Влюбленный лэрд - Йорк Сабрина. Страница 11

– Я и мой слуга переночуем на конюшне.

Дугал опять пропищал что-то нечленораздельное, не осмеливаясь открыто выразить свое неудовольствие. Последнее было весьма благоразумно. Изучив упрямый характер своего господина, он понимал, как опасно и бессмысленно ему противоречить, тем более в такой ситуации.

Ужин в общем зале оказался намного веселее и приятнее, чем они ожидали. Посетители смеялись, шутили, некоторые подходили к Лахлану и Дугалу, чтобы пожать им руки, кто-то даже играл на скрипке. Окруженные атмосферой дружелюбия и радушия, Лахлан и Дугал забыли о неудобствах, более того, в какой-то момент им стало казаться, что это самый лучший вечер за последнее время.

Лахлан вдруг перестал чувствовать свою обособленность и отчужденность.

Жизнь простых людей, как оказалось, была по-своему интересна, кроме внешней простоты и грубости, в ней имелись и свои радости.

Разыгравшаяся к ночи непогода загнала многих в гостиницу, так что спать на конюшне пришлось в большой компании. Когда Дугал начал стелить себе постель прямо на охапке сена, им опять овладело возмущение, и он недовольно забурчал, жалуясь на неудобства, казавшиеся Лахлану чем-то незначительным. Не вступая с кузеном в спор, он весело хлопнул его по плечу и рассмеялся.

Он рассмеялся! Ему казалось, что он помолодел на несколько лет.

Самым невероятным было то, что этот чудесный момент наступил тогда, когда он, лежа на охапке колючей соломы, укрывшись грязноватым одеялом и вместо подушки подложив под голову скатанную куртку, просто смотрел в потолок. Порывшись в памяти, он даже не смог припомнить, когда в последний раз у него было так светло и легко на душе.

Он заснул с улыбкой на губах.

Тьма поглотила его, он как будто очутился внутри грозовой тучи, вокруг все кружилось и вращалось, засасывая его в страшный водоворот. Он уже не понимал, что с ним происходит. От страха хотелось кричать, но крик застревал в горле. Дышать становилось все труднее. Он пытался вырваться, освободиться от облепившей его плотной тьмы. Бесполезно. Он не мог даже пошевелиться.

Как обычно, в этот миг отчаянья появилась она. Она приходила на помощь в самый страшный, в самый мрачный момент, и давящий со всех сторон мрак безысходности расступался, рассеченный ярким лучом участия и любви.

Она была его ангелом.

Столь же прекрасная, с такими же золотистыми волосами, озаренная небесным сиянием, она одним своим видом вселяла надежду на перемены к лучшему.

– Иди ко мне, – шептала она, глядя на него голубыми глазами и протягивая ему свою тонкую руку. Несмотря на все усилия, ему никак не удавалось дотронуться хотя бы до ее пальца. Ни разу не удалось.

И тут опять его начинала обступать тьма, охватывая все плотнее и плотнее, затягивая все глубже и глубже. Он начинал тонуть в этом мраке, удаляясь от нее все дальше и дальше.

Никакого спасения.

Никакой надежды на искупление.

Ничего.

Ее сияние начинало таять. Она уходила все дальше, и вот он опять один. Все ужасно. Он опять гибнет. Все кончено.

И в тот миг, когда все было кончено, Лахлан очнулся. Дышать было тяжело. Он был весь в поту и все еще дрожал от страха. Чтобы окончательно проснуться, он потер лицо ладонями.

Ему хотелось плакать от злости, бессилия и отчаяния. Уже сколько лет этот кошмар, будь он проклят, преследовал его, не давая спокойно спать. Мучил, изводил его с неослабевающей силой.

Вдруг Лахлан осознал, что он не у себя в замке и не в своей спальне, а на конюшне. Более того, уже почти рассвело.

Ночь прошла. Самое удивительное, что сегодня призрак к нему не пришел. Неужели, промелькнула приятная мысль, вдали от замка призрак утрачивает свою силу? Если так, тогда он ни за что не вернется в Акерджил. Как знать, вдруг со временем прекратятся и ночные кошмары.

Но в это слабо верилось.

Лахлан осторожно, чтобы не разбудить спящего рядом Дугала, выбрался из-под одеяла, спустился с крыльца во двор и огляделся. Солнце взошло над горными вершинами, воздух казался необыкновенно прозрачным и чистым, отовсюду слышалось птичье пение. Все вокруг дышало тишиной и сонным покоем.

Утро в деревне не походило на обычное утро в Лондоне. Лондонский туман и вечная столичная суета накладывали на все отпечаток тоски, невольно вызывая меланхолическое настроение. Здесь же, на лоне природы, никакой меланхолии не было и в помине.

Наслаждаясь буколическими видами, Лахлан медленно направился к главному входу в гостиницу, из-за дверей которой уже доносился дразнящий аромат жареного мяса и яичницы. Жена трактирщика приветливо улыбнулась и без лишних слов предложила чашку горячего кофе. Ему показалось, что это не кофе, а настоящий напиток богов, такой у него был необыкновенный вкус. А затем трактирщица поставила перед ним только что приготовленный завтрак. От него шел такой аромат, что невозможно было не застонать от удовольствия.

– Ваша светлость, вам нравится? – спросила трактирщица, с довольным видом потирая руки.

– Запах просто восхитительный!

– Как приятно это слышать, ваша светлость! Мы так рады вашему приезду! Такой гость, как вы, ваша светлость, большая редкость в наших краях.

– Охотно верю.

Конечно, в сельской глуши не часто встретишь герцога, тем более здесь, в горной Шотландии.

– Вчера вы поступили очень великодушно, – продолжала болтать трактирщица, – уступив свои комнаты той бедной женщине и ее мужу.

– Как ее самочувствие?

Трактирщица радостно улыбнулась:

– Думаю, прекрасно. Ведь сейчас их там уже трое.

– Она родила этой ночью? – страшно удивился Лахлан.

– Да. Неужели вы ничего не слышали?

– Я спал, как невинный младенец, – рассмеялся он. Лахлан в самом деле ничего не слышал: ни завывания призрака, ни звона его цепей. Как же это было приятно сознавать! Пожалуй, действительно стоило почаще оставаться на ночлег в конюшне.

– Так вот, – продолжала трактирщица, – они решили назвать родившегося мальчика в вашу честь.

Лахлан вздрогнул, едва не расплескав кофе, который как раз в этот момент подносил ко рту.

– В мою честь?

– Да, – запнулась трактирщица. – Неужели вы против?

– О нет. Конечно, нет. Наоборот, я очень рад.

Его действительно очень обрадовала эта новость. Он давно смирился со своей горькой участью – с тем, что ему предстоит жить без семьи и без детей. И вот теперь только что родившегося младенца назовут его именем – в его честь. Это было очень приятно, прямо настоящий подарок!

Когда новоявленный отец спустился вниз, выглядел он измученным и уставшим, но на лице сияла улыбка в буквальном смысле до ушей. Лахлан тут же в знак признательности отсыпал ему горсть монет. Но когда тот принялся его благодарить, Лахлану стало как-то неловко. Он был обладателем огромного состояния, поэтому пригоршня монет – пустяк, по его мнению, – не стоила столь бурных излияний. Но, видимо, для этого человека это были немалые деньги. Вовремя это сообразив, Лахлан устыдился своего высокомерия, решив впредь почаще проявлять щедрость.

Вскоре к нему за стол присел Дугал. Для того чтобы уклониться от благодарностей, которым, казалось, не будет ни конца ни края, Лахлан, которому было неловко их выслушивать, под предлогом необходимости отдать перед дорогой последние распоряжения вышел во двор.

Разразившаяся днем гроза загнала Лахлана внутрь кареты, где у него было предостаточно времени, чтобы еще раз все как следует обдумать. К его чести, он сумел извлечь урок из того, что случилось с ним во время ночлега в Хау. Ему стало ясно, как много при желании можно сделать для своих подданных. А ведь раньше, живя в Лондоне, он ни о чем таком даже не задумывался. Подстегиваемый мыслью об ограниченности срока своего существования, он стремился испытать как можно больше удовольствий, благо в Лондоне их было предостаточно. Он торопился жить, срывать цветы наслаждений, искренне считая, что в этом и есть смысл жизни. В вихре лондонских балов и разных светских развлечений время текло быстро, жизнь казалась легкой, приятной. Несмотря на то что английская знать слегка задирала перед ним нос, ведь он все же был шотландцем, он считал, что ничего не может быть лучше, чем жить в Лондоне. Однако иногда, правда, очень редко, им овладевало странное, трудно объяснимое ощущение, что ему намного приятнее находиться среди его собственных лошадей, ухаживать за ними, ездить верхом, чем вращаться в лондонском свете.