Муссолини и его время - Меркулов Роман Сергеевич. Страница 111

Эта разительная перемена от войны к миру стала следствием очередного «озарения» Муссолини, пообещавшего немцам сосредоточить все усилия на войне с Британской империей и отложить захват Афин и Белграда. Более того, полагая, что Грациани будет достаточно имевшихся у него сил, и стремясь облегчить итальянцам тяготы военного времени, дуче решил провести частичную демобилизацию, разом лишившую армию полумиллиона солдат, а также многих автомобилей и повозок, которые возвратили их владельцам. Созданную для разгрома греков и югославов группировку распустили, а планы наступательных операций спрятали в сейф.

В августе Муссолини отказался от своего намерения развязать войну на Балканах, а в октябре вновь вернулся к этой идее, однако в более скромном виде: вместо операции, предусматривавшей оккупацию не только Греции, но и Югославии, в Риме решили организовать нечто вроде колониального похода. Предполагалось, что греческое правительство падет еще до вступления итальянских войск в Афины. Вся кампания закончится не более чем за две недели, убежденно повторял дуче.

Не сомневался в быстрой победе и Чиано. 15 октября на совещании во дворце «Венеция» министр иностранных дел заверил собравшихся в том, что «существует явное расхождение в настроениях народа и плутократического правящего класса… который как раз и поддерживает проанглийскую направленность, в то время как основные массы настроены безразлично по отношению к происходящему, в том числе и нашему вторжению». Не менее оптимистично был настроен и генерал Висконти Праска, командовавший итальянскими войсками в Албании: «Дух войск превосходен, энтузиазм – на пике… единственный пример недисциплинированности, с которым я сталкивался, – это чрезмерное желание офицеров и солдат наступать и сражаться». Вражеские военно-воздушные силы были оценены как «несуществующие», а потому эффект от авиаударов по греческим городам обещал быть еще более сокрушительным.

Осторожные возражения Бадольо, опасавшегося, что имевшихся в Албании сил не хватит для разгрома греческой армии, были с негодованием отвергнуты дуче. Муссолини отмахнулся и от предупреждений собственной разведки, и от того факта, что осенняя распутица затруднит итальянские операции, если не остановит их вовсе. Презиравший «левантийцев» дуче заявил, что «если хоть кто-нибудь вздумает жаловаться на трудности, связанные с разгромом греков, я отказываюсь называться итальянцем». Завершая совещание, он утвердил план вторжения и приказал организовать провокации, которые дали бы основания предъявить грекам невыполнимый ультиматум. До начала войны оставалось меньше двух недель – поход на Афины планировали начать в годовщину «марша на Рим».

В эти дни Муссолини куда больше волновала не предстоящая военная кампания, а возможная реакция Гитлера. Сначала дуче вообще не собирался предупреждать немцев о грядущих событиях: «А нас проинформировали об операции в Норвегии? Нас спросили перед тем, как начали наступление на Западе? Действовали так, как будто мы и не существуем. Теперь я плачу той же монетой», – раздраженно говорил Муссолини своему начальнику Генерального штаба. Он опасался, что вмешательство Гитлера вновь заставит итальянцев ограничиться войной в Северной Африке, а это его теперь никак не устраивало. Войска Грациани завязли на полпути к египетским пирамидам, и дуче жаждал военного успеха, сделавшего бы итальянское господство на Балканах очевидным для всех.

И все же, поразмыслив, спустя неделю после принятых во дворце «Венеция» решений Муссолини отправил Гитлеру личное послание, в котором он изложил мотивы, вынудившие его объявить грекам войну: Италия, писал дуче, предпринимает операцию, аналогичную германскому вторжению в Норвегию. Муссолини утверждал, что британские вооруженные силы собираются использовать Грецию в качестве плацдарма для своих операций, и намекал на то, что в свое время немцы не сообщили итальянцам о своих планах в Скандинавии. Впрочем, дуче был не слишком искренен: сообщая в своем письме о подготовке к оккупации Греции, он не назвал конкретную дату начала операции, нарочито туманно формулируя свои соображения. У Гитлера, получившего послание Муссолини сразу после не слишком удачных для Германии переговоров с Петеном и Франко, сложилось впечатление, что итальянское вторжение еще можно предотвратить.

Встревоженный полученной информацией, фюрер надеялся во время личной встречи во Флоренции, назначенной на 28 октября, уговорить итальянского диктатора отложить эти планы. Но его иллюзии исчезли в тот момент, когда Муссолини, приветствовавший своего союзника на железнодорожном вокзале, гордо закричал: «Фюрер, мы – на марше! Победоносные итальянские войска пересекли сегодня на рассвете греко-албанскую границу!» В тот момент дуче был абсолютно уверен, что уже через несколько недель итальянские знамена будут развеваться в Афинах – в преддверии предстоящей победы он даже перенес свою ставку на юг Италии, собираясь принять командование на завершающем этапе наступления. Гитлеру оставалось лишь поддержать инициативу Муссолини – кривя душой, фюрер одобрил смелые действия итальянцев, выразив уверенность, что кампания не продлится слишком долго. Он вовсе не был в этом убежден, но действительность вскоре опровергла самые мрачные прогнозы.

Еще за два дня до этого итальянский посол в Греции Эмануэлле Грацци получил подготовленный Чиано ультиматум. По иронии судьбы, телеграммы стали поступать во время торжественного приема, организованного посольством для афинского общества. К этому времени в Греции уже знали, что итальянская пресса опубликовала сообщение о нескольких перестрелках на албанской границе и нападении на начальника порта в Порто Эдде, причем в качестве подозреваемых указывались британские и греческие диверсанты.

Тем не менее в Афинах полагали, что все это не более чем часть привычной для Муссолини тактики запугивания: не станет же Италия нападать на Грецию именно сейчас, после того как решимость Англии продолжать войну стала очевидной для всех.

Все эти надежды были разбиты в три часа пополуночи 28 октября 1940 года, когда Грацци вручил греческому премьер-министру Иоаннису Метаксасу ультиматум. Упрекая Афины в многочисленных нарушениях нейтралитета и провокациях, итальянцы потребовали «права занять своими вооруженными силами на период данного конфликта с Великобританией ряд стратегических пунктов на территории Греции», предоставив грекам всего два часа для принятия решения. Но Метаксасу, фактически бывшему диктатором Греции, и не требовалось много времени. Итальянский посол так впоследствии вспоминал свою короткую встречу с греческим премьер-министром:

«Я наблюдал за волнением по его глазам и рукам. Твердым голосом, глядя мне в глаза, Метаксас сказал мне: «Это война». Я ответил, что этого можно было бы избежать. Он ответил: «Да». Я добавил: «если генерал Папагос…», но Метаксас прервал меня и сказал: «Нет». Я ушел, преисполненный глубочайшего восхищения перед этим старцем, который предпочел жертвы подчинению».

Но Муссолини и не рассчитывал на согласие Афин. Требования итальянского ультиматума означали фактическую оккупацию, и дуче сознательно вел дело к войне, однако для греков короткое «нет» Метаксаса стало частью национального мифа: толпы людей заполнили улицы городов, скандируя «нет!». Страну охватил взрыв патриотических чувств – явление, совершенно не предусмотренное итальянскими стратегами.

Если в прошлом правительство Метаксаса действительно вело себя не вполне безупречно с точки зрения соблюдения нейтралитета, и британские корабли чувствовали себя в греческих территориальных водах, как дома, а итальянцы обоснованно утверждали, что недовольные правлением Рима албанцы находят укрытие в Греции, то теперь все это не имело никакого значения. Фашистская агрессия стала свершившимся фактом – спустя несколько часов после истечения срока, предоставленного Муссолини, итальянская авиация нанесла удар по Афинам и другим греческим городам, а из Албании начали свое наступление дивизии генерала Праска.