной переход на официальное обращение, то виду не подал. Только тренькнул несколько раз клавишами, прежде чем ответить.

— Не за что. Я шел следом…

— Но… — Рене недоуменно уставилась на чистую обувь.

— … за твоим отчаянием, когда увидел их, — пришло ехидное продолжение фразы, и Энтони небрежно махнул в сторону тапочек. — Должен сказать, ты оставила после себя настоящую тропу из недоуменных лиц и специфических вопросов. А такие дороги обычно ведут именно сюда.

— Я даже не знаю, что это за место. — Рене покачала головой, а Энтони неожиданно прервал свои музыкальные экзерсисы и озадаченно огляделся.

— Думаю, нечто наподобие церкви, — пожал он плечами.

— Мало похоже, — фыркнула Рене.

— Да и мы в целом не богадельня, но помогаем, — резонно заметил Ланг, а потом вернулся к клавишам.

Она же не отрывала взгляда от рук и уже знакомой татуировки. За эти недели у Рене было время выучить наизусть путь сквозь черный лабиринт, но каждый раз, закрывая глаза, она почему-то неизменно натыкалась на стены. Кто знает, быть может, оттуда вовсе не было выхода… Когда-нибудь она обязательно спросит.

— Не знала, что ты умеешь играть, — заметила Рене в надежде поддержать разговор. С приходом Энтони легче не стало, но ощущение неизбежности скомкалось и перестало пугать. Словно оно само боялось присутствия доктора Ланга. А потому хотелось до конца воспользоваться короткой передышкой, прежде чем нырнуть в ужас случившегося. Уставшая психика требовала глупых шуток и нелепого смеха. — Для меня слишком… Слишком много клавиш.

— Это не так сложно, как кажется, — откликнулся Энтони. Он взял особо уменьшенный аккорд, чья фальшивость била все допустимые слуховые пределы, а затем серьезно договорил: — Главное, найти «до». А дальше уже проще, чистая математика — считаешь ноты, интервалы и пальцы.

Рене недоуменно выпрямилась, на секунду поверив в услышанное, а затем зажала рукой рот в попытке унять рвущийся наружу неприлично нервный смех.

— Ах, разумеется, — наконец кивнула она, а потом не выдержала и все-таки фыркнула. — Боже. Нашла кого спрашивать!

На лице снова появилась улыбка, но почти сразу вся легкомысленная радость исчезла, стоило Энтони развернуться всем телом и поднять на неё взгляд. Он просто смотрел, а Рене уже было не по себе. Хотелось сжаться до размеров нейрона, перестать существовать, раствориться электрическим импульсом в голове недовольного Ланга. Но она лишь сильнее стиснула уставшими пальцами «вишенки» и закусила губу.

— Обсудим? — спросил Энтони безлико. Тем самым скучающим тоном, от которого становилось до истерики страшно. И теперь Рене, как никогда, понимала, за что же здесь настолько не любят доктора Ланга. Быть равнодушной Немезидой невероятно трудно — такое никому не прощают. А Энтони работал олицетворением правосудия на полную ставку.

— Не думаю, что уже готова… — начала было она, но ее прервал короткий злой смешок.

— Готова к чему? К смерти своего пациента? Рене, если б каждый хирург знал, когда это случится, было бы намного проще. Не находишь?

— Я не готова говорить. — Пальцы едва не оторвали одну из вишенок с корнем, а слева раздался тяжелый вздох. Протянув руку, Энтони забрал несчастную обувь и поставил на крышку пианино.

— У тебя нет выбора, — твердо произнес он, а потом добавил мягче и тише. — Что там произошло?

— Патологоанатом…

— Рене.

Она зажмурилась, пытаясь собраться с силами, даже открыла рот, чтобы начать, но в последний момент лишь выдохнула и подтянула к груди колени. Скрестив озябшие ступни, Рене до боли сжала собственные предплечья.

— Это был осколок ребра, — монотонно начала она, а сама смотрела перед собой на поцарапанный узор старой деки и не видела ничего. Ни вырезанных листов папоротника, ни цветов. Прямо сейчас Рене снова была в операционной посреди крови и с умирающим на столе пациентом. Интересно, сколько раз это еще повторится? Десять? Двадцать? Сколько раз ему придется умереть, чтобы она забыла. Или… такое не забывается? Рене прикусила язык, чтобы вернуться в реальность, и продолжила: — Он вошел в левое предсердие, зацепив легочный ствол. Рана, видимо, была небольшая. Кровь накапливалась в перикарде, пока ее не стало слишком много, отчего сначала возникли проблемы с ритмом, а потом появилось подтекание.

— Что ты сделала, когда встало сердце? — Вопрос звучал жестко. Негрубо, просто… для находившейся в полном раздрае маленькой Рене слишком резко. Шмыгнув носом, она качнула головой.

— Не то…

— Что именно, — с нажимом спросил Энтони.

— Я заподозрила печень. После удаления размозжённого участка могла потребоваться тампонада…

— Дальше!

— Она была в порядке, — прошептала Рене. — Но я до последнего надеялась, что пропустила какую-нибудь мелочь. А потом стало поздно — дело в сердце. Не знаю, почему мы… почему я не заметила осколка. Его не было на снимках! Энтони, правда! Господи… С каждой новой фибрилляцией он все глубже уходил в ткани и надрывал легочную артерию. Шансов не было.

Рене прервалась, и повисла неуютная заминка. Ланг задумчиво водил кончиками пальцев по нижней губе, она же сидела, сгорбившись, и боялась повернуть голову. Наконец, Рене не выдержала гнетущей тишины и скороговоркой спросила:

— Я ведь должна была что-то заметить, да? Ты поэтому молчишь. Значит, там было нечто…

— Ты постоянно смотрела на его лицо и руки. Почему? — неожиданно спросил Энтони, и Рене испуганно застыла. Ногти впились в мягкую кожу предплечий, оставляя на ней изогнутые следы, пока она судорожно пыталась придумать ответ. Хоть какой-нибудь.

— Мне… я… — Рене запнулась и с тоской проследила, как медленно поползла вверх правая бровь доктора Ланга. Видимо, внезапно проснувшееся заикание в ответ на такой простой вопрос вызвало у него искреннее недоумение. Так что пришлось собрать остатки здравого смысла и выкручиваться. — Он напомнил одного моего знакомого. В какой-то момент я даже перепутала их…