Боги слепнут - Алферова Марианна Владимировна. Страница 44

– Подожди. Послушай меня. Все-таки я бог. И значит могу тебя кое-чему научить. Люди слишком часто ошибаются. Они почему-то считают, что могут позволить злым управлять собой. И тогда… Тогда все становятся злыми…

– Как бабушка Сервилия?

– Да, как бабушка Сервилия. Знаешь, чего я боюсь?

– Ты боишься? А я думал, что боги ничего не боятся.

– Я боюсь, что злые люди возьмут над тобой власть.

– Я тоже этого боюсь. И мама боится. И Гет.

– Но ты, как почувствуешь, что становишься злым, посмотри на яблоко…

– А если яблоко сопрут? Кто-нибудь наверняка захочет иметь такое яблоко, раз на нем написано «Достойнейшему».

– Ты прав, малыш. Давай его спрячем.

– Куда?

– Отдай его на сохранение кому-нибудь. Гету, к примеру.

– Змею? Ага, он хорошо спрячет яблоко. Он хитрый. Вот только я боюсь, что он его съест. Знаешь, какой он прожорливый? Он каждый день вырастает на полфута. А может на четверть. Я путаю половину и четверть. А ты не путаешь? Ты точно знаешь, что половина, а что четверть?

Логос рассмеялся:

– Зачем Гету есть золотое яблоко?

– Ну как же! Ты же сам сказал: яблоко из сада Гесперид. Молодильное яблоко. А Гет так боится умереть.

Логос обмер.

– Что ты сказал? Повтори…

– Гет вырастает в сутки на целых полфута.

– Нет, не про Гета. Про яблоко.

– Оно молодильное.

– Малыш мой! Радость моя! Дай, я тебя поцелую! Ну конечно же! Сад Гесперид! Как я раньше не подумал! Дай-ка мне сюда это яблоко.

– Оно мое!

– Ну что ты, малыш, конечно же твое. Я прошу дать на время. На минуту. Или на две.

– Ладно, но только на две минуты. Я буду смотреть на хронометр. Я уже знаю время. Мама говорит, что я – почти гений.

Логос взял яблоко, прижал к щеке и тут же отдернул руку.

– Что с тобой?

– Ничего. – Логос огляделся. Нянька как раз вышла из комнаты. – Эй, Гет, – позвал он бывшего гения.

Вентиляционная решетка сдвинулась в сторону, и наружу высунулась плоская змеиная голова.

– Держи яблоко, и никому его не отдавай. Никому, пока я не позволю. Ни человеку, ни богу. Ты понял?

– А как я справлюсь с богом? – спросил змей.

– Как-нибудь обхитришь.

– А мы с тобой еще поговорим об Элии? – спросил Постум.

– Ну разумеется, – пообещал Логос. – Но сейчас я должен идти. Прощай, император. И помни: Элий жив.

– Я ничего не забываю, – проговорил малыш, разламывая надоевшую погремушку.

Вечером нянька обыскала детскую. Все игрушки были на месте – и погремушки, и лошадки и крошечные куклы-гении, а золотого яблока не было. Тотчас нянька побежала к Летиции, позвали слуг. Искали. Малыш Постум смотрел на переполох и улыбался.

Глава XVII

Апрельские игры 1976 года (продолжение)

Поезд тащился мимо станций, деревушек, городов. Люди входили и выходили Шустрый чернявый парень уселся на скамью напротив. От него пахло чем-то приторно сладким. Ярко-синяя туника была вышита красным шелком.

– Ты римлянин, – сказал он Элию, и похлопал по яркому рекламному проспекту с фотографией Колизея.

– Возможно, – ответил тот. Было жарко. Ноги болели после перехода по пустыне. Хотелось спать.

– Куда едешь?

– Туда же, куда и поезд.

Элий не выдержал, наклонился, потер правую голень.

Парень захохотал, обнажая белые зубы.

– Я Марк Библ. А ты?

Элий помедлил, затем сказал тихо:

– Я – Гай Элий Перегрин.

– У меня контора в Танаисе, торговое дело, – Марк Библ сунул карточку. – Будешь в Танаисе – заглядывай. Ты бы видел, как все обосрались, когда решили, что монголы грабанут Готию. Но у варваров кишка тонка с нами тягаться. Мы им показали…

– А ты уехал из Танаиса на всякий случай? – поинтересовался Элий.

– Бродяга, на что ты такое намекаешь?

– Я не намекаю, а говорю: ты уехал, когда опасность была близка, но теперь хочешь вернуться. Закономерный поступок.

Торговец расхохотался, в преувеличенном восторге хлопнул ладонью по столу.

– Все рвали когти. И римляне, и варвары. Ты бы видел, что творилось. Билеты на теплоходы спекулянты продавали по тройной цене. А ты, ты сам-то! Небось был далеко.

– Да, я был далеко, – согласился Элий.

– А теперь возвращаешься?

– Нет, просто еду на встречу.

– Так чего ж попрекаешь?

– Я не попрекаю, а констатирую.

– Куришь? – спросил торговец и достал из кармана серебряную плоскую коробочку.

Элий отрицательно покачал головой.

– Это не табак, кое-что получше. – Из серебряной коробки торговец извлек тонкую палочку. – Попробуй.

– Ты этим торгуешь?

Марк Библ опять взъярился, преувеличенно, фальшиво:

– Слушай, ты, без фокусов. Кури. А не то я велю ссадить тебя с поезда. Я могу. – Староват ты для торговца в розницу, – заметил Элий, беря палочку и закуривая. Сделал затяжку и выбросил палочку в открытое окно.

– Ты что! – Торговец даже привстал с места, будто глазам не поверил.

– Ты сказал: закури, или высадишь. Вот я и закурил.

– Ну ты даешь! – то ли восхищенно, то ли осуждающе покачал головой Марк Библ, достал палочку и сунул меж зубов.

Элий выхватил из рук торговца коробочку и вытряхнул ее содержимое за окно.

– Э-э-э… – только и простонал Библ, выронил изо рта наркотическую палочку, позабыв, что хотел закурить. Потом завизжал тонко и зло. В смуглом кулаке сверкнул короткий, но острый нож.

Но рука его тут же намертво оказалась прижатой к сиденью, а пальцы будто раздавило тисками. Ножик дзинькнул, закатываясь на пол.

– Сейчас будет станция. – прошипел Элий в ухо с массивной золотой серьгой. – Там сойдешь.

– Так ты… – ахнул понятливо торговец и губы его плаксиво запрыгали. – Да я… вижу печалится человек, дай, думаю помогу. Может, желудок болит, может плохо на душе. Я по доброте душевной помочь хотел. Клянусь Геркулесом. Просто помочь.

– На станции сойдешь или, клянусь Геркулесом, позову вигилов.

Элий отпустил незадачливого благодетеля.

Библ поднялся, постоял, пошатываясь.

– Да вигилам плевать на зелье. Здесь все курят… все…

– Пошел! – приказал Элий.

Библ исчез.

«Не надо было ехать в усадьбу», – в который раз подумал Марк Проб.

Не надо было. Но почему? Знамений дурных не было. Предчувствий тоже. Была звенящая пустота, которая не давала вылупляться будущему. Пустота, затягивающая трясиной. Пустота, поглощающая голоса – богов, людей и гениев.

Нет гениев – вот в чем дело! Марк ударил кулаком в стену. Стена незнакомая – гладкая, холодная и какая-то равнодушная. Стена дома, у которого нет ларов.

Марк повернул голову. Для этого потребовалось усилие. Для всего теперь требовалось усилие. Жизнь утратила вкус, сделалась пресной. Жизнь – это дом, в котором никто тебя не ждет, никто не всплакнет, когда уйдешь. Дом, который не жаль покинуть. Марк Проб изумился – немного, совсем чуть-чуть. Неужто это его, центуриона специальной центурии вигилов, осаждают такие нелепые мысли?

Он, верно, болен. И вспомнил, что в самом деле болен. И холодная чужая стена – это стена в палате ожогового центра Эсквилинской больницы. И еще он вспомнил, как авто свернуло с Аппиевой дороги…

Огромная толстенная ветка нависла над кроватью… крошечная голова с человечьим лицом и выпученными глазами закачалась на гибком стебле. Марк схватил со столика чашку и швырнул в голову…