Folie a Deux (СИ) - Шишина Ксения. Страница 30

— Почему ты весь мокрый?

— На улице идёт дождь. Ты разве не знаешь? — зубы ударяются друг о друга со звуком, характеризующим дрожь, пока Райан говорит это и одновременно прикасается к моим бокам. Его руки трясутся так же, как и он сам. Лицо и губы бледнее, чем обычно, словно частично обескровлены, и всё вместе это производит на меня болезненно-удручающее впечатление. Грудная клетка почти не расправляется, даже когда я делаю вроде бы глубокие вдохи. В ней поселяется тяжесть. Будто организму не хватает кислорода. — Я шёл некоторое время пешком прежде, чем удалось поймать такси.

— Такси? Ты приехал не на своей машине и без охраны?

— Мой водитель и телохранитель живут этажом ниже. Я не стал дёргать их, чтобы позже им не пришлось проделывать обратно тот же путь. Не переживай, Моника. Дождь не такой уж и холодный, — он снимает с себя ботинки и стремится прижаться ко мне будто в доказательство того, что я слишком драматична и говорю чрезмерно беспокойным голосом, когда погода снаружи на самом деле не такая уж и плохая, но я уже фактически не слушаю. Лишь беру Райана за левую руку и веду его за собой в ванную комнату, где включаю воду и усаживаю Андерсона на бортик.

— Я принесу полотенце. Ты сможешь раздеться самостоятельно?

— Для тебя всегда смогу, — слышу я и созерцаю то, как уголки губ пытаются изобразить улыбку, и во многом им это удаётся. Тем временем ноги Райана лишают меня всякой возможности к отступлению. Что бы он ни говорил, ткань брюк в их нижней части совершенно прохладная, и когда она примыкает к моим обнажённым лодыжкам, застигнутая этим фактически врасплох, я интуитивно хватаюсь за мужские плечи, будто тем самым смогу отгородиться от дождевой воды, промочившей материал насквозь.

— Я серьёзно, Райан. Ты можешь заболеть.

— Но ты ведь будешь варить мне суп и вылечишь меня? Или даже с температурой мне придётся ехать к родителям или сестре?

— Не придётся, — качаю головой я, одержимая печалью, что, может быть, об этом мужчине уже слишком давно не заботились так, как должно. Или так, как ему бы хотелось, несмотря на всю внешнюю независимость.

Я прикасаюсь к влажному подбородку с поблёскивающими в электрическом свете каплями осадков и стираю некоторые из них большим пальцем правой руки. Райан нервно сглатывает, смотря в мои глаза, и желание сделать для него что-то хорошее возрастает во мне буквально по экспоненте. Особенно когда он убирает свои ноги прочь от моего тела и просто говорит:

— Ты вся дрожишь. Должно быть, я, и правда, ледяной.

— Снимай с себя всё и залезай в воду. Я сейчас вернусь.

— Нет, не уходи. Прими ванну со мной. Пожалуйста, Моника, — слегка сиплый из-за дождя голос звучит с очевидной мольбой. Не думаю, что Андерсон умрёт без меня за те несколько минут, на которые я отлучусь, но он прикасается к моим шортам через ягодицы, тесно и сильно прижимает к себе, склоняется к ничем не скрытой шее над горловиной свитера и посасывает чувствительный участок кожи близ моего левого уха, и фразы вместе с действиями проникают в самую душу. Врезаются в тело непреложной истиной. Настолько слова тверды в каждой букве и отдельном слоге. Сердце понимает, что я не смогу уйти даже ненадолго и оставить мужчину одного, раньше моего мозга, приходящего к тому же самому выводу с небольшим опозданием.

Мы раздеваем друг друга, мокрые вещи Райана вступают в контакт с моей сухой одеждой, образуя во многом неряшливую кучу на напольной плитке, но мне всё равно. Я не могла себе и представить, что когда-нибудь он будет полулежать в моих объятиях, устроив голову в выемке ключицы, и выводить на моей коже словно какие-то фразы. Хотя это наверняка обманчивое впечатление, я всё равно смотрю на его правую ладонь на своём правом бедре, на особенно выпирающие при движении костяшки и аккуратно подстриженные ногти на красивых пальцах. Даже они завораживают меня. Делают несбыточной саму мысль о том, чтобы отвести взгляд. Видеть возвращение естественного цвета к продрогшей коже успокаивает. Не знаю, сколько точно проходит времени, пока уровень воды поднимается всё выше и выше, достигая моей груди, но даже спустя все эти минуты Райан так и не останавливает себя в том, что касается будоражащих, ласковых прикосновений, ощущающихся словно первые. Во всех смыслах я уже просто плыву по течению и чувствам. Без сопротивления и с готовностью быть ведомой, безбрежно отдаваться и вручить свою жизнь навсегда, и неважно, куда меня поведут.

— Если всё продолжится в том же духе, то о мирном разводе можно будет забыть, — он тяжело вздыхает, погружаясь в воду чуть больше. Влажные волосы, утратившие обычный вид, щекочут мне кожу, но я просто прикасаюсь к ним, чтобы убрать их от глаз Райана, и так и оставляю руку среди потемневших прядей. — Я еле сдержался, чтобы не сказать, что у меня есть ты, и что я чертовски устал быть терпеливым и правильным. Это никогда не являлось моей сильной стороной. Почему я только решил, что смогу вести себя верно?

— Но ты сдержался.

— Лишь ради детей и тебя. Твоё лицо возникло у меня перед глазами, когда я уже собирался произнести, что вообще-то мне не нужно согласие. Но что-то внутри сжимает все органы, как только я задумываюсь о том, чтобы просто разорвать этот брак. В другое время я бы и так сделал, но ты делаешь меня лучше. Я чувствую это в себе и не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Чтобы ты стала ещё одним источником давления. Нет, даже не так. Я боюсь за тебя, Моника. Не считая мальчиков, я, вероятно, впервые чувствую истинный страх, — Райан подносит мою левую руку к своей груди, туда, где бьётся сердце, наличие которого у него я изначально ставила под большое сомнение. Тепло рождает странный сладостный испуг, мурашки, распространяющиеся от места возникновения дальше по телу, и усиливающийся физический контакт, будто поглощающий их, сопровождается приглушёнными, но громкими словами: — Я теряю над этим контроль. И над своей привычной жизнью тоже. Это словно не я, Моника. Я ведь тот, кто эгоистично делает, что хочет, и со всем существующим цинизмом берёт то, что ему нужно, не задумываясь о последствиях. А теперь происходит вся эта хрень, и я просто жду словно благословения. Целый грёбаный месяц. Время не было настолько ощутимо, когда ты не знала, — Райан чуть отодвигает голову, чтобы посмотреть на меня, и моё тело, сердце и мысли охватывает мощный трепет. Вызываемый всем и ничем конкретно. Может быть, выражением глаз, а возможно, в целом ранимым видом. Я готова на что угодно, лишь бы всё стало лучше, легче, чтобы помочь абстрагироваться и отвлечься, и сила этого желания просто сокрушительна и неподконтрольна сдерживанию. — У меня появились обязательства и перед тобой, а вместе с ними и понимание того, что я заставляю тебя жить в чёртовой неопределённости. Ты спрашиваешь себя, когда наконец перестанешь быть тайной?

— Нет, не спрашиваю. Но ты ведь не можешь в самом деле бояться, — я перемещаю правую руку с волос на лицо, обезоруживающее красотой, даже несмотря на залёгшие на нём мрачные тени, рассчитывая напомнить Райану Андерсону, что, в отличие от обычных людей, он слеплен из другого теста, но серьёзности и готовности ответить за всё сказанное в часто моргающих глазах отнюдь не становится меньше.

— Физически тебе никто ничего не сделает, не причинит ни малейшего вреда. Ни моя жена, ни кто-либо ещё. Я позабочусь об охране для тебя прежде, чем мир узнает о нас, — Райан дотрагивается до выскользнувшего из-под заколки локона и томительно нежно заправляет его за правое ухо, не отказывая себе в удовольствии очертить ушную раковину, а мне ощутить каждую секунду, в течение которой длится это медленное движение, — но я всё равно дико не в себе из-за того, что не могу предусмотреть всего. Ты другая, ты можешь вообще не согласиться на то, чтобы рядом с тобой постоянно кто-то был, но оставить тебя без защиты, когда я тот, кто я есть… это не вариант для меня. Но данный разговор может подождать. Расскажи мне, как прошёл твой день. Только сначала выключи воду.

Я закрываю кран, но понимаю, что тишина может быть буквально оглушающей. Набатом проникающей в кровь и заставляющей её шумом стучать в ушах. Не думать ни о чем в такой ситуации просто нереально. А уж о моральных и психологических последствиях для себя самой в том случае, если я вероломно предам доверие небезразличного мне человека, и тем более. Я не могу. Любить это значит рассказывать всё. Делиться без исключения всем. Даже тем, что, возможно, было бы лучше оставить при себе. Не утаивать ничего значительного и важного. Любить… Неужели со мной происходит именно это?