Слово Ветра (СИ) - Гордеева Алиса. Страница 29

— Да! — уверенно бормочет и смотрит на меня, как на врага. Смешная! Будто не она вычеркнула меня из своей жизни, не она предала…

— Ты не сможешь, Нана! — С головой зарываюсь в её шоколадный взгляд, из последних сил пытаясь отыскать там хоть что-то, кроме опаляющей всё вокруг ненависти, но тщетно. Всё она врёт! Никого она не любит!

— Ты ошибаешься, — неловкими пальцами пытается нащупать спусковой крючок. Не мешаю. Я готов ко всему. Смотрю на неё, быть может, последние секунды своей жизни и даже хочу, чтобы выстрелила. Лучше так, чем медленно в бездну.

— Чёрт! — едва держась на ногах, кричит истошно и в безудержной дрожи опускает оружие. — Я не хочу как ты! Не могу!

Марьяну трясёт. Слёзы градинами умывают лицо. Порываюсь прижать её к себе — смотреть на неё такую не хватает сил. Но Нана тормозит меня одним только взглядом. Остекленевшим. Неподвижным. Совершенно чужим и отстранённым.

— Ты говоришь, я никого не люблю? — её грудь неровными рывками поднимается и опускается слишком часто. — А ты? Ты сам кого-нибудь любишь? — качает головой, улыбаясь на изломе. — Всё, что ты можешь — разрушать! Всё, что умеешь — ненавидеть!

Последние слова она выдыхает почти беззвучно. Её плечи опущены, глаза распухли от слёз. Кончиками пальцев Нана неуверенно прикасается к своим губам, словно слова, адресованные мне, отзываются болью в её сердце.

— Нет, — ослабляю галстук, удавкой стягивающий горло. Меня и самого начинает трясти. Осознание, что я был на волосок от смерти, с опозданием стучит в висках. Перехватываю из ослабевшей ладони кольт. Марьяна не спорит, лишь усмехается, когда тот оказывается в моих руках.

— Какой шанс, Моррис! — произносит, как вызов, и, закрыв глаза, затылком упирается в стену. — Не упусти его!

О чём она думает? В чём подозревает? Неужели считает, что захочу отомстить? Глупая! Бестолковая! Дурная!

От греха подальше сую револьвер обратно в сейф. С трудом собирая мысли по крупицам, размашистыми шагами измеряю угрюмый кабинет и никак не могу отдышаться.

— Твоя ненависть не видит границ! — руками упёршись в колени, я замираю напротив Наны.

— Ты серьёзно? — язвительный смешок слетает с её губ. — Считаешь, мне не за что тебя ненавидеть? Думаешь, тебе одному можно калечить чужие судьбы?

— Бред! — нервы трещат от напряжения.

— Долбанный обиженный мальчик! — гремит не своим голосом. — Я тебя не звала в свою жизнь! А ты пришёл и разрушил её до основания!

— Погоди! – подношу указательный палец к губам, а сам подбитым зверем крадусь ближе. — Всё дело в Осине, да?

Марьяна шмыгает носом и начинает безудержно кусать губы, намекая, что я у самой цели.

— Винишь меня в своём одиночестве?

Нана снова принимается плакать, словно слова мои наждаком проходятся по свежим ранам. Вот она правда! Не было никакой плановой операции, Израиля, любви — всё иллюзия! Своим появлением я просто внёс раздор в их идиотскую семейку, помог Осину протрезветь, и сейчас Свиридова бьётся в агонии, рискуя остаться за бортом красивой жизни! Чёртова ледышка! Стерва! Избалованная эгоистка!

Смотрю в пустые глаза Марьяны и сгораю от желания рассмеяться ей в лицо! Меня резко перестают задевать за живое её фальшивые слёзы. Впервые за вечер я ощущаю стойкое отвращение, просто находясь с ней рядом!

— Хочешь найти виноватого в своей переломанной жизни, Нана? — слова ядовито сочатся сквозь зубы. — Взгляни на себя в зеркало!

Марьяна жадно втягивает носом воздух, мысленно подбирая для меня слова поострее, но те бисером рассыпаются у её ног.

— Сволочь, — только и может прохрипеть в ответ.

— Да ладно, Нана, не убивайся так! — расплываясь в улыбке, вхожу во вкус. — Найдёшь себе другого Осина. Для тебя же незаменимых нет! А совсем припрёт, так и быть, приходи. Щедрым быть не обещаю, но на новое платье за ночь заработаешь!

Хлопаю себя по бокам и, сплюнув горечь прошлого, уже хочу уйти: мне больше нечего обсуждать с Марьяной. Да только её голос, насквозь просоленный слезами, бьёт в спину похлеще ураганного ветра.

— В следующий раз я обязательно выстрелю!

— За чем же дело стало? — разворачиваюсь на пятках и скалясь киваю в сторону настенного сейфа. — Давай, ты всю жизнь бьёшь в самое сердце, пулей больше — пулей меньше!

— Нет у тебя сердца, Ветров! — оттолкнувшись от стены, Марьяна обхватывает себя руками за плечи. — И не было никогда! Впрочем, как и совести.

Хочу возразить, отбиться очередной порцией обидных фраз, но не успеваю даже моргнуть, как за спиной поскрипывает дверь, а после тонкий голосок переливами звонких колокольчиков навсегда выбивает почву из-под моих ног.

— Мама! — всего одно слово, но внутри всё сковывает корками векового льда. Что я там говорил про любовь? Семью? Деньги?

— Мама! — очередной удар под дых. Сердце бьётся в болезненных судорогах, а воздуха решительно не хватает даже на скупой вдох.

— Милая моя, — наспех вытирая слёзы, Марьяна выпрямляет спину и ласково улыбается. Оказывается, умеет! — Ты почему не спишь?

Мотаю головой как чумной. До хруста сжимаю челюсть, но морок детского голоса за спиной не исчезает. До нервной дрожи вдоль позвонков боюсь обернуться и растерянно смотрю на Марьяну. В её глазах я снова вижу свет. Тот самый, который когда-то давно помог мне бесследно не сгинуть в темноте детдомовского прошлого. И понимаю, как сильно ошибся.

— Ещё и босиком! – склонив голову немного набок, Марьяна поджимает губы, а потом срывается с места, напрочь позабыв про меня. — Где твои тапочки, Маруся?

Малышка что-то лепечет в ответ — не разберу. Единственное, что до крови режет слух, — это её бесконечное «мама».

— Не знал, что у тебя есть дочь! — спустя, кажется, вечность мне удаётся заставить себя обернуться. Правда, всё, что вижу, — это спину Марьяны, сидящей на корточках возле порога, и золотистую макушку её дочери.

— Убирайся! — цедит Свиридова тихо, всё больше прикрывая собой малышку. — Пошёл вон!

— Сколько ей? – игнорирую выпады Наны и раздираемый любопытством делаю шаг в её сторону.

— Не смей! Даже смотреть на неё не смей! — перепуганной кошкой шипит Марьяна и тут же подхватывает девочку на руки, продолжая прятать ту от меня. От неожиданности малышка роняет на пол смешного плюшевого зайца с непомерно большими ушами и забавными лапками, а осознав потерю, начинает хныкать.

— Тебе лечится пора, Нана! — усмехаюсь, потирая шею, изрядно вспотевшую от передряг сегодняшнего вечера. И всё же продолжаю приближаться.

— Мама! — канючит девочка, не желая сидеть на руках, и тыкает маленьким пальчиком в сторону развалившегося на полу зайца. Вот только Марьяна словно оглохла. Всё сильнее прижимает к себе ребёнка, всё тяжелее дышит сама. Чего она так боится?

— Держи, — я поднимаю с пола игрушку и вопреки запретам Марьяны протягиваю ту девочке.

Малышка вмиг замолкает и с опаской выглядывает из-за плеча матери. Только сейчас замечаю массивные очки на носу крохи и уйму веснушек на щеках. В своей белоснежной в жёлтый горох пижаме и с растрёпанными кудряшками на голове она отчаянно напоминает весеннее солнышко: яркое, немного робкое и лучистое. А ещё настойчиво воскрешает в памяти образ Влада. Сомнений не остаётся — это его дочь. Их дочь! И судя по возрасту крохи, со своим прозрением я опоздал лет на пять. Чертов не обманул: безумная любовь его внука и Марьяны началась ещё в школе, пока я подыхал от боли и бился за каждую крошку хлеба в безликих подворотнях. Да и тот парень в капюшоне возле лицейских ворот, сейчас понимаю, был не кем иным, как Осиным.

Я забываю про зайца. Намертво сжатой в кулак ладонью затыка́ю рот и едва сдерживаю стон, до остервенения разрывающий грудь и стремящийся на волю. Кто бы мне раньше сказал, что бывает так больно!

— Дай! – напоминает о себе дочка Наны и крохотной ладошкой тянется ко мне, чтобы заполучить своего зайца обратно. А вцепившись в плюшевую мякоть пальчиками, Маруська даже улыбается. Тепло так. Искренне. По-детски наивно. Жаль, эта радость совершенно не трогает её глаз. Есть во взгляде крошки что-то непомерно тяжёлое и горькое, до боли знакомое, но забытое. Так смотрят на мир загнанные в клетку звери, но никак не дети, выросшие в любви и достатке. Впрочем, какая разница!