Ходить за молоком в Бояркино (так называлась деревня) было моей обязанностью, и я брал с собой детей – дочь пяти лет шла сама, а двухлетний сын восседал у меня на шее. “Что будем петь?” – спрашивал я детей, когда мы шли через поле вдоль линии электропередач. И нередко они заказывали “Ошибку” —
Мы похоронены где‐то под Нарвой,
Под Нарвой, под Нарвой,
Мы похоронены где‐то под Нарвой,
Мы были – и нет.
Так и лежим, как шагали, попарно,
Попарно, попарно,
Так и лежим, как шагали, попарно,
И общий привет!
И не тревожит ни враг, ни побудка,
Побудка, побудка,
И не тревожит ни враг, ни побудка
Померзших ребят.
Только однажды мы слышим, как будто,
Как будто, как будто,
Только однажды мы слышим, как будто
Вновь трубы трубят.
Что ж, подымайтесь, такие-сякие,
Такие-сякие,
Что ж, подымайтесь, такие-сякие,
Ведь кровь – не вода!
Если зовет своих мертвых Россия,
Россия, Россия,
Если зовет своих мертвых Россия,
Так значит – беда!
Вот мы и встали в крестах да в нашивках,
В нашивках, в нашивках,
Вот мы и встали в крестах да в нашивках,
В снежном дыму.
Смотрит и видим, что вышла ошибка,
Ошибка, ошибка,
Смотрит и видим, что вышла ошибка
И мы – ни к чему!
Где полегла в сорок третьем пехота,
Пехота, пехота,
Где полегла в сорок третьем пехота
Без толку, зазря,
Там по пороше гуляет охота,
Охота, охота,
Там по пороше гуляет охота,
Трубят егеря!
1964
Сам Галич на магнитофонных записях рассказывал перед исполнением этого, по существу, реквиема, что написал его от большого негодования, когда узнал из газет о правительственной охоте, устроенной Хрущевым в честь Фиделя Кастро и случившейся именно там, где “без толку и зазря” полегла пехота в контрнаступлении, наспех приуроченном ко дню рождения Сталина.
И как‐то мне это серенькое лето, каторжная жизнь старухи, торопливо отирающей углы рта концами головного платка, и песня-плач по загубленным солдатам запали в душу в связке, объединенные вопиющим смирением и безропотной будничностью. И, кажется, тогда я что‐то главное кишками почувствовал про отечество, хотя и до этого тридцать с гаком лет провел не в тепличных условиях.
Заунывные повторы и лаконизм возводят “Ошибку” в благородный фольклорный ранг. Откуда что берется?! Как мог баловень и советский барин, по свидетельству общего знакомого уверенно шедший в комиссионках к самому дорогому антиквариату, так проникнуться катастрофой, постигшей миллионы соотечественников, и подняться до простоты народной песни, естественной, как вдох и выдох?!
А как сумел бабушкин внучек и барчук Лермонтов сочинить “Казачью колыбельную” или выдумать, будто живого, служаку Максим Максимыча, штабс-капитана без страха и упрека?!
А как из‐под пера другого барина вышло трагическое жизнеописание Хаджи-Мурата, аварского воина и вождя?!
Значит, случаются таланты с особым даром понимать и описывать мир на простонародный лад!
Есть такое пошлое мнение, под стать предрассудку, что Галич – это‐де политика, а не лирика, как, скажем, Окуджава. Галичу отказывают в лиризме люди, понимающие под лиризмом какое‐то особое “лирическое” содержание (любовь, природу и т. п., лишь бы не злобу дня и политику.) Хотя подлинный лиризм – свойство интонации, а не сюжета. Сюжет может быть самым отталкивающим и вызывающе антилиричным, как, скажем, тюремное изнасилование у Льва Лосева в “Alegretto: Шантеклер” —
Или старик из стихотворения Ходасевича “Под землей”, мастурбирующий в общественной уборной…
Но оба стихотворения отличает лиризм высокой пробы, как и некоторые “антисоветские” песни Галича, взять хоть “Облака”:
Облака плывут, облака,
Не спеша плывут, как в кино.
А я цыпленка ем табака,
Я коньячку принял полкило.
Облака плывут в Абакан,
Не спеша плывут облака.
Им тепло, небось, облакам,
А я продрог насквозь, на века!
Я подковой вмерз в санный след,
В лед, что я кайлом ковырял!
Ведь недаром я двадцать лет
Протрубил по тем лагерям.
До сих пор в глазах снега наст!
До сих пор в ушах шмона гам!..
Эй, подайте ж мне ананас
И коньячку еще двести грамм!
Облака плывут, облака,
В милый край плывут, в Колыму,
И не нужен им адвокат,
Им амнистия ни к чему.
Я и сам живу – первый сорт!
Двадцать лет, как день, разменял!
Я в пивной сижу, словно лорд,
И даже зубы есть у меня!
Облака плывут на восход,
Им ни пенсии, ни хлопот…
А мне четвертого – перевод,
И двадцать третьего – перевод.
И по этим дням, как и я,
Полстраны сидит в кабаках!
И нашей памятью в те края
Облака плывут, облака…
1962
Головокружительной вершиной творчества Александра Галича мне представляется готическая баллада “Королева материка” – раскидистое эпическое повествование о царстве нежити за полярным кругом, приведу это стихотворение полностью.
Лагерная баллада, написанная в бреду
Когда затихает к утру пурга,
И тайга сопит, как сурок,
И еще до подъема часа полтора,
А это немалый срок,
И спят зэка как в последний раз —
Натянул бушлат – и пока!
И вохровцы спят как в последний раз —
Научились спать у зэка.
И начальнички спят, брови спят,
И лысины, и усы,
И спят сапоги, и собаки спят,
Уткнувши в лапы носы.
И тачки спят, и лопаты спят,
И сосны пятятся в тень,
И еще не пора, не пора, не пора
Начинать им доблестный день.
И один лишь “попка” на вышке торчит,
Но ему не до спящих масс,
Он занят любовью – по младости лет
Свистит и дрочит на Марс.
И вот в этот‐то час, как глухая дрожь,
Проплывает во мгле тоска,
И тогда просыпается Белая Вошь,
Повелительница зэка,
А мы ее называли все —
Королева Материка!
Откуда всевластье ее взялось,
Пойди, расспроси иных,
Но пришла она первой в эти края
И последней оставит их…
Когда сложат из тачек и нар костер,
И, волчий забыв раздор,
Станут рядом вохровцы и зэка,
И написают в тот костер.
Сперва за себя, а потом за тех,
Кто пьет теперь Божий морс,
Кого шлепнули влет, кто ушел под лед,
Кто в дохлую землю вмерз,
Кого Колыма от аза до аза
Вгоняла в горячий пот,
О, как они ссали б, закрыв глаза,
Как горлица воду пьет!
А потом пропоет неслышно труба,
И расступится рвань и голь,
И Ее Величество Белая Вошь
Подойдет и войдет в огонь,
И взметнутся в небо тысячи искр,
Но не просто, не как‐нибудь —
Навсегда крестом над Млечным Путем
Протянется Вшивый Путь!
Говорят, что когда‐то, в тридцать седьмом,
В том самом лихом году,
Когда покойников в штабеля
Укладывали на льду,
Когда покрякивала тайга
От доблестного труда,
В тот год к Королеве пришла любовь,
Однажды и навсегда.
Он сам напросился служить в конвой,
Он сам пожелал в Дальлаг,
И ему с Королевой крутить любовь
Ну просто нельзя никак,
Он в нагрудном мешочке носил чеснок,
И деньги, и партбилет,
А она – Королева, и ей плевать —
Хочет он или нет!
И когда его ночью столкнули в клеть,
Зачлись подлецу дела,
Она до утра на рыжем снегу
Слезы над ним лила,
А утром пришли, чтоб его зарыть,
Смотрят, а тела нет,
И куда он исчез – не узнал никто,
И это – Ее секрет!
А еще говорят, что какой‐то хмырь,
Начальничек из Москвы,
Решил объявить Королеве войну,
Пошел, так сказать, “на вы”.
Он гонял на прожарку и в зоне, и за,
Он вопил и орал: “Даешь!”
А был бы начальничек чуть поумней,
Он пошел бы с ней на дележ —
Чтоб пайку им пополам рубить
И в трубу пополам трубить,
Но начальничек умным не может быть,
Потому что – не может быть.
Он надменно верит, что он не он,
А еще миллион и он,
И каждое слово его – миллион,
И каждый шаг миллион.
Но когда ты один и ночь за окном
От черной пурги хмельна,
Тогда ты один и тогда беги!
Ибо дело твое – хана!
Тогда тебя не спасет миллион,
Не отобьет конвой!
И всю ночь, говорят, над зоной плыл
Тоскливый и страшный вой…
Его нашли в одном сапоге,
И от страха – рот до ушей,
И на вздувшейся шее тугой петлей
Удавка из белых вшей…
И никто с тех пор не вопит: “Даешь!”
И смеется исподтишка
Ее Величество Белая Вошь,
Повелительница зэка,
Вот тогда ее и прозвали все —
Королева Материка.
Когда‐нибудь все, кто придет назад
И кто не придет назад,
Мы в честь ее устроим парад,
И это будет парад!
По всей Вселенной (валяй, круши!)
Свой доблестный славя труд,
Ее Величества Белой Вши
Подданные пройдут.
Ее Величества Белой Вши
Данники всех времен…
А это сумеет каждый дурак —
По заду втянуть ремнем,
А это сумеет любой дурак —
Палить в безоружных всласть!
Но мы‐то знаем, какая власть
Была и взаправду власть!
И пускай нам другие дают срока,
Ты нам вечный покой даешь,
Ты, Повелительница зэка,
Ваше Величество Белая Вошь!
Наше Величество Белая Вошь!
Королева Материка!
1971