Крестный путь Сергея Есенина - Смолин Геннадий. Страница 38

Волшебная сила искусства

…Стоял один из тех летних московских вечеров, когда в десять часов небо всё ещё светлое. Бездонное.

Я подумал: «Не пойти ли прогуляться в Царицынском парке? Подальше от этой квартиры, от этой комнаты, от этого одиночества?» Вместо этого лег на кушетку и заложил руки за голову. «Нет уж!» Я был сыт по горло собственным штрейкбрехерством.

Когда я перебрался в Москву, то попытался заново склеить свою жизнь посредством новой игры. Игра называлась «Пытливый репортёр» – то есть такой, который из-под земли добудет очередную сенсацию, докопается до истины, наконец, восстановит правду. Конечно же, имелось в виду, что мир жаждет этой правды, затаив дыхание.

Когда я стал работать журналистом в Москве, в редакции журнала «Чудеса вокруг света», то послал к чёрту все эти политические игры в честность и непорочность. Попробуй поборись, если ты – единственная блоха против целой своры лохматых псов. Но главной причиной моего малодушия была не боязнь за себя, а чувство бессилия: что бы я ни сделал, ничего не изменится. Ни-че-го. Амбиции испарились, а вслед за ними из жизни ушли надежда и радость. Исчез азарт, кануло в тартарары острое ощущение игры. Даже с розыгрышами было покончено.

Я улыбнулся, вспомнив вечные неприятности с начальством из-за своих выходок. Взять хотя бы историю с анекдотом про дерево («Хрен в нос – какое дерево?»).

И вот, наконец, я окопался в московском журнале «Чудеса вокруг света» и стал кропать статейки на медицинские темы, искренне надеясь забыть былые неудачи.

Так продолжалось около четырёх лет, в течение которых я много работал, ещё больше – пил и старался не вспоминать прошлое. Потом я встретил Эдуарда Хлысталова – и всё изменилось.

И вот теперь я вовлечён не только в судьбу Есенина, но и в тайные игрища самонадеянных безумцев, чей единственный принцип – «цель оправдывает средства». Их цель! По необъяснимой прихоти судьбы Эдуард Хлысталов сорвал повязку с моей кровоточившей раны. Она снова начала гноиться и, возможно, дурно пахнуть, но я не ударился в бега – впервые с тех пор, как у меня, ещё мальчишки, дух захватывало от природных ландшафтов Ботанического сада, регулярного парка Шереметьевской летней резиденции и, конечно же, ВДНХ.

Я застрял здесь, в этой пыльной, захламлённой комнате, меня удерживало какое-то странное наваждение: фигура Есенина, властные требования полковника МВД СССР, людей в чёрном, галлюцинации перед зеркалом в ванной комнате и, наконец, симптомы какой-то таинственной болезни. Я расхохотался при мысли, что, возможно, на этот раз я влип во что-то такое, от чего не сбежишь и не спасёшься, – это мне придётся перетерпеть по полной программе.

Смех получился недобрым, колючим, – так мы веселимся, когда в комедии напыщенный болван падает, банально поскользнувшись на банановой кожуре.

Я сел, потянулся и перебросил ноги через подлокотник дивана. В голове гудело. Я огляделся. В комнате было три цветка в горшках – подарки сердобольных женщин из редакции журнала. Все растения погибали. Их не поливали несколько недель. Я встал, поплёлся в кухню, принёс воды в кувшине и полил цветы. Мне хотелось, чтобы они выжили. Я отдёрнул штору и выглянул во двор, увидел детскую площадку с песочницей, качели, карусели – весь тот стандартный набор, который был в каждом дворе любой застройки – сталинской, хрущёвской или брежневской. И только вид уникальной Останкинской телебашни грел мне сердце, скорее всего, своей неповторимостью. Клочок сине-пресного неба навёл на мысль: «Не пойти ли подышать воздухом – подальше от этого бедлама, от рукописей и воспоминаний?» Я усмехнулся: «Бегун на средние и длинные дистанции! Только и знаешь, как бы убежать от хаоса, в который превратил собственную жизнь, от страха, от самого себя. Цель – ничто, движение – всё!»

Я не хотел этого больше. Просто устал. На столе лежала открытка от Хлысталова. Я взял её. На открытке были изображены сжатые кисти рук – видимо, репродукция какой-то картины или фрагмента.

Я снова прочёл слова: «…двое мужчин в чёрном. Они знают про рукописи. Берегите себя. Существуют и другие тексты, но они хранятся не у меня. Думаю, где-то должна быть зарыта та пресловутая „собака”. Боюсь, что ваша жизнь в опасности…»

Я положил открытку на стол. Я уже знал, что никуда не пойду. Я сам превратил эту комнату в то, что она собой теперь являла. Я не понимал, что случилось со мной с того момента, как я встретил Эдуарда Хлысталова, но знал, что увяз по горло и придётся стоять до конца, что бы ни произошло. На этот раз я постараюсь разобраться во всём – ради себя самого, ради давно ушедшего в мир иной поэта Есенина. В глубине души я всегда знал, что не вечно же мне придётся куда-то бежать. Когда-нибудь мне выпадет Его величество Случай – остановиться и оглядеться по сторонам. И крепко задуматься обо всём… Господи, так почему это не сделать здесь и сейчас?

Внезапно меня охватила глубокая усталость. Я направился в ванную умыться.

Из зеркала на меня смотрел худой, измождённый человек с лицом землистого цвета и чеёными кругами под глазами. Я быстро отвёл взгляд – просто не мог видеть своё отражение то ли сатира, то ли королевского шута.

Я должен вернуться к Эдуарду Хлысталову и узнать, куда теперь поведёт меня Есенин. Я схватил телефонную трубку, набрал номер.

Ну, разумеется. Что же ещё я мог раскопать? Я опустился на диван. Я чего-то ждал от этой книги. Она должна была дать мне нечто непреходяще-бесценное, возможно, мужество или хотя бы надежду, что всё это когда-нибудь закончится. А может, я просто хотел убедиться, что бег мой уже завершён.

Едва коснувшись моего слуха, музыка слов захватила меня целиком, проникла в каждую клеточку тела; океан ответных эмоций, замешанных на юморе, хлынул сквозь меня, смывая на своём пути все преграды, разъедая мою плоть, мою кровь, мои кости, все мои мысли, все чувства. Моего тела – в привычном виде – больше не существовало. Его подхватила энергия или магия слов, диалогов и смешных мизансцен, имя которой – Есенин, закрутила в бешеном вихре, смяла, разорвала на части и принялась лепить заново, придавая ему все новые формы.

Я шарил взглядом по комнате, надеясь уцепиться хоть за что-то прочное, но комната тоже стала частью вселенского водоворота. Книги на столе утратили свою материальность и законченность. Мне виделись только пустоты между атомами. Это был мир пустот, мир ужаса бездны, мир без структур, без правил, без законов, мир, где не за что бороться и не за что держаться, ибо ты неотделим от того, что вокруг, ибо ты сам – лишь пустоты между атомами…

Меня обуял страх. Не похожий на тот, который испытываешь, когда тебе в затылок тыкали тупым стволом пистолета. Нет. Сейчас я боялся, что я – Ничто в этом мире бесконечности. Или Ничто – это я. Или я и Ничто – одно и то же. И весь мир – бесконечность, своеобразная формула инфинити. Этот ужас постижения бесконечности был непереносим. Сердце выпрыгивало из груди.

Я рассмеялся грубо, зло, мне хотелось обратить всё это в шутку. Комната стала крутиться, менять форму, то скособочившись и порхая вокруг меня, то разлетаясь фрагментами в разные стороны.

А музыка слов всё звучала, хотя я слышал не саму её, а некий рёв турбин самолёта на взлётной полосе.

Панический страх собирался доконать меня, стали подгибаться колени. Я пытался взять себя в руки. Неожиданно всё вокруг пришло в движение. Ничего прочного, устойчивого. Нелепо шатаясь, я побрёл к окну.