Крестный путь Сергея Есенина - Смолин Геннадий. Страница 39

Небо потемнело. Тени за окном, как книги, стол, диван, увядшие цветы, были лишь пустотами, пустотами в вечном движении. Я рухнул на колени и съёжился, изо всех сил вжимая голову в живот.

Но эта первобытная поза «зародыша человека» не могла защитить меня. Ведь угроза шла не извне. Конкретика отступила, больше ничего не было ни вне меня, ни внутри меня, – всё слилось в единую мчащуюся пустоту.

Я не боялся смерти, нет. Я бы встретил её с благодарностью. Я боялся раствориться, исчезнуть, стать частицей бесконечности.

Тело не слушалось меня, словно я был пьян или одурманен неведомыми мне наркотиками, но рассудок оставался пугающе ясным. В том бесконечном пространстве, в том великом океане, волны которого швыряли меня, словно щепку, не было ни добра, ни зла; но простой смертный, коснувшийся его, уже не мог остаться в живых.

Однако вместе с ужасом я ощущал странное спокойствие. Точно пение волшебных сирен манило и влекло меня в их чарующие объятия, обещая всё – и ничего; я будто бы плыл на этот зов. Что осталось у меня в этом пустом мире, где нечего ждать, не во что верить? К чему сопротивляться? Быть может, в этом океане – спасение?.. Или, напротив, – сладкий, но ядовитый дурман, который увлекал меня ещё глубже в дебри самообмана?

Виртуальные волны омывали моё тело, катились сквозь меня. Комната по-прежнему вращалась, а я пытался сохранить равновесие, как будто только моё спокойствие могло укротить безостановочный шабаш стихии, охватившей мою комнату, а может, и нашу Галактику или же всю Вселенную. Ничего не помогало. Я попытался оглядеться и зацепиться за что-то устойчивое и непоколебимое, чтобы вырваться из невольного плена.

Раздался звонок в дверь. Он донёсся, точно эхо, отразившееся от далёких гор, такое слабое, что поначалу не веришь собственному слуху. Но звонок прозвучал снова. Я медленно шагнул, затем ещё, ещё в сторону прихожей. К двери.

Звонок зазвенел опять, на этот раз оглушительно, и я понял, что он заливался прямо над головой. Я включил свет и отпер дверь. Галогенная лампа над входом снаружи так ярко била в лицо стоящего перед дверью человека, что я отшатнулся. Это был Эдуард Хлысталов, но иной, доселе неизвестный мне. Такой Эдуард Хлысталов мог бы привидеться, пожалуй, только в ночном кошмаре. Лицо его стало совсем прозрачным; мертвенно-бледный свет, казалось, сорвал с него все покровы, и обнажилось самоё существо человека. Мне стало стыдно, словно я ненароком вторгся в чей-то тайный мир. Я не хотел этого.

Я не хотел больше причинять боль ни одному живому существу, будь то фикус в горшке, полковник Эдуард Хлысталов или даже я сам.

– Добрый вечер. Прошу извинить за столь поздний визит, – проговорил Эдуард Хлысталов с чопорностью чиновного петербуржца. – Но я полагал, вам любопытно будет…

– Входите, Эдуард, – поспешно перебил я. – Давайте я повешу ваш плащ…

Я не узнавал собственного голоса. Казалось, вместо меня вещал деревянный голос автоответчика.

Я проводил гостя в комнату.

– Присаживайтесь. – Ещё никогда в жизни я не был так рад присутствию другого человека. – Принести вам выпить? Глоток водки?

– Не откажусь, – улыбнулся Эдуард Хлысталов, и его суровость в лице чуть растаяла.

«Интересно, – думал я, – каким он видит меня сейчас; вдруг и с моего лица исчезла маска воспитанности и добропорядочности?»

В кухне не оказалось чистых бокалов. Я вернулся в комнату и отыскал два грязных. Эдуард Хлысталов на удивление спокойно расположился посреди всего этого бедлама; казалось, беспорядок нисколько не смущал его. Я снова отправился в кухню и принялся мыть бокалы. Тёплая вода приятно согревала руки. Потом я долго и усердно, до блеска, тёр бокалы полотенцем. Тяжёлые, хрустальные, они мне приглянулись, когда я был в Ростове Великом. Помнится, тогда я подумал, что хорошая водка из таких бокалов будет ещё вкуснее, и оказался прав.

Я налил один бокал до половины для Эдуарда Хлысталова, а в свой лишь плеснул на дно – пить я вовсе не собирался. И вновь посмотрел на стены. И с удивлением заметил, что те легонько покачивались…

Вернувшись в комнату, я протянул Эдуарду Хлысталову бокал, надеясь, что его содержимого – отличной водки! – хватит на несколько часов. Я понятия не имел, который час. Я знал только, что утром мне надо рано вставать, а сейчас ни за что на свете не хотел оставаться один. Быть может, Эдуард Хлысталов окажется тем плотом надежды, который вынесет меня к твёрдой земле?

– Я пришёл к вам, – начал он, – по поводу той рукописи. Точнее, не столько из-за нее, сколько из-за её содержания… О! Прекрасная водка! – добавил он, пригубив из бокала и с хрустом прикончив нежинский огурчик.

Я держал бокал, не поднося ко рту. На сей раз никакого алкоголя – ничего, что может повлиять на память. Я хотел помнить, помнить всё, что имеет отношение к обычной жизни. Эдуард Хлысталов, сам того не зная, стал мостиком между мной и остальным человечеством.

– Рукопись? – переспросил я.

– Угу. – Он сделал ещё глоток. – Что вам известно о людях в чёрном?

– Почти ничего, только то, что написано в литературе. Хотя бы последняя поэма Сергея Есенина «Чёрный человек» или «Чёрный монах» Антона Чехова, потом «Моцарт и Сальери» Александра Пушкина, у Достоевского – несть им числа. Но вы имеете в виду нечто другое? Расскажите, – попросил я, придвигая свой стул ближе к нему.

Эдуард Хлысталов улыбнулся и отхлебнул водки.

– Мне неловко задерживать вас надолго. Может быть, поговорим завтра?

– Послушайте, Эдуард Александрович, – сказал я, – мне вовсе не хотелось спать, и я горю желанием услышать ваш рассказ. Мне совершенно наплевать, сколько времени он займёт.

Эдуард Хлысталов расплылся в улыбке: наконец-то представился случай поразглагольствовать о том, в чём, как ему казалось, он собаку съел. Он потчевал меня дурацкими россказнями, а я то и дело подливал ему водки и благодарил за то, что я не один в этот час.

– Порой, – говорил Эдуард Хлысталов, захлёбываясь, – даже подмётки их башмаков не стёрты! Они часто пользуются автомобилями, как правило, чёрными, выдавая себя за представителей властных структур – армии, полиции и тому подобное. Они лгут, запугивают, угрожают, задают идиотские вопросы и любят повторять: «Мы ещё встретимся».

Я помотал головой, словно стряхивая наваждение. «Неужели это я сижу здесь и слушаю весь этот бред?»

– Вот как? – произнёс я вслух. – Потрясающе! И что же дальше?

Эдуард Хлысталов сделал глоток водки и с готовностью продолжил, довольный, что нашёл благодарного слушателя:

– Их поведение непредсказуемо. Иногда они проходят сквозь стены, а порой не могут проникнуть в помещение, если закрыта хотя бы одна дверь. Они вечно надоедают людям круглосуточными звонками, подмётными письмами, угрозами, которые обычно не приводят в исполнение.

– Но это абсурд какой-то! – вставил я.

– Вот именно, – откликнулся Эдуард Хлысталов. – Их поведение часто выглядит бессмысленным. Они могут до бесконечности требовать у человека какую-нибудь бумажку, а когда она наконец попадает к ним в руки, они преспокойно бросают её и исчезают. Кстати, они часто растворяются в тумане или во тьме. Вы, конечно, знаете, – тут Эдуард Хлысталов доверительно понизил голос, – что многие авторитетные учёные – я говорю о людях такого ранга, как, например, доктор географических наук Михаил Байдал из Института физики атмосферы Земли, – не только встречались с людьми в чёрном, но и попадали в самые невероятные переплёты в процессе своих исследований.

Эдуард Хлысталов на мгновение умолк, обвёл комнату взглядом и, словно впервые заметив, что в ней творится, вопросительно уставился на меня.

– Это я искал материалы к той рукописи. Уж извините за разгром. Похоже, я так и не научусь класть вещи на место.

Эдуард Хлысталов кивнул и отхлебнул водки, явно удовлетворённый моим объяснением. Однажды я заходил к нему домой. Весь пол его кабинета был завален грудами старых газет, журналов и ещё бог весть чем. Зато вся квартира – обитель Эдуарда Хлысталова, благодаря его жене, великой труженице, представляла собой образец чистоты и аккуратности.