И солнце взойдет (СИ) - О'. Страница 86

Глава 24

На то, чтобы принять два лаконичных факта, у Рене ушел остаток дня и целая ночь. Смириться с ними было бы невозможно, так что единственным шансом как-то жить дальше оказалось позволить себе не обманываться и окончательно поверить — она убила, и она теперь влюблена. Рене поливала герберу и думала, что в этих двух утверждениях, на самом-то деле, нет никакой связи. Но за тарелкой спагетти, в букве рекламы на предрождественском буклете, в каждом событии или действии — черт возьми, в каждом вздохе! — она находила имя Энтони. Он ощущался везде. Словно распятие в доме искренне верующего, бросался в глаза и довлел немым укором над всеми деяниями. Рене задыхалась в нем. Она металась под одеялом, пока в голове, будто бы на весах, качались тяжелые мысли. Разум перебирал их по очереди, отчего Рене плавилась в собственной совести, пока не провалилась в кошмар. Тот самый, где на столе лежал мертвый Тони, а она никак не могла этого изменить.

Рене отчетливо видела незнакомую, облицованную тусклой зеленой плиткой операционную, слышала, как что-то кричала испуганным людям, требовала от них невозможного, пока раз за разом раздавался бесполезный хлопок дефибриллятора. Но сама не могла даже пошевелиться. Руки не слушались, со звоном роняли на пол один за другим инструменты, а потом стало окончательно поздно. Она опять не успела, и осталось только смотреть, как во вдруг воцарившейся тишине на почему-то заснеженный пол бесшумно капает теплая кровь. И вот тогда на Рене навалилось бессилие. Самое страшное ощущение, когда внутри разом обрывается с корнем надежда. От него онемели ладони, нервно сбилось трудолюбивое сердце, и стало невыносимо душно, даже в холоде спальни. Но потом сновидение поплыло дальше, и кафель сменился песочной дорогой, что извивалась меж полуосыпавшихся могил. А потом Рене открыла глаза.

Она долго смотрела в покрытый трещинами потолок, прежде чем смежить веки и вновь нырнуть в замкнутое колесо бесконечного чувства вины. Психика отчаянно хотела справиться, однако потерпела сокрушительное поражение от слишком очевидной мысли — Рене подвела. Не оправдала надежд единственного человека, для которого наивно хотелось быть самой лучшей. Говорят, любовь — всего лишь набор реакций. Химических, биологических… Так, почему? Почему же так страшно, словно это она на операционном столе со вспоротым от груди до пупка животом? Нет, даже хуже! Уж лучше бы это действительно была глупая Рене, а не бледное тело с черным пятном татуировки. Но мозг оказался хитрее и переиграл сам себя. В эту ночь сны были невыносимы.

А потому не было ничего удивительного, когда в ноябрьской темноте Рене подняла голову с мокрой от слез подушки и медленно прикрыла глаза от ужасающей головной боли. После двух подряд бессонных ночей на секунду захотелось прострелить себе череп. Но мысль пришла лишь на мгновение, а затем раздался телефонный звонок. В Женеве давно было в разгаре хмурое утро, так что Максимильен Роше оказался привычно краток.

— Как ты? — Мягкий вопрос, и вот у Рене уже задрожали губы. Бога ради, видимо, настало время успокоительных! Но она нашла в себе силы улыбнуться своему отражению в темном окне и огладила пальцами трепетавшие на сквозняке листья чуть поникшей герберы.

— Дерьмово, — честно призналась Рене, ожидая привычного выговора за сквернословие. Но его не последовало. Только треск сотовой связи и какие-то голоса, что вспыхнули эхом далекой жизни и исчезли. — Очевидно, тебе уже донесли.

— Еще вчера. Я звоню сказать, что понимаю, — голос почти шептал, а Рене молча покачала головой. Вряд ли, дедушка. Вряд ли. Ведь каждый через это проходит сам, чтобы найти своих демонов, убеждения и способ самообмана. Они такие же личные, как зубная щетка, а потому пользоваться чужими не самый верный выбор, а уж, тем более, нельзя пытаться их сравнить. В телефонной трубке раздался шелест. — Ты… ты говорила уже с кем-нибудь об этом.

— Да. — Рене чуть повернула горшок. — Не волнуйся. Все хорошо.

— У тебя не бывает так просто, ma cerise! Я слишком хорошо помню, как это было в прошлый раз. Неделя молчания, месяц попыток вернуться в балет, а потом земля закружилась в обратную сторону от того, как быстро ты хотела сбежать.

— Сейчас все иначе, — тихо проговорила она. И действительно была честна не только из-за того, что идти больше некуда, но… — Мы обсудили с наставником мою ошибку. Такого не повторится.

— Именно такого, быть может, и не повторится. Но будет другое.

— Значит, — Рене грустно улыбнулась своему отражению, — на моем кладбище появятся другие могилы, среди которых можно побродить и подумать.

Повисла небольшая пауза, прежде чем Максимильен чуть напряженно спросил:

— Кто сказал тебе такое?

— Доктор Ланг, — удивленно пробормотала Рене, и на том конце связи раздалось гневное шипение.

— Чертов самоуверенный юнец! — воскликнул Роше. — Твой Энтони Ланг вообще понимает, что о таком не принято говорить в обществе благоразумных врачей? Любой неокрепший ум может навсегда заблудиться среди своих кошмаров… Mon Dieu! А потом мы читаем в сводках, как повесился или застрелился очередной гениальный хирург.

— Дедушка…

— Нет, ты послушай, — продолжал злиться Максимильен. — Даже лучшие из лучших закапывают свои ошибки так глубоко под землю, что те плавятся от жара ядра, пока не испарятся вовсе. Ты понимаешь, насколько опасно так думать? И насколько опасно так жить!

— Да, — короткий ответ оказался громче любого взрыва, и в трубке раздался судорожный вздох. — Я видела вчера, как уходят в загробный мир. Знаю, чем это грозит.

— А как возвращаются? — Тихий и горький смешок заставил Рене вздрогнуть. — Видела, как именно возвращаются оттуда?

Рене прикрыла саднящие глаза и с силой вцепилась ногтями в ладони. О да. Она видела и навсегда запомнила валявшееся на койке невменяемое тело, что блевало прямо на себя. И ей вряд ли удастся забыть нездоровую бледность, синюшные губы, вечную скуку, безумные, точно психозы, скачки настроения. Слишком уж это было пугающе. Слишком больно. От увиденного хотелось кричать, хватать за грудки и оттаскивать прочь от черной пропасти, куда все больше затягивало Энтони. Но он лишь кривился, включал опостылевшее «Sonne» — как будет наверняка и сегодня — а потом спокойно делал шаг в свою бездну.

— Да, — повторила она и помолчала, прежде чем добавить: — Но он никогда не зайдет так далеко, чтобы потерять дорогу назад…

И ей хотелось бы в это верить, но Рене знала точно — нырнет. Упадет, провалится, утопится, сделает все что угодно, лишь бы однажды закончить мигрени и собственный ад. Но она не даст. Попытается, насколько возможно в их непростой ситуации, отодвинуть уже вполне очевидный конец. Тони мог ее не любить. Да что там! Он даже мог ее ненавидеть, но это ничего не меняло для Рене. Она все решила.

— Так вот, значит, в чем дело, — тем временем едва слышно протянул Роше. — Та причина, по которой ты не сбежала. В нем? Что ты творишь, Рене?

— Я хочу стать врачом, дедушка, — проговорила она вдруг ту фразу, что упала в тишине их женевской квартиры где-то чуть больше десяти лет назад. И Максимильен ее вспомнил. Не было сомнений, что прямо сейчас он точно так же прикрыл глаза и немного болезненно улыбнулся. — Не знаю, получится ли. Да, я не чувствую в себе тех талантов, которыми обладают родители и ты сам, но хочу исправить ошибки.

— То была не твоя вина! — Роше начинал сердиться. Это чувствовалось по нажиму, с которым Максимильен закончил короткую фразу. — У тебя синдром выжившего, Рене. Твои эмоции ненастоящие.

— Даже если так, разве плохо, имея такой порыв, спасать жизни? — Она натянуто улыбнулась. — Идеальный врач, не находишь? Безупречная мотивация, железная самодисциплина, исключительное самопожертвование и никакого эгоизма.

— Рене… — Кажется, Максимильен был на грани тихого отчаяния.

— Можешь не волноваться за меня. Я хожу на свое кладбище уже много лет, но только теперь поняла, что это за место. Вчерашний разговор для меня ничего не изменил, стало лишь чуть меньше вопросов.