Хозяйка «Волшебной флейты» (СИ) - Эристова Анна. Страница 42
Обращать на неё внимание мы не стали. А когда за нами закрылась дверь, Платон сказал:
– Прошу прощения, что не могу предложить вам большего. Но всё изменится.
Я пожала плечами. Веер мешал мне, и я положила его на стол рядом с лечебными камнями. Посмотрела на аккуратно застеленную кровать, нервно усмехнулась:
– Наверное, мне нужно стесняться и бояться первой брачной ночи…
Платон подошёл сзади, его ладони легли на мои плечи, согревая, и он сказал тихо:
– Вчера ночью вы не боялись и не стеснялись, Таня.
Губы коснулись шеи, и я задрожала. Не от страха или стеснения – от нахлынувшего возбуждения! Повернулась к нему, оказавшись в кольце рук, и ответила:
– Да уж, я не люблю все эти ролевые игры.
Поцелуй, жаркие объятья – как будто мы были давними любовниками и только что встретились после многих лет разлуки… Освобождение от одежды – боже, сколько на нас этих капустных листов?! Шпильки вон из причёски – красиво, конечно, но так непрактично! И глаза Городищева – будто он видит меня впервые и ему очень нравится то, что он видит… И любовь, наша всепоглощающая любовь, заставившая забыть обо всём, даже о предстоящей на рассвете дуэли.
Была уже глубокая ночь, когда я проснулась и не обнаружила Платона рядом. Подняла голову – он сидел за столом в длинной ночной рубахе, лохматый и напряжённый, что-то писал скрипучим пером на желтоватой бумаге. Спросила сонным голосом:
– Что вы делаете?
– Пишу распоряжения для управляющего имением, – сказал он отвлечённо. – А вы спите, спите.
– Нет уж, выспалась, – пробурчала, выбираясь из-под одеяла. Поскольку на мне рубашки не было, Платон взглянул и смущённо порозовел, опустил глаза:
– Ваша непосредственность в некоторых вопросах ставит меня в неловкое положение, Татьяна Ивановна.
– Боже, вы краснеете, как юная девственница при виде мужского органа! – рассмеялась я. – Платон Андреевич, а можно вопрос? Мы долго с вами будем называть друг друга по имени-отчеству? Ведь вроде бы как женаты уже…
Он усмехнулся, подавая мне свой широченный халат, и, когда я завернулась в него, притянул меня к себе на колени, поцеловал в щёку и сказал мягко:
– Мои покойные родители всю жизнь любили друг друга нежной и трепетной любовью. Они часто беседовали на разные темы, включая политику, искусство, светские сплетни. Прожили вместе больше тридцати лет, но я никогда не слышал, чтобы они звали супруга просто по имени и на ты.
Ещё один поцелуй – на этот раз в губы, и Платон добавил:
– Вы можете звать меня так, как вам больше нравится, но для меня вы останетесь всегда Татьяной Ивановной.
– Платоша, да вы романтик!
– Что вы, я циник и грубый солдафон! – фыркнул он. – Но я думал о вас и, пока вы спали, сходил за горячим самоваром.
– В трактир?
– В трактир. Заодно посмотрел на ваших новых приятелей. Митьку Полуяна видел.
– Поболтали по-дружески?
– Слегка… Парой слов перекинулись, – и он потёр костяшки кулака, думая, что я не вижу. Но я не стала заострять на этом внимание, обняла Платона и заглянула в бумагу, которую он писал. Прочитала последнюю фразу: «Помимо двухсот рублей по осени отправить в школу две сажени дров и так каждый год». Удивилась:
– В школу?
Ладонь Платона прошлась по моему плечу, вызвав неконтролируемый озноб. Его тихий голос разнежил:
– Мне надо многое вам рассказать, милая моя. Но сначала…
В один миг я оказалась в воздухе, поднятая сильными руками, и на кровати. Сначала любовь, потом разговоры, всё правильно! И я растаяла под мускулистым телом, растворилась в нём, забылась…
– Я был молод, я был влюблён. Мне казалось, что мир у моих ног! Самая красивая девушка Алексбурга оказывала мне знаки внимания… Я был сыном не слишком богатого провинциального дворянина, а она фрейлиной государыни, однако мне удалось завоевать её расположение.
– А я уже ревную…
– Не к кому, Таня. Она умерла в родах. Родила мне сына и ушла к богине. Я же оставил армию, поступил на службу в полицию, попросил, чтобы меня перевели куда-нибудь, чтобы только не оставаться в столице, где всё напоминало о ней.
– И где теперь…
– В пансионе. Мой сын в пансионе. Если я могу просить вас, Таня, позаботиться о нём… Но вы, разумеется, не обязаны.
– Глупости, Платон, конечно, я сделаю всё, что нужно!
– Вы беспредельно добры.
– А вы, простите, просто идиот! Вы так уверены в своей смерти?
– Граф отличный стрелок, не стоит обольщаться по этому поводу. Он сделает всё, чтобы избавиться от меня навсегда.
– У вас с ним какие-то личные счёты?
– Да, но вам не нужно об этом знать. Это тянется из прошлого, мы были знакомы в Алексбурге. Впрочем, не будем о Черемсинове, расскажите лучше о себе.
– А что обо мне… У меня самая обычная история, как у всех.
– Про всех мне не интересно, мне интересно про вас.
– Ладно. Я родилась в маленьком городке, отца своего никогда не знала, мать растила меня одна. Потом у неё появился мужчина, потом другой мужчина, потом ещё один, и ещё…
– Ваша матушка работала… в доме терпимости?
– Нет, ты что! Просто… У неё всегда всё было сложно в отношениях с мужиками. Думаю, что это из-за меня. Она часто меня отправляла к бабушке с прабабушкой, пока они не умерли одна за другой. А потом… очередной мужик матери решил, что зачем ему старая тётка, когда есть молоденькая девчонка рядом. Ну и…
– Он над вами надругался?!
– Попробовал бы только! Я ему фингал под глаз поставила. А он сказал матери, что не намерен меня кормить, здоровую кобылу, и чтоб я валила из дома. Ну я и свалила. Уехала в Москву. А что там делать? Поработала курьером, уборщицей, флайеры на улице раздавала… На еду не хватало, только за комнату платить. Ну и моя соседка свела меня туда, где зарабатывала сама. Так всё и вышло…
– Татьяна Ивановна, теперь всё закончилось! Вы никогда не будете голодать! Доход от имения позволит вам жить без роскоши, но вполне комфортно.
– Ах, ах, Платон Андреич, как же вы меня осчастливили этой информацией! А как же мой музыкальный салон? Вы тоже не верите в его успех? Хотя… После того цирка, что устроил Черемсинов на балу, вряд ли кто-то решится заглянуть на премьеру! А пани Ядвига сшила мне совершенно «шкандальное» платье! Вы просто обязаны его увидеть!
Поцелуи, объятия, ласки и снова поцелуи…
И сон, спасительный сон, в котором не было видений и картинок, только тревога, только глухая томительная тревога любящей женщины за своего мужчину.
А потом наступил рассвет.