Пороки и наваждения - Паралкар Викрам. Страница 10

Нередко случается, что на руках и ногах в остальном здоровых людей вырастают лишние пальцы, которые, как правило, не причиняют им никакого вреда. Однако у пациентов с Membrum vestigiale обычно обнаруживается не только избыточный немалый отросток, но и прочие аномалии. У больных также встречаются синдактилия пальцев ног, двойные ряды зубов, лишние камеры сердца. Одни дефекты видны невооруженным глазом, другие можно определить лишь во время вскрытия. Некоторые теоретики предполагают, что болезнь возникает в результате тех же процессов, из-за которых рождаются уродливые младенцы с несколькими головами, руками, сросшимися позвоночниками, но многие представители медицинского сообщества с этим не согласны и считают, что механизм появления рудиментарных конечностей гораздо сложнее.

В одном трактате по анатомии убедительно доказано, что зачатки конечностей, произрастающие из лопатки, не имеют почти ничего общего с человеческими руками: кости их полые, как в птичьих крыльях. В другом отчете говорится, что мягкая оболочка этих зачатков похожа на рудименты перьев. Кое-кто обнаружил в пальцах больных латентные когти; отмечали также шелушение их кожи.

Вероятно, Membrum vestigiale — болезнь подавленных желаний, признак того, что человек стремился выйти за пределы, назначенные ему природой. Наши грубые инструменты позволяют документировать лишь зримые дефекты. Можно лишь догадываться об их природе: зачаточные ткани, способные даровать ясновидение, железы, вырабатывающие терпение и упорство, пожалуй, даже отростки хрупкого органа сострадания, не подверженного атрофии, которая так быстро истребляет его естественный аналог.

Неиссякающие отчеты о Membrum vestigiale вкупе с неспособностью недуга породить один-единственный полностью сформированный орган, который выделил бы больного из ряда обычных людей, свидетельствуют о том, что Бог стремительно подвергает цензуре свои творения, притязающие на незаслуженные таланты.

Сезонный паралич

В страдающих от муссонов краях первый ливень заражает целые деревни: они впадают в странную неподвижность. На два дня и две ночи смычок скрипача замирает над струнами, высыхает и крошится глина в руках гончара, с писательского пера капают чернила, оставляя кляксы на бумаге. Губки младенца не выпускают сосок, игла портнихи прижимается к пальцу, отрок сжимает в руке свой член. Те, чьи глаза были закрыты, оказываются в темнице век. Прочие же два дня и две ночи таращатся на вид, открывающийся взору.

Пациенты во время болезни полностью сознают весь ужас своего паралича. Ливни не кончаются. Водопад дождя обрушивается на несчастных, кого непогода застигла на улице; те же, кто стоял на коленях перед очагом, получают ожоги. Любовники, не в силах разомкнуть объятия, вынуждены бороться с неистовым отчаянием, поскольку совокупление, начавшееся со страсти, превращается в ужасную агонию, хотя лица их по-прежнему искажает гримаса наслаждения. Обманутый муж, которому случилось застать неверную жену с любовником, неспособен отвернуться от руин своего счастья, от портрета двух тел, на котором третий — лишний.

Редко кому удается вырваться из когтей сезонного паралича. Они свободно ходят и наблюдают, точно глазами Бога, сцены милосердия и жестокости, которые в иное время нипочем не заметили бы. Они гадают, почему их избавили от такого жребия, восстановятся ли родные или отныне им суждено вечно хранить эту коллекцию скульптур. Они видят застывшие жизни, которые вскоре изменятся навсегда, поскольку, когда паралич минует, больные уже не те, что раньше. Они никогда уже не станут прежними после того, как побыли каменными изваяниями.

Микроб сезонного паралича не удалось определить. К тому времени, как целители выходят из оцепенения, дожди вновь становятся легкими и безвредными. Их вода приносит лишь жизнь, обновление и обычные болезни сезона муссонов.

IV

Ах да, тот сумасшедший, ты хочешь о нем знать? Рикардо Матеус и сам был ученым. Он был молод, но уже написал десять-пятнадцать научных трудов и часами просиживал в этом зале, штудировал Энциклопедию и стремился усовершенствовать свою работу. Уважаемый человек.

Но потом он вдруг тайком пронес в Библиотеку трутницу. Крошечную, спрятал в кармане. Уселся на одну из скамей — вон на ту, через три ряда отсюда, — и притворился, будто занимается. А сам незаметно высекал искру из огнива. Ему удалось развести костерок из бумаги, стол он полил маслом, дерево задымилось. Библиотекари (тогда у нас еще не было охраны) скрутили его и вырвали у него из рук Энциклопедию, прежде чем он успел ее спалить. Пострадал только переплет, но мы заменили его; страницы, слава богу, пламя не тронуло. Пергамент не так-то легко поджечь. Однако с того самого дня в Библиотеке, особенно в этом зале, дежурит королевская стража.

Конечно, солдаты короля пытали Рикардо. Говорят, он твердил, как в бреду, что Энциклопедия — мерзость пред Богом, творение высокомерия, которое нельзя допустить. Затем один из палачей чересчур ретиво сжал тиски, и допрос завершился.

Рикардо был странный — то приветлив, то хмур. Закатил скандал, когда ученый, которого он презирал, передал на хранение в Библиотеку трактат на свою научную тему. За год до инцидента Рикардо увлекся расстройствами памяти. Коллеги отмечали, что в тот период он стал чудить больше обычного. Не разговаривал ни с кем в обеденном зале, запирался у себя в комнате и что-то писал ночь напролет.

После смерти Рикардо я прочел его произведения. Воспоминания о детстве и доме, в котором он рос. Подробное описание комнат, двора, знакомых людей. Пятьдесят страниц он посвятил матери, еще пятьдесят — девушке, в которую был влюблен в юности.

Видишь, у стола почернел угол? Это Рикардо пытался его поджечь. Мы решили не менять тиковую столешницу. Такие вещи полезно помнить.

Amnesia esoptrica

Больной Amnesia esoptrica, или зеркальной амнезией, уже во цвете лет замечает пробелы в памяти. Задумавшись о внутреннем убранстве деревенской часовни, он уже неспособен представить себе распятие, которое там висит. Не может вспомнить ни имен, ни лиц мальчиков из церковного хора. Умеет ковать подковы, но не помнит, чтобы когда-либо бывал в кузнице. Вспоминает, как однажды бежал из сада, зажав в руке яблоко, но не помнит, как залез на дерево и сорвал его. Помнит округлую грудь с крошечным шрамиком, великолепную в своем несовершенстве, но не помнит, чья эта грудь и при каких обстоятельствах эта женщина открыла ему сокровенное.

День за днем он обшаривает закоулки сознания и обнаруживает, что не хватает все нового и нового, умоляет друзей и родных пролить свет на эти пробелы. Они припоминают, что знают о нем, и в результате собственная история становится известна ему по слухам. И вот такую-то нелепую жизнь он обречен вести: чужие обрывочные воспоминания служат ему подобием прошлого.

Недуг опережает его попытки восполнить утрату. Постепенно больной забывает те свои черты, которые никто не знал и не видел. Ему не остается ничего иного, кроме как наполнять сознание предположениями и догадками, воображаемыми воспоминаниями о музыке, которую он, быть может, слышал, о возлюбленных, чьего расположения он, быть может, добивался, о грехах, какие он, быть может, совершил.

Исследователи памяти сообщают, что на последних стадиях Amnesia esoptrica, когда все собственные воспоминания пациента стираются, он забывает даже о том, что болен. В его распоряжении лишь выдумки, которые он создал, пытаясь удержать слабеющую память, и он повторяет их вновь и вновь, как если бы они были правдой. Он бродит, точно безумец или же менестрель, в зависимости от вида небылиц, которые он для себя наплел, и люди считают его великим рассказчиком — или помешанным идиотом.