Осенний бал - Унт Мати Аугустович. Страница 25

Осенью мы с Иллимаром об этом инциденте не говорили. Но какие-то косвенные свидетельства об этом лете я все же обнаружил. Например, Иллимар сказал, что после того лагеря он в рот не взял ни капли водки. На столе у него лежала открытая книга. В. J. Wheeler. Dionysus and Immorality. Он потянулся и позвал меня прогуляться. Сказал, что сегодня вечером на Певческом поле играют комедию из народной жизни, могли бы пойти посмотреть ради смеха. Был облачный, но теплый вечер. С косогора мы увидели такую картину. Внизу, как на донце таза, шло представление. Там были крохотные избы, вокруг росли березки. Между домами на листе пластиката был налит пруд. И артисты в полотняных и домотканых одеждах тоже выглядели крохотными, как муравьи. Смеркалось. Плотные темные облака закрыли небо как раз над местом представления. Еще не гремело, не сверкали молнии, а представление уже казалось игрушечным и беспомощным. Означавшие траву куски брезента, которыми была закрыта сцена Певческого поля, трепались на предгрозовом ветру, провода раскачивало ветром, из усилителей доносился сплошной треск. Половину того, что говорили актеры, ветер уносил мимо микрофонов. Что же происходило в этой апокалипсической атмосфере, о чем рассказывала нам эта не предвещавшая ничего хорошего пьеса? Девушка, дочь хозяев хутора, тщетно чего-то жаждущая, ночью выходит на порог. Сына бобыля, стоящего на дворе, она принимает за знатока сельского хозяйства. Она окликает его, говорит, что в доме упал с окна карниз, она одна не может его обратно повесить и потому зовет на помощь знатока сельского хозяйства. А сын бобыля говорит: что может знаток сельского хозяйства, то может и он. Девушка зовет его в дом. Мы в это время стоим на склоне. Неожиданно к нам подошли двое знакомых артистов с гармониками под мышкой, в сапогах. Иллимар стал расспрашивать их о летних новостях. Потом они сказали, что им надо идти на гулянку. Антс слышит их гармошку и тоже хочет идти, а Майе (невеста) его не пускает. Тут нас осветил ослепительный луч прожектора с другой стороны долины. Знакомые артисты запели песню и позвали нас с собой. Иллимар уже было пошел (на гулянку), но убоялся маэстро. Артисты с песней и шутками ринулись вниз по косогору. На миг и я пожалел, что не пошел с ними. Затем прожектор отвели от меня в сторону.

Мы гуляли по кругу за сценой Певческого поля. Иллимар говорил, какой должна быть настоящая атака на зрителя. Брук по этому поводу выразился таким образом: человеку наносится удар в живот и одновременно ему показывается снимок его реакции. Шок и интеллектуальный анализ в одно и то же время, одновременный прием на различных уровнях, Арто плюс Брехт, одним словом Шекспир. За сценой Певческого поля дул ветер, завывая в пустых окнах и дверных проемах этого бетонного монстра. Прямо перед нами заржали и поднялись на задние ноги несколько лошадей. В полумраке встречались еще знакомые. По крайней мере я слышал, как Иллимар с ними говорил. Уже так стемнело, что я потерял ориентацию и держался за рукав Иллимара. Он провел меня мимо лошадей, причем я наткнулся лбом на ствол дерева. Издалека доносился смех толпы. Подожди, сказал я Иллимару, не иди так быстро. Тут молния на миг осветила все вокруг. Я увидел голубоватых лошадей, мужика с гармошкой, машину телевидения. Ударил гром, лошади рванулись и, гремя копытами, сорвались с привязи. Мы дошли до угла сцены и выглянули в сторону публики. Оказались мы за стеной хуторского дома. Слева продолжалось представление. В этот момент на сцену, на землю обрушилась лавина дождя. Несколько минут представление шло по инерции, но тут публика начала убегать. Во время удара молнии все это напомнило какую-то сцену из Брейгеля. Затем тихо умерло и представление. И мы тоже сломя голову бросились под крышу.

Между тем я побывал в Москве на семинаре. Когда я вернулся, постановка «Фауста» была в полном разгаре. На этот раз участвовал и Феликс, но странно, он играл самого Фауста. Иллимар познакомил меня с новыми теориями. (Это Феликса и мои новые мысли, сказал он). Он использовал термин «детская игра», в широком смысле просто «игра». Этот термин в разных значениях встречается в работах Шиллера, Фрейда, Хёйзинги и Эриксона. Шиллер говорит, что человек «…только тогда в полной мере человек, когда он играет». Эриксон резюмирует мысль Фрейда таким образом: «Das Spiel ist die konigliche Strasse zum Verstandnis des infantilen Ichstrebens nach Synthese». To есть игра — это королевская дорога (или via regia) к личности, к формированию своего Я. Ребенок играет затем, чтобы узнать то, чего он еще не знает. Он готовится к индивидуализированной жизни взрослого. Он играет в будущее: в папу-маму, в работу, в смерть. Он играет за счет направленных в будущее психических ресурсов, потому что ему еще нечего помнить. Он предвосхищает будущее. Если Станиславский говорил об эмоциональной памяти, на которую опирается актер, то Иллимар говорил, что актер устремляется в неведомое, он экспериментирует, как ребенок. Короче: по Станиславскому, актер помнит, по Иллимару — предполагает.

Представление «Фауста» (или, как сказал Иллимар, свободная детская игра по мотивам «Фауста») состоялось в одном заводском клубе, куда вход посторонним был строго запрещен. В дверях стояла женщина из городского комитета культуры, внимательно проверявшая у всех пригласительные билеты. В воздухе витали любопытство и таинственность. Под окнами толпились хиппи, представители underground'а и поэзии протеста. Мне было их жаль, но Иллимар сказал, что их пускать нельзя. И так с трудом удалось все это устроить. Они войдут в раж, это точно, объяснил Иллимар, начнут хлопать, выкрикивать свои пошлые похвалы, и тогда всему конец, все к чертям. Я был в числе избранных. В ярко освещенном помещении не было стульев. Все стояли вдоль стен. В углу на столе был виден реквизит: барабан, хлеб, манекен, томатный сок.

Представление началось отрывком из театрального вступления: «Смотрите, на немецкой сцене / Резвятся кто во что горазд. / Скажите — бутафор вам даст / Все нужные приспособленья… / В дощатом этом балагане / Вы можете, как в мирозданье, / Пройдя все ярусы подряд, / Сойти с небес сквозь землю в ад». Играли договор Мефистофеля с Фаустом. Мефистофеля играл премьер Ханнес. Он сидел в углу и наблюдал за Фаустом, который слонялся по кругу и пел под гитару, — текст, как мне кажется, взяли из Тагора. Вслед за словами Фауста «В тот час, как будет этот свет разрушен» Мефистофель начал горящими спичками в прах разносить свисавшие с потолка воздушные шарики, их было около сотни. Договор Фауста и Мефистофеля, естественно, вызвал всеобщую игру, где публике предлагали томатный сок, который Мефистофель цедил как бы из своей вены. Творящийся у всех на глазах ужас оказался в такой степени отчужденным, что когда Мефистофель выпил красную жидкость и крикнул: да это же томатный сок! — зал дружно засмеялся. Фраза «Дашь женщину, чтоб на груди моей / Она к другому взоры обращала» послужила толчком к темпераментным и остроумным манипуляциям с женским манекеном. Представление закончилось песней «Он, не ведая покоя, самого себя творит», у обоих исполнителей в руках бичи, которыми они щелкали над головами зрителей. Продолжалось все это три четверти часа. Большая часть, по моему мнению, была весьма забавна, но не могу сказать, что все. Иллимар очень ждал, что я скажу. Я попросил время на обдумывание. Публика еще не разошлась, обсуждали увиденное, курили. На некоторых представление произвело глубокое впечатление, они озирались вокруг остекленевшими глазами. Некоторые вызывающе смеялись и острословили — но это могло быть просто защитной реакцией. С Феликсом беседовала дама из отдела культуры. Феликс сдержанно улыбался и стирал пот со лба. Немного поразмыслив, я стал критиковать то место, где у манекена отрывают голову и при этом экстатически выкрикивают: о прекрасное мгновенье, продлись! — и с вызывающей последовательностью повторяют это несколько раз. Тебе не понравилось это место? — спросил Иллимар даже с каким-то азартом. Не то что не понравилось, сказал я неуверенно, но мне стало как-то не по себе. Правильная реакция, ответил Иллимар, так и должно быть, потому что мы в театре должны пережить собственную агрессию и страхи, чтобы в жизни от них избавиться. Откуда тебе известны мои агрессии и страхи, спросил я, что ты осмеливаешься переживать их вместо меня? Мои страхи в твоем представлении за мои же деньги. По твоим словам выходит, ты совсем помешался, сказал Иллимар. Такой образованный человек и несет такую чушь, иначе не скажешь. Ты уже о своих страхах и своих деньгах заговорил. Видно, тебе и того и другого страшно жалко. С такими мыслями лучше тебе к нам не приходить. Я нахлобучил шапку и вышел.