Один-единственный (ЛП) - Хиггинс Кристен. Страница 14

Но он таким и оказался, и я пропала. Это… умопомрачительно, правда, когда тебя так целуют. Похоже, прежде я имела в корне неверное представление о поцелуях. Этот ощущался так, словно наши губы создавались исключительно друг для друга, в нем были потрясение и возбуждение, жаркое желание, слабые звуки и, черт подери, правильность. Я думать не думала, что буду настолько отчаянно нуждаться в ком-либо — семь лет, четыре недели и два дня я приучала себя никого не любить безоглядно. Но когда Ник впервые поцеловал меня, все мое тело ожило. Это было до того здорово, что даже пугало.

Мы целовались и тискались на диване целую вечность, пока наконец Ник не встал, не взял меня за руку и не повел в спальню, продолжая целовать, продолжая трогать — горячая кожа, пылающие щеки, почти черные глаза. Казалось, в нашем распоряжении все время мира для этого болезненно сладостного, плавящего желания, заставлявшего меня дрожать. Я через голову стащила с Ника рубашку, и мои ладони принялись исследовать его гладкую грудь, кожу, очаровательное местечко выше ключицы. Над сердцем у него виднелся небольшой рваный шрам, и я провела по нему пальцами, целуя его красивую шею, ощущая под губами его колотящийся пульс, пробуя на вкус соль его пота. Руки Ника обжигали, а губы были нежными, и на них играла легкая улыбка, когда он открыл глаза и посмотрел на меня.

Я не возражала, когда его ловкие пальцы расстегнули сзади мое платье, но когда ладонь Ника скользнула вверх по моему бедру, я вздрогнула и перехватила его запястье. Пора с этим кончать. Пора уходить. Но не двинулась с места.

— Достаточно сильно? — хрипловатым голосом спросил он, прижимаясь лицом к моей шее.

Я сглотнула.

— Ник?

Он поднял голову. «Ох, Харпер, ты в беде», — предупредил мой мозг. Мне никак не удавалось заговорить, потому что слова застревали в горле. Ощущение неловкости, обалдения и смущения бурлило во мне, смешиваясь с жаром, влечением и желанием.

— Что, солнышко? — спросил Ник с такой нежностью, что у меня защемило сердце.

Если бы он не назвал меня «солнышком», я бы наверняка использовала свой обычный прием и сбежала, чувствуя себя немного виноватой, зато невредимой. «Уходи, уходи, уходи», — вопил мой мозг. Я сглотнула, отвела глаза и шепотом призналась:

— Никогда раньше этого не делала. — «Кошмар! Оставаться девственницей в двадцать с лишним лет… притом в демократическом штате… в либеральном колледже… и вообще!»

Ник сморгнул. Ведь я слыла той еще штучкой, многоопытной и суперклевой. И, что тоже немаловажно, красоткой, хоть и не просиживала часами перед зеркалом. Многие ухлестывали за мной, и я со многими встречалась. Парням я нравилась. Мой modus operandi (12) заключался в следующем: я насмехалась и высокомерничала, одновременно флиртуя, потом позволяла ухажеру проводить меня до общежития, где мы с часок целовались и обжимались. Затем я вставала, поправляла одежду, указывала парню на дверь и больше с ним не общалась. По каким-то загадочным причинам такое поведение сделало меня чрезвычайно популярной. Была ли я «динамщицей»? Самой натуральной. Но сомневаюсь, что могла бы вести себя иначе.

До теперешнего момента. Не решаясь взглянуть на Ника, я внезапно прониклась интересом к шторе, батарее, трещине в штукатурке. Он повернул мое лицо обратно к себе, улыбнулся:

— Нам не обязательно дальше что-то делать. Все нормально, — и я увидела, что он говорит совершенно искренне, и, провались все к чертям, влюбилась еще сильнее.

— Но я хочу, — шепнула я, и у меня немного защипало в глазах.

Ник серьезно посмотрел на меня.

— Ты уверена?

Я кивнула.

— Точно уверена? — переспросил он, прикасаясь к моей нижней губе.

Я снова кивнула.

Он поцеловал меня — мягко, нежно, потом улыбнулся мне в губы:

— Достаточно уверена, чтобы пойти за меня замуж?

— Ник, — сказала я, не в силах удержать смешок, — не мог бы ты, пожалуйста, заткнуться и заняться делом?

Он так и поступил, и это было нежно и медленно, и сладко, и, о боже… казалось предначертанным на небесах, и внезапно мне стало понятно, почему написаны все эти сонеты, напечатаны все эти открытки, сняты все эти фильмы. Потому что это… настоящее. Впервые за очень долгое время я доверилась другому человеку, и он заботился обо мне. Лелеял меня. Занимался со мной любовью. Все растиражированные клише оказались правдивыми.

Когда все закончилось, и мы лежали, сплетясь телами, разгоряченные, тяжело дыша, когда померкло сияние и замедлилось биение сердца, мои глаза распахнулись и ледяной ужас заполз ко мне в постель. Страх, что меня бросят, или разоблачат, или осмеют… да что угодно. Мне было всего двадцать, и я не анализировала свои чувства, так же как не совала руку в мешок, полный битого стекла. Я просто понимала, что до чертиков боюсь.

— Ладно, я должна… мне нужно… мне пора бежать, — прокашлявшись, зачастила я. — Все было офигительно, как говорят в нашем штате на заливе (13). И… э-э, до скорой встречи. Спасибо, Ник. Пока. — Я подхватилась, сгребла свое платье и трусики, на ходу натягивая одежду, выскочила в гостиную и уже открывала дверь, но тут Ник догнал меня и снова ее захлопнул.

— Нет-нет. Нет, ты не уйдешь, — скользнул он между дверью и мной. — Харпер, постой.

— Абсолютно уверена, что ты не станешь удерживать меня против моей воли, — не глядя на Ника, обронила я.

Он долгую минуту смотрел на меня, затем отступил в сторону.

— Что случилось?

— Просто-напросто возвращаюсь в общежитие, понятно? Надо писать, э-э, реферат по истории.

— Не уходи.

— Мне надо. Невелика беда. — Я изобразила улыбку и попыталась завязать бретельку платья, но у меня тряслись руки. Я по-прежнему не могла взглянуть на Ника. Казалось, в моей груди ворочается что-то большое и темное, что-то, желающее причинить мне боль, и черт его дери, если я не была на грани слез.

— Харпер.

— Ник.

— Посмотри на меня.

Что я могла ответить? «Нет»? Я подчинилась, коротко глянув на него.

— Харпер, я люблю тебя. — Его цыганские глаза были серьезными и абсолютно искренними, и та штука у меня в груди быстро, сильно и болезненно сжалась.

— Ник, ради бога, — запинаясь, выдавила я. — Мы едва знакомы.

— Ладно, хорошо, беру свои слова обратно. Ты язва и вредина, но творишь языком такие бесподобные вещи…

Я изумленно хохотнула, и Ник вскинул бровь.

— Можно опять тебя повидать? Можно опять уложить тебя в койку? Пожалуйста, Харпер? — осклабился он, и то, что светилось в его глазах еще секунду назад, сменилось озорным огоньком.

Я улыбнулась в ответ, и темная штука осела, оставив меня буквально обмякшей от облегчения.

— Я страшно занята, хотя всякое может случиться.

— Побудешь еще немного? Пускай даже я с трудом тебя переношу?

Я колебалась. «Лучше бы тебе уйти», — твердил мой мозг.

— Конечно, — ответила остальная часть меня.

Знаю, я должна была хотеть того, чего хотят все нормальные люди. По идее, будучи любимой, я должна была чувствовать себя защищенной, желанной и счастливой. И у Ника действительно получилось внушить мне эти чувства. Отчасти. Но мне никак не удавалось подчинить себе ту темную, тянущую штуку внутри. Я все время задавалась вопросом, когда же грянет гром, когда идиллия закончится и каким при этом окажется ущерб.

Мне было всего двадцать, меня воспитал отец, который избегал разговоров о запутанных человеческих эмоциях, от меня отказалась когда-то обожавшая меня мать. Я старалась не думать о плохом, но где-то в глубине сердца, на краешке сознания таилась мысль, что Ник в любой момент может меня бросить. Моя собственная мать поступила так… что помешает парню? Лучше не отдаваться любви без остатка. Лучше защитить себя как можно надежнее.

Если Ник и чувствовал что-то неладное, он не спрашивал, а если бы и спросил, у меня не нашлось бы слов, чтобы открыть ему правду. Когда родная мать уходит от тебя, не оглянувшись на прощание, трудно поверить, будто кто-то другой может тебя по-настоящему и безоговорочно полюбить. Любовь изнашивается, знаете ли.