Две жизни одна Россия - Данилофф Николас. Страница 56

Он знал уже кое-что об этом селе из тайных писем подполковника Петра Фаленберга, тоже декабриста, сосланного туда три года назад. Здесь было шестьдесят дворов со смешанным населением из хакасов, киргизов и русских, которые добывали себе хлеб насущный тем, что работали на земле, а также возили по Енисею пшеницу, изделия из железа и золота в города Минусинск и Красноярск. В селе была одна церковь, но не было ни школы, ни врача.

Фролову предстояло стать пленником в этом селе: ему было запрещено куда-либо выезжать отсюда. Ведь он прибыл не просто как новый житель, а как известный и опасный преступник. Его конвойный вез с собою письмо от властей Минусинска властям в Шуше, датированное 12 июля 1836 года. Этот документ с грифом "секретно" содержал распоряжение осуществлять строгое наблюдение за Фроловым и докладывать в Минусинск "в конце каждого месяца о его поведении"…

Фролов перевел взгляд на густую траву возле своих ног, на душе у него полегчало: в нем заговорил человек, любящий природу, сельский труд. Некоторые поселенцы, описывая эти дикие места, называли их "Сибирской Италией". Зимы здесь были суровы, зато лето всегда теплое, и почвы плодородные.

Конвойный махнул рукой, давая знак продолжать путь. Фролов подошел к своей лошади, подтянул потуже мешки, последний раз оглядел расстилавшуюся перед ним долину… Что же, он по-прежнему несвободен, но зато жив.

Фролов сидит возле печки, сложенной посреди горницы, в своем двухкомнатном бревенчатом доме. На нем толстая шерстяная крестьянская рубаха навыпуск, подпоясанная ремнем. Он курит длинную трубку. В руках у него письмо от полковника Александра Поджио, декабриста итальянского происхождения. За окнами воет ветер, наметая сугробы к высокому забору, который Фролов соорудил вокруг избы для защиты от волков.

Теперь, будучи ссыльным, а не каторжником, он имеет право переписки. За прошедшие месяцы он получил не только письма, но и некоторое количество денег по почте. Так, 31 августа один богатый декабрист прислал 240 рублей, которые очень пригодились, потому что на правительственную субсидию размером в 114 рублей серебром и 28 с половиной копеек было не прожить. 19 ноября случился еще один сюрприз: небольшая посылка, аккуратно обвернутая в серый брезент содержала восемь книг по сельскому хозяйству и сорок семь пакетов семян.

Несмотря на помощь со стороны, первые месяцы жизни в Шуше были чрезвычайно трудными. Фролов мучился от одиночества, а сообщения матери из дома об ухудшающемся здоровье отца вызывали у него все новые угрызения совести. Входить в новую жизнь было совсем непросто, местные жители относились враждебно, их не радовало соседство с политическими преступниками. По закону о землепользовании он мог получить столько земли, сколько хотел, но очень скоро понял, что все лучшие участки разобраны. После долгих хождений в окрестностях села, он, наконец, остановил выбор на болотистом куске земли возле реки Шуши, где росли камыш и ветлы. Постройку избы удалось закончить лишь к октябрю, к первым заморозкам. Дом был с низкими потолками и маленькими окнами, чтобы лучше противостоять холодам, когда температура воздуха падала до минус сорока. Глядя на стены из толстых, хорошо проконопаченных бревен, не пропускавших и дуновения ледяного ветра, Фролов испытывал гордость за свое умение…

Он придвинулся ближе к печке, все еще продолжая читать письмо Поджио, отправленное сюда 30 января 1837 года. Он был благодарен за строки с обещанием прислать еще семян к весеннему севу. В конверте была также записка от княгини Волконской, упрекающей его за то, что он мог подумать, будто ее сын Миша позабыл о нем.

Переписка с друзьями-декабристами только усиливала тоску Фролова по тем временам, когда они были вместе в Петровском Заводе. Петр Фаленберг, живший здесь, в Шуше, оказался приятным соседом, помог ему в обует-ройстве, но они слишком разные: у Фаленберга довольно суровый нрав; кроме того, он предпочитает чтение любой ручной работе.

Всю первую зиму Фролов был обуян нетерпением. Долгие вечера он проводил, листая книги по земледелию, мечтая о времени, когда сможет собирать урожаи. Но казалось, что весна никогда не наступит, а место это никогда не станет для него домом. Переехать же в другое он не мог. Шуша была назначена ему как новая форма тюрьмы.

Из дверей небольшой церкви в Шуше Александр Фролов и Евдокия Макарова вышли рука об руку. На нем был длинный овчинный кожух и высокие черные сапоги, которые он стачал сам. Голова оставалась непокрытой. К сорока двум годам его каштановые волосы поредели, на висках появилась седина. Невеста была в темном шерстяном пальто с коричневой меховой оторочкой на подоле, рукавах и воротнике, голова и плечи покрыты тяжелой шалью, руки спрятаны в меховую муфту.

Дочь казацкого атамана Николая Макарова из деревеньки Каптырево, в десяти верстах от Шуши, она была на двадцать лет моложе Фролова.

Молодые остановились на мгновенье у выхода из церкви, щурясь от сверкающего под лучами солнца снега. Потом пошли по протоптанной тропинке к саням, глядя друг на друга и застенчиво улыбаясь.

Если знать, что предшествовало их женитьбе, то можно, пожалуй, удивляться, почему эта пара выглядит такой счастливой.

Фролов повстречал Евдокию за несколько лет до этого, когда она была ученицей в школе братьев Беляевых в Минусинске. Александр и Петр Беляевы, как и многие ссыльные декабристы, посвятили себя делу просвещения и образования местного населения. Евдокия, у которой был хороший природный ум, так отличалась в учении, что один из братьев, Александр, предложил ей руку и сердце. Хотя предложение исходило от "государственного преступника", отец Евдокии не отказал бывшему морскому офицеру и дал свое благословение.

Но брак не состоялся. Дело в том, что в 1839 году до Шуши дошла весть, что царь разрешил некоторым политическим ссыльным купить себе свободу тем, что они пойдут служить рядовыми солдатами на Кавказ. Фролов и братья Беляевы немедленно подали такого рода прошения.

Фролов писал своему другу 7 февраля 1840 года: "Я ожидаю с огромным нетерпением разрешения отправиться на Кавказ. Не можешь себе представить, как трудно жить в этой ссылке, когда все так дорого, а урожаи мои так бедны…"

Фролову было отказано, что повергло его в отчаяние. Он ведь числился во второй категории преступников, а значит, считался слишком опасным. Беляевым же, находившимся в четвертой категории, отъезд на Кавказ разрешили. Но возникла серьезная проблема: Александр Беляев не мог взять свою невесту с собой, а просить ее ожидать его возвращения было бы нечестно. С другой стороны, так просто разорвать помолвку с дочерью казака было не менее, если не более опасно, чем воевать с горцами Кавказа. После некоторых раздумий Александр Беляев нашел, как ему казалось, блестящий выход из положения: почему не предложить свою невесту Фролову, который так удручен после полученного отказа. Состоялся семейный совет — братья Беляевы, отец невесты и Фролов, — на котором последний уже оставил мысль о том, что у него когда-нибудь будет жена и семья. А Евдокия не только привлекательна, она еще и настоящая крестьянка-сибирячка, не боящаяся трудной работы.

У Евдокии согласия не спрашивали. Впоследствии она рассказывала своим внукам: "О чем они там говорили, когда собрались вместе, я не знаю. Но выглядело все это так: чтобы не остались втуне двухлетние труды братьев Беляевых по обучению меня всяческим премудростям и наукам, которые помогли бы мне почувствовать себя равной с ними, они пришли к решению отдать меня за Александра Филипповича…"

Видимо, втайне Евдокия испытала некоторое облегчение, связав судьбу с "простым" Фроловым, вместо того чтобы пытаться жить согласно правилам и надеждами своих учителей.

И еще она говорила: "Мыслей о каком-либо протесте у меня не было. Да и против чего протестовать? Я знала, что если выйду за него, у меня будет всегда надежная опора".