Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения. Страница 66

Они меня возненавидят. Все подряд без исключения. Как только мы увидимся, это непременно произойдёт. В ту же секунду, как я приеду на тренировку и войду в раздевалку. Мы проиграли. Но проиграли не мы. А они. Без меня. Ведь меня не было рядом. Снова. Оказывается, не все традиции бывают хорошими и добрыми. Я плохой одноклубник, плохой друг, возможно, и плохой сын, и с чего я тогда взял, что стану хорошим отцом? Не все созданы для этого, и чтобы стать кому-то папой, на которого захочется равнять и брать с него пример, недостаточно просто сделать женщину беременной и зачать с ней ребёнка, и дождаться, пока она родит. Требуется что-то гораздо большее, чем лечь с кем-то в постель и оставить в нём новую жизнь. Гожусь ли я для этого, если уже сейчас, ставя себя на место своего сына, не думаю, что он станет испытывать гордость за отца, который растерял всякую мораль, как ощущение того, что правильно, а что неправильно, и самого себя в процессе тоже?

Я провожу полотенцем по запотевшему зеркалу, стирая влагу, вызванную горячей водой, и вижу уставшего человека. Кажется, что утомлённые глаза и общий жалкий вид принадлежат вовсе не мне, но это я. Тот, кто успешно совмещал работу и личную жизнь около двух лет, а теперь видит лишь последствия того, как вся эта система в одночасье взяла и рухнула, и прячется от женщины, хотя и знает, что она уже давно спит, посреди пара ванной комнаты. Здорово, ничего не скажешь. Мне хочется себя ударить или ударить собственное отражение, разбив его на осколки, чтобы они осыпались прямо в раковину. Вместо того мои руки лишь стискивают её столешницу, отвлекая меня от саморазрушения и действий, способных нанести имущественный ущерб, за который мне впоследствии придётся платить. И тут по дереву приходится короткий и слишком громкий из-за окружающего безмолвия стук.

— Дерек. Ты там? — приглушённый толщиной двери голос звучит вроде как встревоженно. Я не уверен на этот счёт и также не особо доверяю себе по поводу того, что это беспокойство связано именно со мной, но во мне больше чем предостаточно нерв, связанных с Лив и её самочувствием. Я не могу позволить себе игнорировать её. С этим, вероятно, навсегда покончено.

— Да, я сейчас. Выйду через минуту.

— Ты откроешь?

— Дверь не заперта, — понимая, что ей тоже может быть нужно попасть сюда, говорю я. Едва дверная ручка незримо для меня перемещается вниз, моя кожа мгновенно покрывается множественными мурашками. Я слышу шаги, а вскоре и голос, раздающийся совсем рядом:

— Ты в порядке? Может быть, хочешь поговорить? О чём бы ты ни переживал, — живот прислоняется к моей голой и мокрой спине, которую я не удосужился вытереть, сразу же обернув полотенце вокруг пояса. Будучи почти весь на виду в физическом смысле, я думаю, вдруг мою душу со всеми её страхами, переживаниями и чаяниями видно так же хорошо, и неосознанно столбенею, когда руки касаются меня по бокам невероятно близко к незащищенной груди. Так, признаться честно, чувствую себя и я, очевидно уязвимым и слишком оголённым как физически, так и эмоционально. Сказать, что это непривычные ощущения, будет значительным преуменьшением. Они почти пугают меня, и я не совсем знаю, почему тогда так легко и необдуманно признаюсь в том, чего хочу.

— Я мечтаю сыграть в Матче всех звёзд, Лив. Но не думаю, что это произойдёт.

— Почему нет?

— Потому что я не тот, за кого болельщикам захочется голосовать. Есть более очевидные кандидатуры. Которые не пропускают матчи вот просто потому, что им вдруг понадобилось. За которых хочется болеть, — с некой агрессией и злой болью выговариваю я, почти выплёскивая из себя чуть ли не сжигающие изнутри мысли. Меня чуть утихомиривает лишь осознание того, что Лив тут совершенно ни при чём. Что она беременна и вовсе не обязана иметь дело с моими эмоциональными проблемами.

— Тебе вдруг понадобилось из-за меня?

— Не из-за тебя, — не задумываясь ни на мгновение, качаю головой я с шумным и осложнённым переживанием вдохом, ненадолго сжимая правую руку в кулак прежде, чем разжать его, — а потому, что я хочу быть с тобой.

— Но и другое тебе ведь тоже важно. Если ты чувствуешь необходимость, мы можем прямо сейчас поехать обратно.

— Это не имеет смысла, — впереди всё равно Рождество, никаких тренировок не будет вплоть до утра дня игры, и дома мне абсолютно нечего делать. То единственное место, где я хочу быть… Я уже в нём нахожусь. Прямо сейчас оно исключительно здесь, рядом с Лив. И больше нигде.

— Но ты всё равно не знаешь, как всё будет.

— Я знаю то, что не буду голосовать себя, хоть и могу, — я слышу вздох и, чувствуя исчезновение живота, ощущать который почти кожа к коже было так приятно, проглатываю противное на вкус разочарование. ООливия неожиданно резко сжимает мой подбородок, выглядя готовой и к пощёчине, если она всё-таки потребуется:

— Ты можешь проголосовать лишь один единственный раз и серьёзно утверждаешь, что выберешь кого-то другого, но только не себя?

— Я не достоин этого или не настолько эгоистичен.

Полностью эгоистичный и самовлюблённый человек не станет терзаться никакими сомнениями и угрызениями совести, что он, вероятно, не заслуживает оказаться там, где хочет быть, потому что недостаточно хорош, спортивен или же просто дисциплинирован. Я же не чувствую для себя возможным поставить галочку напротив своего имени, когда проигрыши следуют за проигрышами, и когда я не только совершенно растерял свою результативную игру, но и попросту слился. Да, это было сугубо и полностью моим решением. Никто не заставлял меня уезжать, выбирать женщину, которую я, возможно, буду выбирать и предпочитать всему остальному без преувеличения всегда, и бросать команду. Но теперь… я ненавижу его или себя, или и то, и то одновременно, или же только так думаю, потому что не чувствую, что действительно сожалею о нём внутри.

— Это всё просто эмоции. Ты не должен ничего решать так скоро. Но ты должен быть там, где считаешь, что обязан быть, и одновременно делать то, что любишь и хочешь. Твоя работа… Она ведь больше, чем просто работа, — Лив смотрит на меня так, будто всё понимает. Знает, как я жажду не просто сыграть в этом матче, а стать лидером голосования и капитаном одной из команд, чтобы иметь возможность выбрать остальных игроков почти по своему усмотрению, даже если я этого не сказал. И сопереживает мне по поводу всего, что меня гложет, и это становится слишком сильно. Гораздо интенсивнее, мощнее и сильнее того, что я могу вынести вот прямо сейчас. — Мы можем уехать утром. А сейчас пойдём в кровать.

Она будто хочет выйти, оставить меня одного, словно переживая, что я могу подумать, что она вмешивается туда, куда не следует, но я не готов отпустить её, даже если знаю, что речь идёт лишь о соседней комнате. Кажется, только всё возрастающая и усиливающаяся любовь опускает мои внезапно безвольные руки на нежные бёдра необузданным движением. Касаясь, я сжимаю оголённую кожу ниже кромки собственной майки и, склонив голову, накрываю мягкие, красивые и желанные губы в тихом и ласковом поцелуе. Он нужен мне, как воздух, будто того кислорода, что есть вокруг, вдруг сделалось ужасно и крайне недостаточно, словно он весь взял и закончился. Я чуть отстраняюсь лишь потому, что они странно нервные. Что Лив сама почти такая. Это всё мое влияние? Моя жадность?

— Это слишком для тебя?

— Нет. Нет. Просто что ты делаешь?

— Ты сказала, что я должен делать, что хочу, а сейчас я хочу тебя целовать.

Руки Лив, кажется, молниеносно оказываются буквально везде. Мы прижимаемся друг к другу плотно и тесно, места между нами фактически нет из-за живота и из-за нас самих тоже, и новый поцелуй… Он уже взаимно необходимый, дикий и необузданный. Пока женские ладони в какой-то момент не задевают полотенце, что, невзирая на наверняка лишь случайность, вызванную эмоциями и атмосферным накалом, тем не менее, достаточно отрезвляет меня. Я прикасаюсь к хрупким плечам в удерживающем жесте.

— Если ты хочешь, я… — учащённое дыхание не противоречит моему, когда Лив сжимает мою поясницу, знаю, смотря на меня, пока я прислоняюсь своим лбом к её лбу с прикрытыми глазами. Конечно, мне хочется, но не сильнее, чем просто провести ночь в одной с ней постели. Точнее совсем не так. А наоборот гораздо-гораздо меньше.