Дело о ядах (ЛП) - Торли Эдди. Страница 51

Людовик лучезарно сияет, и я не могу выдержать ни секунды. Я выбегаю из магазина, не зная, куда иду. Мне просто нужно уйти.

Я далеко не ухожу.

Быстрые шаги Мирабель преследуют меня по улице.

— Йоссе, подожди.

— Зачем? Чтобы ты глубже вонзила нож? Продала меня за тридцать серебряников?

Она хватает меня за край туники и тащит в переулок.

— Тебе не кажется, что ты перегибаешь?

Я знаю, что это так. Но я непреклонно рычу:

— Нет.

— Ты честно не понимаешь, что людям нужно увидеть, как Людовик их защищает?

— Нужно, но…

— Ты не видишь, что он пытается? Тебе сложно дать ему шанс?

— Зачем, когда он мне такой шанс не давал?

— Разве? — тихо говорит она. — Или ты решил не принимать его?

Было уже плохо, что Людовик обвинил меня в этом. Услышав это от Мирабель, я чувствую удар по животу. Я не могу дышать. Крошечные звездочки взрываются перед глазами и образуют лицо моего отца. Он смотрит на меня так тепло и с сочувствием, и я снова слышу его голос: «Не надо портить и эти отношения».

Но я это делаю. Если я не защищу себя, никто этого не сделает.

Я расправляю плечи, готовый сказать Мирабель, чтобы она не лезла в мои дела, но она хватает меня за плечи и говорит:

— Тебя достаточно, Йоссе. И так всегда было. Только ты этого не видишь.

Ее заявление разбивает хрупкие стены вокруг моего сердца. Я задыхаюсь, когда осколки проникают внутрь: пронзают, режут и раскрывают меня. Я медленно опускаюсь на землю, задевая спиной расколотую древесину здания, и опускаю лоб на колени.

— Ты права, — выдыхаю я. — Людовик прав. Вы чертовски правы.

Я чувствую, как Мирабель садится рядом со мной. Ее рука касается моей, и ее запах шалфея и дыма щекочет мне нос. Она ничего не говорит, просто сидит там — веревка ждет, чтобы вытащить меня на берег, когда я буду готов схватиться.

— Для меня было важно, — признаюсь я себе и Мирабель. Истина гремит во мне, потрясая основы моей души. Мой голос срывается, что плохо, и когда я пытаюсь вернуть его кашлем, я в конечном итоге издаю еще более жалкий всхлипывающий звук. Если Мирабель не считала меня жалким человеком, то теперь определенно считает. У меня не осталось ни крошки достоинства, чтобы его терять, и я позволяю всем словам, запутавшимся в моей голове — годы и годы гнева, душевной боли и разочарования — выплеснуться, как рвота. — Для меня всегда было важно. Я хотел одобрения отца так сильно, что это почти убивало меня. Он был таким большим. Смелым и властным. Бог на земле. И он был моим отцом. Это было почти невообразимо для меня, маленького «никто» без матери.

— Веришь или нет, я немного о таком знаю, — она задевает мое колено своим, оставляет ногу там. Наши бедра соприкасаются. — Продолжай.

И я продолжаю. Теперь, когда я начал, я не могу остановиться. Я отчаянно пытаюсь избавиться от этих темных, гноящихся чувств.

— Я не хотел многого — всего лишь каплю признания. Улыбку порой или кивок. Но он проносился мимо меня по залам, даже не замечая, будто я был лишь статуей или картиной. Любым безымянным слугой. Так что я заставлял его увидеть меня — как мог: я безжалостно флиртовал с высокопоставленными дамами при дворе и специально вычистил конюшни прямо перед тем, как подавать еду в большом зале, чтобы грязь и зловоние нависали над его угощениями. Я даже швырнул осиное гнездо в окно его парадного зала и смеялся, когда он и его министры с воплями убегали по лестнице. Я, конечно, не знал, почему так себя вел. Я говорил себе, что мне все равно, что он думает, что я не хочу его внимания или одобрения. Но я хотел. Больше чем чего-либо. И ужасное поведение было единственным способом получить это — по крайней мере, я так думал, — я прижимаюсь запястьями к глазам и делаю долгий медленный вдох. — Видимо, он меня видел, но я был слишком упрям, чтобы понять это. Или, возможно, он был слишком горд, чтобы показать это. В любом случае, я давил, и он отступал, и мы все дальше отдалялись друг от друга, пока пропасть между нами не стала непреодолимой. Я заставил его возненавидеть меня. В его последних воспоминаниях обо мне не было ничего, кроме раздражения и разочарования, и теперь я не могу это изменить. Он никогда не узнает меня не просто как никчемного бастарда.

— Я не согласна, — говорит Мирабель. — После смерти отца моя мать пыталась запятнать мои воспоминания о нем. Она настаивала на том, что он никогда не любил нас, что он был поглощен своей одержимостью, и какое-то время я позволяла себе поддаваться влиянию. Но теперь, когда я разделяю его убеждения, я чувствую, как он одобрительно улыбается каждый раз, когда я перегоняю порцию противоядия. Я слышу его голос в своей голове, когда борюсь с мамой. Я знаю, что он гордится мной — что он прощает меня за то, что я встала на ее сторону. И у меня такое чувство, что твой отец чувствует то же самое. Как иначе? Ты исцеляешь его народ, возвращаешь его город и восстанавливаешь своего брата на троне. Уверена, Король-Солнце улыбается с Небес, поддерживая тебя

За глазами покалывает. Я пытаюсь спорить, но не могу издать ни звука, кроме хрипа. Слова Мирабель пробираются под кожу, вонзаются все глубже, пока не добираются до моего центра. Как стрела, попавшая по мишени. Внезапно огромный груз сомнений и несоответствий поднимается с моих плеч, и легкость поражает. Облегчение такое сильное. Я запрокидываю голову, и слезы текут по моим щекам, уносят остатки горечи.

Когда мои глаза высыхают, я вытираю нос рукавом с застенчивым смешком.

— Посмотри на меня, рыдающего в переулке, когда так много нужно сделать. Ты, наверное, считаешь меня смешным.

— Ты очень смешной, — соглашается она. Но затем хватает меня за руку и сжимает, пока я не посмотрю на нее. — Но ты еще и смелый, великодушный, решительный, и нет никого другого, с кем я предпочла бы выступить против матери.

Ее ресницы мягко касаются щеки. Веснушки на ее носу сияют, как золотые пятнышки. Она смотрит на мои губы, и крохотная щель между нами наполнена такой кипящей энергией, что я не могу ясно мыслить.

«Сделай это, Йоссе. Наклонись», — я делаю еще один вдох, пытаясь набраться храбрости. Мирабель со смехом хватает меня за воротник и прижимает мой рот к своему.

Поцелуй не робкий или вопросительный. Это заявление. Требование. Ее губы жадно касаются моих, а пальцы впиваются мне в плечи. Я обнимаю ее за талию и усаживаю к себе на колени, углубляя поцелуй. Она вздыхает, и все мое тело пылает жаром. С тех пор, как мы впервые исцелили бездомных, я задавался вопросом, как это будет, на что это будет похоже.

Руки Мирабель повсюду; спускаются по моей груди и запутываются в моих волосах, оставляя за собой огненный след. Она раскачивает бедрами, и я со стоном отклоняюсь. Только я слишком сильно отклоняюсь и бьюсь головой о стену. Мы смеемся в губы и целуемся медленнее. Глубже. Наслаждаемся и исследуем. Она на вкус как мята, мед и волшебство. С запахом дыма, шалфея и ночи. Я мог бы целовать ее вечно и…

— Хватит, — она вдруг отодвигается и щелкает меня по носу. — Мы не можем всю ночь тратить на поцелуи, принц. Нас ждет работа.

— Но…

— Может, если быстро поработаем, хватит времени и на это, — она целует меня быстро в губы, едва ощутимо задевает губами, — позже. Но сейчас… — она хлопает и взмахом руки просит меня встать.

— Ты меня убиваешь.

— Нет, моя мама пытается тебя убить — и всех, кто против нее, — она подмигивает и идет к магазину шляп. Я следую за ней, качая головой.

* * *

Большую часть ночи и следующее утро мы проводим в очках и масках, производя огнестойкий порошок. Вместо того чтобы работать в магазине, мы присоединяемся к Амелине и рыбачкам в их домах на набережной Грев, чтобы Мирабель могла переходить с кухни на кухню, проверять консистенцию и эффективность.

Порошок необычный — мерцающее серебряное вещество, состоящее из солей аммиака и фосфата. Я понятия не имею, как это работает, но когда их смешивают, они становятся как сверкающий лист паутины, предположительно непроницаемой для огня.