Хозяйка «Волшебной флейты» (СИ) - Эристова Анна. Страница 41
Я взяла в руки.
Руку Платона. Он посмотрел на свои пальцы в моей ладони, а я прижала её к своей щеке и сказала:
– Вы мне понравились в первый же день, когда я вас увидела, Платон Андреевич. Вы тогда освободили меня из клетки. Такой были усталый…
Я подбоченилась, наклонила голову и посмотрела искоса, потом передразнила низким голосом:
– Хочу вам напомнить, Татьяна Ивановна, что не стоит делать работу полиции за полицию.
– Это был тяжёлый день, простите меня.
Он улыбался, глядя мне в глаза, а я добавила точно таким же голосом с примесью раздражения:
– Мне нет никакого дела до того, что вы считаете, Татьяна Ивановна!
– Я ведь уже извинился перед вами, – укорил он меня, но всё ещё с улыбкой.
– Нет, я прекрасно вас понимаю, Платон Андреевич, – сказала своим обычным тоном. – Появилась какая-то выскочка и принялась досаждать полицейскому дознавателю! Я вас раздражала, так?
– Слегка. Самую малость. К тому же… Если вы помните, я тогда получил пощёчину!
– Да? Простите меня, – фыркнула. – Согласитесь, вы это заслужили!
– Если помните, я также извинился за грубость.
– А ещё я помню, что вы сказали вчера.
– Что именно?
Лёгкий ветерок. Запах вишен. Вечерняя перекличка городских воробьёв. Цокот копыт по булыжнику мостовой. Скрип колеса… Песня такая есть, старая, как я. Я старушка, мне очень много лет. Мне, наверное, лет сто пятьдесят, я так устала…
– Вы сказали, что я способна осчастливить вас насильно. Это я и намерена сделать.
Он замер, глядя мне в глаза. А я смотрела в его глаза и желала только одного: чтобы эта дорога никогда не заканчивалась, чтобы мы остались навсегда вот так – очи в очах, сердце в сердце, рука в руке. Платон пошевелил губами, но ничего не сказал. Потом зажмурился, будто решился на что-то, и спросил:
– Вы любите меня, Татьяна?
– Люблю, – просто ответила я.
– Тогда… Кучер, поворачивай вон туда и езжай до выселок!
Порфирий оглянулся на меня. В его взгляде я прочитала удивление и вопрос. Кивнула. Куда Городищев намерен меня отвезти? Всё равно, ей-богу! Пусть везёт, пусть хоть на край света везёт…
Но на край света мы не поехали. Выселки начинались за последней улицей. Грязная ухабистая дорога, мало фонарей и редкие низкие домишки за шаткими оградами поразили меня. Как будто мы выехали за Урал и попали в обычную российскую деревеньку. Даже Порфирий впечатлился, вытащил хлыст из-за пояса, сжал в руке вместе с поводьями. Но я ничего и никого не боялась – ведь еду с полицейским, с главным дознавателем, с мужчиной, который может меня защитить.
Где-то залаяла собака, отозвалась вторая. Птицы совсем смолкли, а солнце почти целиком спряталось за лесом. Я хоть и хорохорилась, но ощутила в животе неясную тревогу. Нет-нет, не надо никаких больше предчувствий, не надо! И так завтра дуэль, а тут ещё бойся в этом криминальном районе всяких бандитов…
Хотя как раз бандитов я и не боюсь. Боюсь я знатных мерзавцев.
– Стой, – постучал Порфирия по спине Городищев. Я вскинулась. Нет, не может быть!
Мы остановились перед маленькой церковью.
Она, как и большая на площади Михайловска, походила одновременно на православную и на католическую. Купол, правда, был всего один и не золочёный, а деревянный. Крыльцо с тремя ступеньками вело к раскрытой двери. Внутри я неясно видела свет лампадок, который колебался от движения. Городищев сжал мою руку, заставив оторвать взгляд от церкви и посмотреть на него. Спросил:
– Таня, хотите ли вы стать моей женой?
– Чисто номинальный вопрос, – пробормотала я, – поскольку мы уже приехали, не гонять же лошадь туда-сюда зазря…
– Я не богат, и у меня нет какой-либо существенной власти, нет связей при дворе… Мне, в сущности, нечего вам предложить, Татьяна Ивановна, кроме жалования полицейского дознавателя и более чем скромного дохода от фамильного имения. Но я люблю вас, и всё моё желание – лишь защитить вас от тех, кто, как граф Черемсинов, захотят упрекнуть вас в отсутствии доброго имени.
– Платон…
– Не перебивайте, прошу! Если завтра на рассвете меня убьют, вы останетесь вдовой графиней Городищевой, а это, уверяю вас, лучше, чем быть незамужней госпожой Кленовской, которую всяк норовит обидеть. Ну, а если не убьют, вы свободны делать то, что пожелаете, безо всяких обязательств передо мной.
Мне захотелось стукнуть его. Просто стукнуть кулаком по дурной башке! Нет, ну как так можно?! Если меня убьют… Безо всяких обязательств… Вот засранец! И за что я только люблю его?
Выдержав мстительную паузу после его последних слов, я спросила вежливо:
– Теперь можно говорить?
– Я весь внимание и жду вашего ответа, Татьяна Ивановна, – сказал Платон, почти не дыша. Я хотела выдать что-нибудь ехидное, вроде: «Вы идиот, Городищев!», а потом обругать его за глупое самоедство, но в последний момент сдержалась и ответила только:
– Я согласна и на обязательства, Платон Андреевич. И на всю жизнь.
Он собирался возразить что-то, но я приложила пальцы к его губам и сказала:
– Молчите и ведите меня уже замуж, пока на мне такое красивое платье!
Он помог мне сойти на землю, и показалось, что пробормотал нечто вроде:
– Потрясающая женщина…
Но я решила не обращать на эти слова никакого внимания. У него ещё будет время убедиться в том, что потрясать я умею. А ещё сотрясать и вытрясать. Но это позже, намного позже, когда пройдёт первая эйфория от семейной жизни…
Если его не убьют завтра на рассвете.
Мы вошли в церковь рука об руку. Волнение охватило меня. Я замуж выхожу, и не просто выхожу, а венчаюсь! Мама дорогая! Как же я так? Да и можно ли? Я же по местной религии некрещёная…
Ожидая увидеть в церкви попа или как у них это называется, очень удивилась, когда от алтаря к нам повернулась женщина в рясе. Была она очень молодой, лет двадцати пяти, чуть постарше меня. Ряса и тёмный платок, скрывающий волосы – ну чисто монашенка! Однако Городищев обратился к ней почтительно, хоть и взволнованно:
– Матушка, обвенчайте нас.
«Матушка» совсем не вязалось со внешностью, но женщина благосклонно кивнула, спросила мелодичным голосом:
– Свидетелей-то привели с собой?
– Нет, матушка. Нет у нас свидетелей…
– Порфирий может, – заикнулась я. Платон сжал мою руку:
– Да, есть один свидетель!
Он позвал кучера, который появился в церкви и застыл на пороге, сняв шляпу, прижав её к животу. Видно было, что он жутко смущён и не знает, как себя вести. Но матушка улыбнулась ему, подбадривая, а потом спросила:
– Как звать вас, дети мои?
– Платон и Татьяна, – ответил Городищев.
– Дочь моя, не обещалась ли другому жениху?
– Нет, – сказала я, и голос мой дрогнул. Как будто этим ответом я перешагнула порог, отделявший меня от законного брака.
– Желаешь ли взять в мужья этого мужчину, именующего себя Платоном, искренне и с любовью?
– Да.
Ещё один шаг. В омут с головой…
– А ты, сын мой, не обещался ли другой невесте?
– Нет, – твёрдо ответил мой полицейский.
– Желаешь ли взять в жёны эту женщину, именующую себя Татьяной, искренне и с любовью?
– Да, матушка!
– При свидетеле да соединятся ваши души пред лицом Богини, вечной и всемогущей, дабы могли вы пред людьми быть мужем и женой в любви и преданности до самой смерти. Аминь, дети мои.
– Аминь, – повторил Платон, поворачиваясь ко мне. – Вот и свершилось. Вы моя жена, Татьяна Ивановна, а я ваш муж.
– Аминь, – сказала я, чувствуя, как внутри всё сжимается от предчувствия неотвратимого счастья и беды.
* * *
Мы вошли в маленькую комнату Платона Андреевича молча, держась за руки, как первоклассники на линейке. Старуха-консьержка выползла было квохтать, что нельзя, что только до одиннадцати, что выселит жильца, если он будет нарушать, но Платон Андреевич с поклоном объяснил, что женился и теперь его жена, то бишь я, останется жить здесь. На что бабка с ворчанием удалилась. Я поняла, что ей в принципе противны всяческие вселения, жена или не жена.