Пленник ее сердца - Дэр Тесса. Страница 31

Только не это!

Полина с досадой пробежала глазами бульварную газетенку. Как и сказала герцогиня, статья пестрела предположениями, какие именно отношения связывают герцога и «загадочную мисс Симмз».

Вместо головокружительного восторга Полина почувствовала страх, причина которого была бы понятна любой девушке ее сословия: она может потерять работу! Если герцогиня казалась более чем довольной результатами ее вчерашнего выхода в свет, то герцог – в этом Полина была совершенно уверена – доволен не будет.

Но разве можно возлагать вину за то, что напечатали в этой дурацкой газете, на нее одну? В провале ее миссии в равной степени виноват и он. Разве не он поймал ее, когда она чуть было не растянулась на полу? И идея насчет танца тоже была его.

И поцеловал ее он тоже первый… Это он прикасался к ней так нежно, так сладостно.

Герцогиня небрежно отбросила газету в сторону.

– Мы делаем успехи, но успокаиваться рано – большую часть пути еще предстоит осилить. И уберите локти со стола.

Полина неохотно подчинилась.

– Тема сегодняшнего утра – достижения.

– Достижения?

– В следующий раз, когда вам доведется выйти в свет, одним часом дело не обойдется. И, так уж повелось, вас, как и любую другую дебютантку, могут попросить продемонстрировать свои достижения.

– Продемонстрировать мои достижения? – со смехом переспросила Полина.

Шутка, что надо. Все ее переживания относительно успеха безнадежного предприятия герцогини вмиг растаяли, как масло на ее поджаренном до светло-золотистой корочки тосте. В этом доме пережаренные тосты к столу не подавались.

– Вы надеетесь за одно утро сделать из меня леди, способную похвастать своими достижениями? Но это невозможно.

– Я рассчитываю обнаружить в вас природные таланты… ну, или хотя бы один, которым вы уже обладаете.

Рука Полины с тостом замерла на полпути.

– Ваша светлость…

Девушка опустила тост на тарелку, внезапно ощутив новый приступ тревоги. Герцогиня полагает, что у нее есть скрытые таланты? У нее, Полины Симмз?! Полина испытывала смешанные чувства. Неловкость – да, но ей, признаться, было необыкновенно приятно, что кто-то в нее верит, пусть даже совсем чуть-чуть.

В Спиндл-Коув приезжали леди, отличавшиеся, как они сами считали, широтой взглядов, но ни одна из этих продвинутых дам не проявила желания познакомиться с Полиной поближе. Мать ее, забитая женщина, пребывала в вечном унынии. В жизни самой Полины никогда не было ни подруг, ни наставниц – никого, кто хотя бы отдаленно напоминал герцогиню и искренне верил, что она годится на что-то большее, чем роль крестьянской жены или служанки, и не просто верил, но и требовал, чтобы девушка старалась стать лучше.

Но чем больше Полина проникалась доверием герцогини, тем больше тревожилась за исход этого эксперимента. Девушка поймала себя на мысли, что не хочет видеть, как надежды ее наставницы разобьются в прах.

– Пожалуйста, поверьте мне. Уверяю вас, между мной и герцогом ничего не будет. Мы никогда не станем супругами. Примите это. Тем не менее, ваша светлость, вы мне начинаете нравиться. Вы временами бываете удивительно добры ко мне, и я знаю, что под этой вашей «флегмой» скрывается доброе сердце. Я не хочу, чтобы вы строили планы, которым все равно не суждено сбыться.

Герцогиня, лишь слабо улыбнувшись в ответ, элегантным движением постучала по яйцу всмятку, помещенному в изящную подставку, так что по скорлупе побежали тонкие трещинки.

Полина, не представляя, как еще заставить герцогиню прислушаться к ее словам, тоже взяла ложку и со всего маху шарахнула по яйцу.

– Ваша светлость, пожалуйста, отнеситесь серьезно к тому, что я говорю. Не стоит питать надежду на скорое появление внуков, по крайней мере рожденных мной. Я говорю вам такие вещи, а вы себе спокойно едите яйцо. У вас что, проблемы со слухом?

– Вовсе нет. Я прекрасно вас слышу.

– Вы улыбаетесь.

– Я улыбаюсь, потому что вы сказали «питать надежду», к тому же этот ваш деревенский говор почти исчез.

Полина в ужасе зажала рот ладонью. Вот черт! Герцогиня-то права. Что же с ней происходит?

Она знала ответ, хотя боялась признаться в этом даже себе. Грифф. В нем все дело. Когда герцог ее целовал, голова у нее шла кругом, колени подкашивались и… речь улучшалась. Может, все дело в тренировке языка?

– Вот блин! – пробормотала Полина, не отрывая ладони от губ.

Герцогиня вздохнула: нет, над речью еще работать и работать…

Грифф проснулся в половине десятого утра – гораздо раньше, чем обычно. Ночь всегда была его любимым временем суток – он пребывал в ладу с самим собой, а за последний год и вовсе превратился в ночного жителя: спать ложился, как правило, с рассветом, а вставал далеко за полдень. Но вчерашнее фиаско утвердило его в мысли, что непозволительно спать, в то время как мать строит козни.

Как могло случиться, что вчерашний бал обернулся катастрофой?

Все началось с платья, этого проклятого платья, такого милого, нежного, невинного белого платья. Оно вскружило ему голову, и после этого он совершал одну непростительную ошибку за другой.

Если бы во время боя с Делом он не отвлекся, то и рану бы не получил, а если бы не рана, никогда не согласился бы принять приглашение на тот бал, а значит, не оказался бы наедине с мисс Симмз в темноте душистого сада. И всего остального тоже могло бы не случиться.

Вывод очевиден, больше никаких платьев, по крайней мере таких привлекательных. И конечно же, никаких поцелуев!

И самое главное – больше никаких сюрпризов…

Обходя дом в поисках тех самых сюрпризов, Грифф то и дело натыкался на беспорядок, столь нетипичный для этого дома. Создавалось впечатление, что слуги по неизвестным причинам побросали свои дела. Что же могло заставить их забыть о своих прямых обязанностях? Извержение вулкана?

В салоне на кушетке и столе валялись пяльцы с начатым, но так и не законченным вышиванием. В комнате для завтраков Грифф обнаружил мольберт с мутной мазней – видимо, акварелью, которая, признаться, производила впечатление скорее отталкивающее. Рисунки, выполненные пастелью, тоже оставляли желать лучшего, и карандаши, валявшиеся тут же, были поломаны словно в припадке раздражения.

И тут откуда-то послышались звуки музыки, и Гриффин, немало удивившись, решил заглянуть в музыкальный зал. Там никого не оказалось: все инструменты стояли на своих местах, но почему-то без чехлов и тщательно протертые от пыли. Судя по всему, на каждом из них – начиная с арфы и заканчивая клавесином – пытались играть.

Где же все-таки слуги? И почему во всех комнатах такой беспорядок?

А музыка продолжала звучать: странная, тягучая мелодия, словно пьяный шарманщик без остановки крутил ручку своего инструмента. Но вот музыка стихла, а после мгновения тишины раздался взрыв аплодисментов.

«Браво, мисс Симмз!» – услышал Грифф, а потом другой голос попросил: «Сыграйте еще!»

И снова полилась музыка.

Стараясь ступать бесшумно, Грифф пошел на звук. Музыка доносилась из столовой. Медленно приоткрыв дверь, совсем чуть-чуть, в дальнем конце комнаты он увидел Полину Симмз. Она стояла перед столом, на котором были выставлены неравномерно наполненные бокалы с водой, штук пятнадцать, постукивая по ним двумя крохотными вилками. Какими именно, столовыми или десертными – определить было трудно. И тут Грифф понял, что мешало ему спать, – это ее абсурдное занятие.

Как бы там ни было, сейчас она извлекала из бокалов довольно жизнерадостную мелодию.

Теперь понятно, почему в доме такой разгром. Все слуги собрались в столовой на импровизированный концерт и, заслушавшись, забыли обо всем. Никто из них даже не заметил стоявшего в дверях Гриффина.

Музыка лишь часть представления: не менее занятно было наблюдать за движениями и мимикой исполнительницы. Орудуя вилками, Полина то сосредоточенно хмурилась, то прикусывала язык, то вся словно сжималась, если случайно фальшивила. От усердия она то и дело вскидывала голову, и локон, выбившись из пучка, упал ей на лоб, и Полина, не прерывая игры, попыталась его сдуть.